Семен Резник - Николай Вавилов

• Название: Николай Вавилов
• Автор: Семен Резник
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1968

---

Подытоживаю Средиземье. Еще рано. Но в общем поездка была удачная. Собран огромный материал. И кое-что сделано для философии. Все еще мало, так далеко до овладения миром, а овладеть им надо. Это задача жизни. И больше этого сделать некому»*.

11 декабря. Ей же. Рим.

«Я писал, что с визой взялись устроить в Полпредстве, заявив, что они это могут. И думаю, что через дня 3–4 дело уладится и числа 15/ХП виза телеграфно тебе будет послана. И, т[аким]) обр[азом], к рождеству ты будешь в Риме. Мой адрес постоянный, отель Londra недалеко от Полпредства (Via gaиta, 3)»*.

18 декабря. Болонья.

«Брожу по Болонскому университету. Занимаюсь генетикой. Здесь работал Мальпиги (первый анатом растений), Гальвани. Словом, наука университетская пошла из Болоньи. Самый старый университет в мире»*.

23 декабря. Ей же. Ночь.

«Ну, милая, родная Леночка, события развертываются. В кармане у меня виза во Францию и во Франц[узскую] Сомалию, только транзит н[ая], но и с ними я дерзаю ехать. Такова воля судеб. Мой план жизни таков. Числа до 2-го—3/1 в Риме и вообще в Италии и затем еду во Францию в Марсель, откуда на пароходе 5 или 6/1 в Порт-Саид и в Красное море, оттуда в Джибути (Фр. Сомалия). И там буду хлопотать о визе в Абиссинию, почти у самой Эфиопии.

Не выйдет, буду пытаться попасть хотя бы в Эритрею. Идет дело ва-банк. Но колебаний у меня нет. Я должен это сделать.

Если бы не проклятое море, я написал бы дорогой предварительный отчет по памяти, выучил бы итальянский язык, к[отор]ый мне нужен для досмотра Италии, для Эритреи.

Итак, беру маршрут на Абиссинию.

Я делаю все, чтобы тебя залучить. Но путь один — через Полпредство. Они послали бумаги, ходят справляются, но все это до черта медленно. Я только еле сдерживаюсь, чтобы не ругаться. Но политика вся здесь глубоко ненормальная. Вопрос дней.

Я беру и без того крайний срок. 1-й пароход идет 31/XII. Но буду ждать тебя. Хоть два дня будем с тобой. А ты после этого посмотришь немного Италию. Весной, может быть, опять с тем же паспортом можно выехать.

Мой план таков. Февраль, март в Абиссинии, в апреле в Италии. 2 недели на нее и на 3 недели в Испанию.

24/XII. 27/XII я надеюсь достать для тебя разрешение. 28/XII, скажем, ты получишь визу. 29/XII выедешь из Москвы 1/1—2/1 в Риме. 3/1 выезжаем вместе по пути во Францию через Ривьеру.

Если не выйдет в этой глупой формалистике, которой засорена жизнь, ты на меня не сердись. Бери паспорт, и увидимся весной в Италии. Если ты получишь визу поздно, то лучше отложи поездку (визы не бери, чтобы она не пропала, а проси ее задержать)»*.

26 декабря. Ей же. Рим.

«Милая, я как на иголках. Надо ехать в Марсель через 5 дней, а в сущности и через 3 дня. Надо не опоздать, и то уже запоздал. Боюсь, что до весны не увижу тебя.

Я здорово замотался, и сотни писем из Ленинграда меня доконали. Пис[арев] все же не справляется и не может войти во все углы и немного грубоват. Сложна механика управления. Пишу без конца письма, директивы.

<…> Рима я и Италии не видел и не увижу. Увидим с тобой. Видел глав[ный] генетич[еский] инст[итут]. Кое-что хорошее, но много нехорошего 1-й раз в жизни меня не приняли в Инст[итуте] генетики (Pieti — Рим). Это нелепо, но так.

<…> На Испанию начинаю надеяться. Завожу ботанич[еские] связи. Кое-кого нашел».*

27 декабря. Ночь.

«Мне грустно было посылать тебе сегодня телеграмму: „delay your departure for spring“.[76] Но иного нельзя было. Виза, вероятно, получится 28–29/XII, не раньше (это в лучшем случае), выехать ты могла [бы] в лучшем случае 1/1, а 5-го из Марселя отходит пароход в Джибути (1 раз в месяц).

Все это безбожно глупо. Визу могли дать одинаково и месяц тому назад. Но терпи, казак, атаманом будешь. Я столько навидался всего, что принял и это как должное.

Сегодня день хождения по мукам, визиты министрам, консулам. Банк не переводит из Италии денег за границу, надо специальное разрешение. От Института генетики получил сегодня, через неделю, замечательный ответ: „Директор нездоров, ассистенты все разъехались на праздник“.

Все претерпим.

<…>В? апреля съезд международный по пшенице в Риме. Я дал согласие быть и сделать доклад „Мировые центры ген пшеницы“. Когда выеду из Абиссинии или Эритреи, телеграфирую тебе, чтобы ты ехала в Рим. Посевы произведут без тебя.

