Георгий Суфтин - След голубого песца

• Название: След голубого песца
• Автор: Георгий Суфтин
• Издательство: Северо-Западное книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1978

Это не только повесть о полной превратностей жизни ненца Ясовея, это и книга о судьбах ненецкого народа, обреченного царизмом на вымирание и обретшего счастье свободы и равноправия в дружной семье советских народов.

Автор в течение ряда лет жил среди ненцев много ездил по тундрам Заполярья, бывал на Югорском Шаре и на острове Вайгаче, что дало ему возможность с большой достоверностью изобразить быт и нравы этого народа.

«След голубого песца» выходит третьим изданием. Впервые книга вышла в Архангельском книжном издательстве в 1957 году под названием «Сын Хосея».

Печатается по изданию: Георгий Суфтин. След голубого песца. Архангельское книжное издательство, 1963. С изменениями.

---

Ясовей хитровато хмурился.

— Раз-то помылся, больше, наверно, не захочешь. Страшно там, в бане: пар шипит, мыло глаза выедает...

Этот нарочитый тон Вынукану нравится. Он его понимает и отвечает тем же.

— Страшная твоя баня, верно. Ни в жизнь больше не пойду. Тынзеем затащишь разве. Да и то упираться буду. Всем оленеводам расскажу про эти страхи...

— Вот-вот, это главное. Всем расскажи да подробно, ничего не забудь. Про чарку только, пожалуй, не рассказывай, на всех водки не хватит.

— Ишь какой скупой, не зря Сядей-Игу зятем приходишься, — заливается Вынукан. — Пару не жалко, веника не жалко, мыльной пены опять же не жалко, а чарки пожалел. Ой, какой скупой!

— А что, Вынукан, — серьезно заговорил Ясовей, — на следующий раз в баню приедешь ли? Небось, вправду не захочешь. Скажешь, и так хорошо, весь век жил, не мылся...

— То верно, — ответил старик, — весь век жил не мылся. А вот и вымылся! И не жалею, видишь, какое дело. Правильнее сказать, жалею. Жалею, что раньше не знал. Вот оно... Приеду, Ясовей, жди. Только слово пошли. Как услышу — приеду. И чарки можешь не покупать, всё равно...

Глава девятая Песцовый загон

1

За последнее время Нюдя редко входила в комнату Ясовея, когда он работал. Поэтому муж был удивлен её появлением. Она вошла тихо, приблизилась сзади к стулу, на котором сидел Ясовей, и остановилась. Протянула руку, чтобы, как обычно, погладить мужа по непокорным волосам, но, не коснувшись головы, опустила. Ясовей повернулся к ней, ждал.

— Я ненадолго. Можешь моё слово выслушать?

Муж взял её за руку, притянул к себе.

— Да что же ты, говори, конечно. Твое слово для меня радость, сама знаешь.

Нюдя не смогла начать, слезы душили её. Она всхлипнула и повалилась на плечо мужа. Ясовей растерялся, неловко усадил её, дал воды.

— Зачем ты так, маленькая моя?

И тут она заговорила. Глотая слезы, преодолевая рыдания, она спешила высказать всё, что на душе.

— Я не могу больше. Силы мои растаяли. Я вся измучилась...

Ясовей мысленно рвал на голове волосы. Как же он мог не подумать об этом до свадьбы! Казалось, всё просто и ясно, она его любит, он её также, они женятся, несмотря ни на что. Какое ему дело до Сядей-Ига, пусть он делает, что хочет, Ясовей его всё равно не боится. А того и не подумал, что ведь Нюдя — дочь Сядей-Ига, и сердце дочери не может не сказаться...

— Как мне быть? — просит Нюдя. — Пойти к отцу, попросить прощения?..

Что ей ответить?

— Ты не хочешь мне сказать своего слова? Или, может быть, ты уже разлюбил меня? Если так, не таи... Я цепляться за твою малицу не буду. Ты ведь знаешь, что я не куропатка, которая летит, куда несет ветер. Я не побоялась уехать с тобой наперекор родителям, против обычаев тундры. Не побоюсь и...

Он не дал ей договорить.

— Как твой язык на такое поворачивается, жена! Мы с тобой нынче сшиты жильными нитками. Я без тебя, точно чум без очага. Ты без меня всё равно что очаг без чума. Вместе нам быть, маленькая моя, до конца жизни. А коли чум оказался дырявым, неспособным уберечь очаг от порывов ветра, так надо его поправить. Давай-ка поправим вместе...

Она прижалась к его плечу, постепенно успокаиваясь. Он заглянул ей в глаза. Взял платок и смахнул с ресницы слезу.

— Отплакалась? Ну давай чум поправлять...

Нюдя рассказала мужу всё: и как она после долгих колебаний решилась сходить к матери и как потом встретилась с отцом.

— Ты знаешь ведь какой он. Я думала, после того, что произошло, он никогда не скажет мне: дочь. А он назвал меня дочерью. Я видела, как тяжело ему было. Он сказал, что простил меня. Он сказал, что и ты, если не погнушаешься, можешь приехать в его чум. Он назвал тебя зятем. Что же ты теперь скажешь, Ясовей?

Он не мог найти слова, которое было бы пригодным для ответа. Нюдя настороженно и встревоженно ждала. Он привлек её голову, крепко прижав щеку к своим губам. Потом, мягко держа за плечи обеими руками, чуть отстранил.

— Видишь ли, моя дорогая, он твой отец — от этого никуда не уйдешь. Но я не могу относиться к нему, как к родному. Это тебе, думаю я, понятно... Не могу так же, как он не может отдать свои стада и стать простым пастухом...

Нюдя снова заплакала.

