Юрий Герасименко - Мартовский ветер

• Название: Мартовский ветер
• Автор: Юрий Герасименко
• Жанр: Научная Фантастика

---

И, уже не сознавая, что говорит, что делает, замирая, запинаясь, прошептала:

- Милый!.. Люблю тебя!..

7. А УЖЕ ВЕСНА...

Михайло открыл глаза: рядом, на его руке, сладко посапывая, спала Маринка. Губы припухли, покраснели... А на лбу веснушки! Смешные, милые веснушки! И как это он раньше их не замечал?..

Осторожно, чтобы не разбудить, провел ладонью по пышным черным волосам. И так же медленно, вслед за рукой, открывала глаза Маринка...

- Милый! - неистово бросилась в объятия. - Я теперь тебя никому не отдам! Никуда не пущу! Я тебя давно - давным-давно! - всю жизнь такого ждала!

- Какого?

- Такого! Такого! Такого! - порывисто целовала тугие, пересохшие губы парня. - Такого, как ты, смелого! Сильного! Умного! И такого моего-моего! Знаешь, милый, теперь я могла бы и умереть! Мне так хорошо ничего уже больше и не нужно!..

- Глупенькая... - Михайло обнял, прижал к себе. - Глупенькая... прошептал. - Нам еще жить и жить!

- А ты меня никогда не оставишь? Не променяешь на другую?

- Глупенькая...

- А ты... Ты береги себя... Теперь, знаешь... - начала и испугалась своей мысли. - Знаешь, теперь - война...

- Ты думаешь, меня могут убить?

Маринка не головой, даже не глазами - одними бровями кивнула и от: ужаса закусила губу.

- Меня никогда не убьют. Да и вообще, я тебе сегодня такое расскажу... Ты поймешь - смерти вообще нет. Есть, правда, нечто похожее, мы ее пока что - временно - терпим, но это уже и не смерть вовсе. А! Хватит об этом!

Солнце уже высоко поднялось, когда Маринка подняла голову и, щурясь, прошептала:

- Отвернись... Я буду одеваться...

Солнце заливало комнату. На столике бликовал стакан, сверкали никелированные шарики кровати, а зеркальце на подоконнике так и пылало, словно плавилось в солнечных лучах...

Из раскрытой форточки веяло солнцем, сосной, тающими снегами и еще чем-то молодым-молодым. "Будто праздник какой-то", - подумала Маринка, прибирая в комнате, и тут же руками всплеснула:

- Да сегодня ж и есть праздник - Восьмое марта! Ну, - шагнула к Михаилу, - что ты мне подаришь?

- Что же мне подарить... - вздохнул паренек и, опершись о подоконник, обнял ее, прижав к груди. - Ничего у меня сейчас нет своего, собственного. Подарил бы самого себя, да и то не могу - не только себе принадлежу. Вот прогоним фрицев, тогда бери, принимай, как говорится, в полное и вечное владение...

Долго стояли обнявшись возле окна, возле открытой форточки.

- Тебе не холодно?

Маринка задумчиво покачала головой.

А за окном аж слепило. Сугробы на солнце искрились тонюсенькими льдинками. Прямо перед форточкой сосулька. И сама искрится, и капельки так и сверкают, срываются, падают в цинковое ведерко: "Дзинь... Дзень... Дзинь... Дзень..."

- А уже весна... - шепчет Михайло.

А уже весна,

А уже - красна,

Со стрех вода каплет...

Молодому казаченьку

Дороженькой пахнет.

Загостился я у тебя.

Маринка вздрогнула, прижалась к любимому: "Не пущу! - хотелось крикнуть. - Не дам!" Но только всхлипнула и сказала тихим, охрипшим от волнения голосом:

- Вот рана заживет, и пойдешь. Еще неделя две...

- Нет, Маринка, не могу. Да и сама ты все понимаешь, ты у меня умница... Дня два-три побуду - болит еще, проклятая...

Понурился, и уже не ей, жене, совести своей признался:

- Вот вроде и чист перед товарищами, а тревожно. Особенно по ночам. Они там под пулями, а я здесь... - И вздохнул тяжело, сокрушенно.

Долго молчали.

- А что ты обещал рассказать сегодня? - спросила его, слизывая с верхней губы соленую слезу. - Про Подопригору? Да?

- Да...

Маринка вытерла глаза: зачем думать о том, что будет не сегодня? У нее еще целых три дня. Нельзя растратить их впустую, надо прожить так (ведь может случиться, что они больше и не увидятся...), чтобы запомнились они на всю жизнь.

Зажмурила глаза и медленно, с наслаждением вдыхала, словно пила резкий мартовский ветерок. Никогда еще она так не хмелела от воздуха.

И внезапно воздух этот всколыхнулся - отдаленный, широкий гром донесся с востока.

- Наши! - встрепенулась Маринка. - Ты слышишь? Наши! О!.. О!.. Как музыка...

- Наши... - прошептал Михайло. - Близко... Сегодня слышнее, чем вчера...

Гром нарастал, наплывал волнами, начали даже позвякивать стекла в окнах.

