Елена Хаецкая - Дорога в Монсегюр

• Название: Дорога в Монсегюр
• Автор: Елена Хаецкая
• Жанр: История

Творческая история лангедокского цикла романов Елены Хаецкой и паломничества в Монсегюр, рассказанная ею самой.

---

Елена Хаецкая Дорога в Монсегюр

«Убивайте всех, Господь своих узнает»

Этой фразой Симон IV, граф Монфор и Лестер, перечеркнут на века. Он произнес ее в Безье в 1209 году, во время крестового похода против альбигойцев, когда распорядился взять город и перебить там все население. Нашлись совестливые, спросили кровожадного графа: «А вдруг там не только еретики? Вдруг там окажутся католики? Как же нам отличить католика от еретика?» Но Монфор дал гениальный ответ — «всех»…

По другой версии, вопрос задал сам Симон, а ответ принадлежит легату папы Иннокентия III — Арно Амори.

И, наконец, бытует совершенно уж дикое мнение, будто эти слова произнес святой Доминик…

«Убивайте всех»!.. Одна из тех загадок, что преследуют меня с детства. С того самого лета, как нам выдали учебники на следующий, шестой, класс. Как обычно, я взахлеб прочитала учебник истории — в том году это была история европейского средневековья. Советская педагогическая мысль обогатила мое воображение информацией о том, как варвары с грохотом опрокинули Римскую империю, поотбивали носы у памятников искусства, построили феодальную лестницу, учредили инквизицию и предались религиозному фанатизму. Свет в вечной ночи зажег только Данте, предвещая эпоху Возрождения.

Именно тогда эта фраза — «убивайте всех» — и прозвучала для меня впервые. Потом я то забывала о ней на несколько лет, то снова вспоминала и пыталась понять — как у человека язык повернулся… «Всех»… Дети тоталитаризма, мы болезненно отзываемся на знакомую гримасу, если она таращится на нас из глубины веков.

В конце концов, мне надоело ломать голову над отвлеченными понятиями, и я решила написать о Монфоре роман. Другого способа понять этого человека у меня не было.

Тема «Завоевание Лангедока северянами-крестоносцами» имеет давнюю и весьма прочную романтическую традицию. Поначалу я собиралась следовать именно этой традиции.

Какое сердце не затрепещет при словах «восстание», «вольнодумцы», «свобода»? В 70-е годы в Ленинградском музее истории религии и атеизма в Казанском соборе имелась композиция с восковыми фигурами, поражавшая фантазию каждого школьника: мрачный застенок инквизиции, «тройка» скрюченных врожденным мракобесием монахов и молодой красивый еретик с гордо поднятой головой.

Схема рисовалась следующим образом.

Прекрасный Лангедок («бель Лангедок») благоденствует под властью доброго графа Раймона. Звенит лютня. Слагаются песни. Процветает куртуазия — Наука Веселого Вежества. Творят трубадуры. Что-то булькает в колбе у алхимика, безобидного чудака, стоящего на пороге великих открытий. Искусство уравнивает всех — среди трубадуров есть и знатные сеньоры, и простые «ходоки по миру».

Торговля, науки, образование, искусства — всего этого в изобилии. Лучше всего эта картина нарисована в первом романе Анн и Сержа Голонов об Анжелике, в главе «Тулузская свадьба». Загадочный супруг Анжелики, Жоффруа де Пейрак, культивирует в своих владениях тот самый «бель Лангедок», который был разрушен религиозным фанатиком Монфором. Кстати, и самого Пейрака ждет та же участь…

Вторая тема, связанная с образом бель Лангедока, колыбели искусства и гуманизма, — вольнодумство. Где мысль парит, там она парит вольно, тут и говорить не о чем.

Граф Раймон одинаково сильно любит всех своих подданных. Он отказывается преследовать тех, кого мракобесы-католики называют «еретиками». При нем свободно дышат все, в том числе и последователи катарской веры (у нас их чаще называют альбигойцами, по центру распространения их религии — городу Альби).

