Геннадий Ананьев - Риск. Молодинская битва

• Название: Риск. Молодинская битва
• Автор: Геннадий Ананьев
• Жанр: Историческая проза

Новый исторический роман современного писателя Г. Ананьева посвящен событиям, происходившим на Руси в середине XVI века.

Центральное занимает описание знаменитой Молодинской битвы, когда в 1572 г. русская армия под руководством князя Михаила Воротынского разгромила вдвое превосходившее крымско-турецкое войско.

---

Целыми, почитай, днями Михаил и Владимир Воротынские проводили в беседах с порубежниками, к вечеру невмоготу уже становилось, да тут еще у Логинова работа над чертежами застопорилась. И не по его вине, а по предусмотрительности. Он все уже нанес на чертеж: и имеющиеся засечные линии со сторожами и воротами (даже новую засеку и сторожи по Упе не упустил), и все шляхи — Бакаев, Пахмуцкий, Сенной, Муравский, Изюмский, Калмиусский, который одной стороной рогатки идет к Сосне-реке, где под Ливнами соединяется с Муравским, другой — через Дон на Ряжск и, круто вильнув, пересекает Воронеж-реку, в верховье соединяясь затем с Ногайским шляхом; а вот где наметить новые засечные линии, как далеко в Поле крепости выдвигать, сам определить опасался, хотя и имел на сей счет свое мнение.

Пришлось князьям вместе с подьячим сидеть не единожды до полуночи со свечами. И так прикидывали, и эдак, пришли наконец к одному решению: в несколько линий, как делал это великий князь Владимир, ладить засеки, ставить сторожи, рубить города-крепости.

Еще напряженней пришлось работать братьям и подьячему после того, как в одну из встреч с государем Иваном Васильевичем тот спросил:

— Скоро ли к Думе готов будешь? Дело-то на макушку зимы, настает пора не одному тебе шевелиться. Мне желательно, чтоб в день Святого Ильи Муромца приговор бы боярский я утвердил.

— К первому января, дню Святого Ильи, управлюсь. Слово даю. Только дозволь, государь, еще малый срок.

Чертеж изготовлен, а вот устав нужно обсудить с самими порубежниками. Пусть свое слово скажут.

— Лишнее дело. Бояре обсудят. Пусть станет это их приговором. Не Устав, царем даденный, а боярский Приговор.

— Воля твоя, государь. Только без твоего слова несмею я предлагать боярам тебе одному подвластное.

— Говори.

— Взять казачьи ватаги на Азове, по Дону и иные другие, что нам тайно доброхотствуют у горла татар крымских… Чтоб Приговор боярский и им Уставом стал. А перво-наперво зелья огненного им послать, пищали да рушницы, землей, не скаредничая, пожаловать.

— Эка, пожаловать. Земля-то не моя.

— Верно. Но и не крымцев. Ничейная она, соха, пахаря ожидаючи, истомилась.

Долго сидел в раздумье Иван Васильевич, вполне понимая, какой дерзкий шаг предстоит ему сделать, прими он совет князя Воротынского, настало ли время для этого шага. Князь же Михаил Воротынский терпеливо ждал, готовясь убеждать государя, если тот смалодушничает.

Наконец Иван Васильевич заявил решительно:

— Беру! После приговора Думы первым делом отправляй к ним воевод с обозами, с грамотами моими жалованными, с землемерами. Накажи, чтоб как детям боярским мерили бы и под пашни, и под перелог.[211]

— Впятеро, а то и больше сторож потребуется для новых засек. Казаков бы звать, кто хочет. На жалование или с землей, на выбор. Да чтоб с детьми боярскими их тоже уравнять.

— Дельно. Согласен вполне.

— Сторожи и крепости всей землей рубить. Слать туда для жизни тоже отовсюду. И добровольно, и по указу воевод.

— Роспись составь. Бояре ее утвердят. Только Вологду не трожь. И Холмогоры с Архангельском.

— Там лучшие мастера…

— Сказал, не трожь, стало быть — не трожь!

Князь Михаил Воротынский знал, что государь Иван Васильевич строит в Вологде флот, не раззванивая особенно об этом во все колокола. Хотел царь российский вывести его в Балтийское море неожиданно для шведов, датчан, поляков. Но знал Воротынский и то, что уже двадцать боевых кораблей ждут своего часа в устье Кубены, чтоб по повелению цареву быть переведенными в Онегу, оттуда до Свири в Ладогу, а дальше по Неве, мимо Нево-города, в море вольное. Дело, как считал Воротынский, сделано, оттого можно почти всех мастеров и подмастерий поставить на рубку крепостей в тех же вологодских лесах.