С тобой осматриваем Италию (Венецию, Флоренцию, Неаполь, Помпею, Палермо и самый Рим, я не был даже в Ватикане). Затем, если пустят, на 3–2 недели в Испанию, и после этого „ныне отпущаеши раба твоего“»*.

29 декабря. Ей же. Милан.

«Видел сегодня хоть мельком Леонардо да Винчи „Тайная вечеря“, кладбище — музей скульптуры, и чудный Миланский собор. Из собора не хотел уходить. Камень превращен в кружево»*.

Итак, несмотря на огромное желание встретиться с Еленой Ивановной, Вавилов, не дождавшись ее, уезжает во Францию и оттуда в Эфиопию. Лишь в мае, на обратном пути из Эфиопии, он встретится с Еленой Ивановной в Италии и тогда-то изучит страну. В ноябре 1927 года он снова приедет в Италию — на Международный съезд по сельскому хозяйству. И опять в Ленинград полетят открытки и письма. Мы позволим себе, нарушая хронологию, привести их здесь.

11 ноября 1927 года. Е. И. Барулиной. Рим.

«Совет кончается. Доклад делал. Удачно. Импрессию произвел. Но в наших делах Баур и Фрувирт не больно уже понимают. Думаю еще слетать в Неаполь и конец. До свидания»*.

12 ноября. Рим. Ночь.

«Только что вернулся из Неаполя, из Помпеи. Снова осмотрел музей и подробно раскопки. На этот раз они оставили еще большее впечатление. Нам тогда не все показали, хотя ты все же видела больше меня.

Город (Помпея) изумителен. Вся жизнь с ее темным началом и тем же концом. Булочные, пекарни, мельницы, аптеки, лечебницы, лавки с прилавками, храмы, суд, дом банкира, жилище поэта. А инструментарий архитектора, хирурга! А краски!

Милая Ленуша, я рад, что ты все это видела. Это все поразительно, да еще на фоне Везувия. И в то же время грустно. Мы движемся хуже черепах. Кто же превзойдет их в мозаике, скульптуре, замысле? Словом, детка, ходил нынче, удрав со скучного съезда на день, и по совести хотел засесть и описать Помпею. Как жили 2000 лет тому назад. Право, это так легко. <…> Когда-нибудь напишу. Заметила ли ты самовары в музее? Даже и они были тогда. Извечен цикл жития»*.

13 ноября.

«Я пишу тебе, дорогая, из собора св. Петра. Снова св. Елена, монументы пап. Камень, трансформированный в чудо. Как он огромен и прекрасен! Я люблю этот собор за его величие»*.

15 ноября.

«Спасаюсь в Ассисе, в монастыре. Надо написать несколько мелочей. В Риме трудно. А здесь тихое и мирное житие в горах Умбрии. Напишу — уеду в Милан, а оттуда через Мюнхен, Берлин в Москву»*.

Но вернемся к концу 1926 — началу 1927 года.

Эфиопия

1

Соседство с Египтом — древнейшим государством мира (только Вавилону историки позволяли оспаривать этот приоритет), казалось, исключало мысль о самостоятельности эфиопской культуры. Орудия каменного века, найденные в Британском Сомали, говорили, что человек появился в Восточной Африке очень давно, но доказательств существования в древности самостоятельной оседлой культуры не было.

Раскопки древнего Аксумского царства, достигшего расцвета в первые века нашей эры на территории северной Эфиопии, выявили несомненное влияние на него Египта.

Правда, по эфиопской легенде, государство эфиопов пошло от царя Соломона и царицы Савской, то есть возникло за несколько тысячелетий до Аксумского. Легенда рассказывала, как, наслышавшись о мудрости царя Соломона, отправилась царица Савская к нему в гости, как пленен был Соломон ее красотой, как хитростью заставил ее выйти за него замуж, как родился у них сын Менелик, как Савская уступила сыну корону Эфиопии и как Менелик дал начало династии, которая правит Эфиопией по сей день. Но документы не подтверждали легенду, и историки не без оснований полагали, что культивируется она не ради истины, а лишь затем, чтобы внушить народу Эфиопии и всему миру мысль об исключительности эфиопской правящей касты.

Мало знали об Эфиопии греки. В поэмах Гомера эфиопы живут на краю света, обедают с богами, и солнце встает и садится в их стране. Первый историк мира Геродот писал, что в Эфиопии «много золота, водятся громадные слоны, деревья всевозможных пород растут в диком состоянии <…> живут люди огромного роста, красивейшие и долговечнейшие». Откуда такой восторг у древнегреческих писателей? Не говорит ли он о высокой культуре эфиопов?

Трудно сказать, насколько серьезно относился Вавилов к этим легендам. Во всяком случае, отметать их с порога не стал и даже конспективно изложил в дневнике историю царицы Савской.

Но у Вавилова был другой, более надежный метод. Он рассчитывал, что культурные растения лучше, чем легенды, смогут рассказать древнюю историю Эфиопии. С их помощью он надеялся дать ответ и тем биологам, которые отрицали идею центров формообразования, считая, что концентрация генов в установленных Вавиловым очагах объясняется исключительно разнообразием природных условий горных стран. Эфиопия расположена на относительно плоском нагорье, хотя и прорезанном глубокими — до двух километров — каньонами. Природные условия здесь однообразны: почвы одинаково плодородны, климат мягкий, влажный…