- Маринка, - взял Михайло девушку за плечи, отстранил от себя и глаза в глаза: - Маринка... поклянись, что никогда - слышишь? - никогда не забудешь этот гром, этот мартовский день, этот ветер... Поклянись!

- Клянусь... - прошептала в ответ. - И ты... ты тоже поклянись...

- И я... клянусь...

Михайло переступил с ноги на ногу и едва не упал, побледнев от боли. Маринка подхватила его, с трудом удержав:

- Пошли, милый, пошли. Тебе нельзя еще так долго стоять. Пошли, полежишь, а я посижу рядышком. Ведь ты расскажешь мне? Ты же обещал...

- Расскажу, обязательно расскажу.

Довела паренька до лежанки.

- Ложись! - Принесла и свои подушки, умостила под ноги ему, под бок. Лежи, лежи! Не артачься. Пока что я командую! - Принесла табуретку, села, прижалась к любимому - голову на грудь, а руки его положила себе на волосы. - Вот так. Ну, рассказывай!..

Но Михайло не торопился начинать, долго еще лежал молча, гладил тяжелой теплой рукой нежную девичью щеку, лоб, волосы...

"Что это он, вспоминает или придумывает? - подумалось Маринке. - А впрочем... Если и выдумал - все равно интересно".

- Это произошло двадцать первого... - начал Михайло. - До конца дней не забуду это число... О, это был необычный день, а вернее, ночь двадцать первого июня тысяча девятьсот сорок первого...

ВТОРОЙ РАССКАЗ МИХАИЛА

Ровно в двадцать четыре ноль-ноль, как и просил профессор, я поднялся на крыльцо особняка.

Постучал.

- Прошу, прошу! Проходите в кабинет. Присаживайтесь...

Я сел. Подопригора устроился напротив в своем любимом кресле. Профессор выглядел гораздо лучше, чем вчера. Маленький, сухощавый, в черной шапочке на голове, он как-то даже помолодел. Прихлебывал из стакана, видимо, только что заваренную травку и говорил, говорил...

- Травы и вообще народная медицина - это, мой юный друг, как космос: сколько ни углубляйся, границ не увидишь. Матушка моя большим знатоком трав была... И бабушка... А я вот - я отступился... - Профессор грустно улыбнулся. - Многое уже из их науки забыл. Вот это, видите ли, вспомнил, и весьма кстати... Может, хоть малость поскриплю еще...

Подопригора посмотрел на свет сквозь стакан с отваром, потом перевел взгляд на большой портрет в простой деревянной раме:

- Вот она, первая моя и главная целительница... Я преклоняюсь перед современной химией. Современный фармацевтический арсенал, во многом базирующийся на достижениях химической науки, - это грандиозно. Но... Но травы, народная фармакопея, - это еще величественнее, и - должны к стыду своему признаться - известны и освоены нами куда меньше, чем лекарями времен Ибн Сины. А мама моя травы хорошо знала...

Я тоже взглянул на портрет. Пожилая женщина в свитке, повязанная клетчатым платком... Лицо усталое, простое, вроде не очень-то и приметное, но глаза - глаза поражали. Большие, влажно-лучистые, они были не то что проницательными - просто пронизывающими. На мгновение мне показалось даже - это не изображение, это поистине _живые_ глаза. Они и вправду _смотрят_, смотрят на профессора, на его приборы, на причудливую многоцветную путаницу проводов, смотрят и как-то странно улыбаются: кротко-грустно и чуть-чуть насмешливо.

Да, насмешливо.

Я не выдержал и сказал профессору о своем впечатлении. Он молча кивнул, так ничего и не ответив.

Помолчав, он стал рассказывать о своем детстве, о городской окраине и снова о матери, о ее увлечении травами, о том, как водила его, подростка, в лесопарк, на ближайшие луга и учила, учила давнишней и мудрой прадедовской - науке исцеления.

Мать была твердо убеждена, что лечат не только травы, но и человеческое слово и, главное, - глаза. Придет, бывало, к больному, тот стонет, корчится. Осмотрит его, а потом и скажет:

- Гляди, гляди мне прямо в очи, гляди...

Больной смотрит, и ему становится лучше.

Впрочем, глядя в глаза больному, мать не только лечила, она вроде читала в них его болезнь.

В последние годы жизни мать единственному своему сыну - тогда уже врачу, доценту - передала всю науку и про травы, и особенно про глаза. Целую методику изложила... Он тогда все подробнейшим образом записал, но теперь вот никак не может отыскать в своем архиве эти записи. И очень жалеет.

- Глаза - это... - Профессор вздохнул, развел руками. - Глаза - это... глаза! Это чудо, которое ни с чем не сравнишь. Да, глазами, собственно, их радужной оболочкой я еще займусь. Если, понятно, она... - и профессор кивнул на портрет, - древней своей терапией продлит мои дни. И конечно, когда удастся разыскать эти записи... А мне хочется создать прибор, который бы по глазам больного безошибочно ставил диагноз. А в будущем концентрировал бы глазную энергию и передавал ее больному и вылечивал его.