Разумно, конечно, если бы не одна загвоздка: царь продолжал строить корабли, теперь уже втайне от своих бояр и князей. Еще целых двадцать штук повелел построить, крепче прежних и более остойчивых, ибо судьба им была определена иная: путь по бурным, студеным морям. Уничтожение знатных русских родов, к которому уже приступил самовластец, а более того — дела будущие внушали ему страх, вот он и готовил для себя путь бегства из России в Англию. Вместе с казной государственной, которая перевезена была уже в Вологду и хранилась в специально для нее построенных каменных тайных погребах под охраной верных псов-опричников. Да и опричнина была им придумана, чтобы выкрутиться из сложного положения, в какое он попал, увезя всю казну из Москвы. Грабя купцов пошлинами, но главное, беря взаймы крупные суммы у монастырей, у удельных князей, он создал вторую казну, а после опричнины все долги свои перепоручил земщине, князей же, кому был должен, уничтожал, забирал их имения себе.

Царь Иван не считал себя славянином, а тем более — русским. Куча дьяков давно уже парила лбы, чтобы вывести его родословную от Августа и Прусса,[212] от баварского дома.

Только куда денешься от Глинских, знатных предательством.

Чего-то не ведал князь Воротынский, не понимал коварных замыслов государя своего, оттого и удивлялся резкому запрету Ивана Васильевича включить в роспись Вологду и поморские города, и становища. Но как ни удивляйся, а остается одно: продолжать выторговывать у царя милости, пока он в хорошем расположении духа.

— Челом бью, государь, подьячего Мартына Логинова очинить дьяком. Разумен. Старателен. Пусть порубежное дело ведет.

— Дьяком, говоришь? Ладно, уважу. Что еще?

— Бояр бы мне четверых.

— Обещал, исполню. Укажи кого. Еще?

— Триболы повели ковать в Пушкарском дворе московском, в Алатыре, Серпухове, Туле, Пскове, Великом и Нижнем Новгородах. В порубежных уделах княжеских тоже ковать. Станем раскидывать перед бродами, да еще в бойких местах перед засеками. А пригляд бы тому делу имели Бронный и Пушкарский приказы.

— Самим коней своих не искалечить бы, забывшись.

— Не должно бы. Ну, а у кого ума мало, сам свой ущерб на себя возьмет. Не из твоей, государь, казны. Пару лет триболам жизни, потом ржа съест. Даже тем, у когопамять коротка, не сделают триболы зла.

— Тогда ладно. Велю. Еще?

— Все. Дьяку Логинову читать в думе Устав?

— Ему.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Дума собралась накануне дня Святого Ильи Муромца — знатного порубежника Киевской Руси. Бояре думные внимательно слушали Логинова, который не мог скрыть своей радости и гордости и читал прерывающимся от волнения голосом «Боярский приговор о станичной и сторожевой службе».

— По государеву, цареву и великого князя всей России приказу боярин Михаил Иванович Воротынский приговорил с детьми боярскими, с станичными головами и с станичники о путивльских, и о тульских, и о рязанских, и о мещерских станицах, о всех украинах о дальних и о ближних, и о месячной стороже, и о стороже из каждого города, к которому урочищу станичникам поваднее и прибыльнее ездити, и на которых сторожех и из которых городов и по скольку человек сторожей на которых стороже ставити, которые б сторожи были усторожливы от крымские и ногайские стороны, где б было государеву делу прибыльнее, и государевым украинам было бережнее, чтоб воинские люди на государевы украины войною безвестно не приходили, а станичникам бы к своим урочищам ездити и сторожем стояти в тех местах, которые места были б усторожливы, где б им воинских людей можно устеречь… А стояти сторожам на стороже с конь не оседая, переменяясь и ездити по урочищам, переменяясь направо и налево по два человека по наказам, каковы им наказы дадут воеводы. А станов им не делати, а огни класть не в одном месте. Коли кому сварити, и тогда огня в одном месте не класти дважды. А в коем месте кто полдневал, и в том месте не ночевать, а где кто ночевал, и в том месте не полдневать. А в лесах им не ставица, а ставица им в таких местах, где было бы усторожливо…

«Отменно. С расстановками читает. Не ударил в грязь лицом», — довольно думал князь Михаил Воротынский, слушая Логинова и мысленно подбадривая его.

Окончив чтение «Приговора…», а затем тягловой росписи[213] почти всем российским городам, Логинов еще раз развернул чертеж новых засечных линий, хотя каждому из думных прежде уже показывал, и, поклонившись государю Ивану Васильевичу, молвил покорно:

— На твой суд, государь, — после этого поклонился всем думным, сидевшим чинно по лавкам у стен, — на ваш суд, бояре и дьяки думные.

Замечаний не было. Однако и хвалить не торопились. Все понимали, какое важное для отечества дело они решают и какое нелегкое, Построить крепости — несложно; набрать и вооружить охрану для них, поделать засеки с волчьими ямами, наковать триболы, заселить новые земли — тоже решаемо, хотя и не как по маслу; но вот как к этому отнесутся крымцы, это — вопрос. Как Литва с Польшей посмотрят? Как Турция? Да и Персия может из дружественной стать враждебной. Хватит ли тех полков, какие Разрядный приказ каждую весну (так завел еще Иван Великий) высылает на Оку, и не разумней ли на какое-то время отступиться от Ливонии?