2

А вскоре нагрянул сам тесть. У крыльца долго обметал тобоки, вытряхивал снег из совика и малицы. Нюдя выбежала, взяла у отца одежду, повесила её в сенях на спицы. Ясовей видел в окно приезд тестя. Урока не прервал. В перемену он зашел в свою комнату. Тесть сидел за столом, пил чай. Он медленно повернулся на стуле навстречу зятю. Ощупал его маленькими глазками. Мясистое лицо ничего не выражало.

— Здравствуешь, муж моей дочери, — сказал Сядей-Иг, — вот в гости к тебе приехал. Прогонишь ли?

— В тундре не было такого обычая, чтобы гостя прогоняли, — ответил Ясовей холодно.

— Не было, так, может, появился. Кто вас знает, молодых, — буркнул Сядей-Иг и стал айбурдать.

Ясовей сел за стол. Он чувствовал себя очень неловко, не знал, как ему обращаться с тестем. Если в нём человеческие, отцовские чувства взяли верх и он приехал, чтобы помириться с дочерью и зятем, как должен поступить Ясовей? Назвать Сядей-Ига отцом! Но ведь Ясовей отлично знает, кто он такой. Разве пойдешь против своего сердца и против своей совести! Значит, не принимать его. А Нюдя? Причинить ей боль и страдания? Ей-то он всё-таки отец. И кто б он ни был, она его дочь.

Гора мороженой оленины на тарелке уменьшилась вполовину. Сядей-Иг ел, усердно работая челюстями, смачно чавкая. Казалось, занятый едой, он не видел ни дочери, ни зятя, ничего на свете.

Насытившись, Сядей-Иг осмотрел жилище дочери.

— Житье-то неплохое у тебя, дочка. Вижу, неплохое. Лучше, чем в чуме. Ишь и кровать железная, у Саулова, пожалуй, не лучше. Печка теплом пышет. Самовар блестящий. Добро живешь. Я рад. Только отца забывать не надо. Что было, то прошло, старые ухабы снегом занесло. Не будем вспоминать. Отец всё может простить. Только ты не забывай, кто тебе жизнь дал, кто вскормил и вспоил... Слышишь, дочка?

Нюдя красная, до предела смущенная, слушала отца, поглядывала на мужа, не могла найти слов, чтобы ответить.

— Или нынче так: родители не нужны? Пусть от горя помирают, туда им и дорога...

— Зачем такие слова, батюшка! — не выдержала Нюдя укоров. — Тяжело мне было причинять вам горе. Трудно было расстаться с родительским чумом. А ещё труднее и горше было идти к нелюбимому, забыть того, кто милее всего сердцу...

Сядей-Иг кивал головой. Видно было, что он удовлетворен словами дочери. Он грузно поднялся со стула и, по-утиному переваливаясь, подошел к Ясовею. Взял его за плечи, повернул к себе.

— А ты, зятек, чего молчишь? Сказал бы своё слово.

Ясовей почувствовал дурной запах из Сядеева рта, отстранился.

— Мне особенного сказать нечего. Моя жена — твоя дочь, с этим я не могу не считаться. А меня с тобой ничем не связать. Олень волку никогда другом не станет...

Шея Сядей-Ига побагровела. Он запыхтел, как бык в тяжелой упряжке. Сказал сдержанно, не повышая голоса:

— Спасибо, зятек, и на том. Прощай. Случится мимо ехать, не обходи мой чум...

3

В чуме тундрового Совета собралась партийная ячейка. Невелика она — всего пять человек. Кроме Тирсяды да Ясовея, еще Хатанзей, Лаптандер и редактор газеты «Нерденя» Голубков. Тирсяда, как полагается по тундровым порядкам, вскипятила чайники, нагрузила деревянные тарелки грудами мороженого мяса и рыбы. Все уселись вокруг низенького столика, ярко раскрашенного невиданными цветами.

Тирсяда рассказала о ходе коллективизации в тундре. Оленеводы охотно идут в товарищества. Колхозники первого ненецкого оленеводческого колхоза «Пнок», название которого кто-то составил из первых букв этих слов, да так оно и осталось за ним, начали ловить пушных зверей загоном. Промысел идет успешно. В товариществе «Яля илебц» оленей разделили на два стада. К каждому стаду приставили по четыре пастуха. Оставшихся оленеводов направили в промысловый няпой. Единоличники смотрят, как идут дела в товариществах и колхозах. Приходят с просьбой принять их. Но не все так делают. Многие боятся новой жизни, не решаются записываться в колхоз. Кулаки распускают всякие слухи. Говорят, что у всех, кто вступит в товарищество, отберут оленей. Говорят, что всех колхозников заставят жить в одном чуме, спать под одним одеялом. И жены у всех будут общие. Много ещё всякой другой чепухи говорят. А тех, кто верит слухам, хоть отбавляй. Коммунистам надо по стойбищам единоличников поехать. Правду людям рассказать. Слухи рассеять. Пусть каждый посмотрит, нельзя ли новое товарищество организовать. Людей звать в колхозы надо.

Наметили, кому куда ехать. Ясовею с Голубковым досталась Тощая лабта. Там единоличники песца промышляют. Промысел идет очень плохо. Капканы каждый день пустые, зверь к приваде не подходит.

Под вечер коммунисты разъехались по своим участкам. Голубкова и Ясовея повез Тудако. Ему не хотелось ехать. Он долго отговаривался от поездки: уверял, что олени не сыты, что сам он болен, руку ломит, житья нет, что ехать сейчас опасно, к ночи будет пурга, можно в потемках заблудиться, придется ночевать в «куропаточьем чуме». Никакие доводы не помогли. Тогда Тудако сказал, что он довезет только до ближайших чумов, пусть там пассажиры берут оленей и едут дальше.