Мировоззрение катаров в нашей литературе лучше всего показано в романе «Мастер и Маргарита». Собственно, вся идеология этого произведения — катарская. Бог на земле бессилен, а дьявол — всесилен. Дьявол в воплощенном мире действует как добрый бог для людей. Бог вынужден — если речь идет именно о материальном мире, в данном случае, о судьбе мастера — действовать через дьявола: «Он прочитал сочинение мастера и просит тебя, чтобы ты взял с собою мастера и наградил его покоем».

Несокрушимая аргументация Воланда в диалоге с Левием Матвеем — это катарская аргументация. «Что бы делало твое добро, если бы не существовало зла, и как бы выглядела земля, если бы с нее исчезли тени? Ведь тени получаются от предметов и людей… Не хочешь ли ты ободрать весь земной шар, снеся с него прочь все деревья и все живое из-за твоей фантазии наслаждаться голым светом? Ты глуп».

Конечно, Левий Матвей глуп. Он даже не берется возражать, зная, что задача не по силам: «Я не буду с тобой спорить, старый софист».

Типичный ответ «простеца» изощренному в спорах катарскому проповеднику. Дьявол у Булгакова говорит правду и учит добру. В принципе, это не расходится с представлениями средневековых богословов. Дьявол почти всегда говорит правду. Он лжет только в чем-то одном, но — самом главном. Ложь завуалирована столь искусно, что запутает кого угодно. Простец может ощущать — кожей — что ложь где-то рядом, но найти, выделить, определить ее не может. И поэтому не спорит.

Левий Матвей у Булгакова подан также с точки зрения катара: это ученик, искажающий Учение. Невежда. Католики, по представлениям катаров, извратили веру.

Итак, перед нами — прекрасный Лангедок. Лакомый кус для северных волков. Прельстившись на богатства и прокиснув от зависти, они двинулись завоевывать южные земли. Поход возглавил религиозный фанатик, старый крестоносец, безжалостный, свирепый Симон де Монфор.

Книга «Священная загадка» спрашивает: «Почему такую красивую землю внезапно отдали на поругание варварам, свирепствующим чуть ли не по всей Европе?»

Монфор опустошил страну, захватил Тулузу. За ним следом шла инквизиция, чтобы уничтожить искусство. Характерно звучит высказывание Жоффруа де Пейрака («Анжелика»), обращенное к архиепископу: «Вот достойный наследник кюре Фулька из Нейи, правой руки ужасного Симона де Монфора, который сжигал на кострах альбигойцев и испепелил утонченную цивилизацию Аквитании! До сих пор еще, четыре века спустя, Лангедок оплакивает уничтоженные сокровища и содрогается от ужаса, когда слышит рассказы о его зверствах».

Имея столь удобную и чрезвычайно выгодную в романтическом отношении схему, я принялась читать собственно о Монфоре…

Энциклопедия Брокгауза-Эфрона поведала кратко и неодобрительно о Симоне IV, что он «начальствовал над истребительной экспедицией против альбигойцев, причем особенно при взятии Безье в 1209 году отличился страшной жестокостью. В 1213 г. он близ Мюрэ разбил войска Петра II Арагонского и Раймонда VI Тулузского, после чего от папы Иннокентия III получил в лен владения последнего».

Подробный труд о крестовом походе против альбигойцев на русском языке, кажется, один: это трехтомное сочинение доцента кафедры всеобщей истории Казанского университета Н.А. Осокина, надворного советника (70-е годы XIX века). Чтение этого труда уже само по себе великий труд.

Современники Монфора оставили две хроники, писавшиеся одновременно и параллельно.

«История альбигойцев» написана Петром Сернейским, монахом цистерцианского ордена, племянником аббата Гюи — того самого, который был с Монфором под стенами Зары. Петр превозносит Симона как только может, а противников его невоздержанно бранит. Вторая хроника сочинялась в Тулузе. Она называется «Песнь крестового похода». Начал ее Гильем Тудельский, человек Бодуэна, младшего брата Раймона Тулузского. Но затем Гильем умер, и «Песнь» продолжил неизвестный поэт. Если Гильем пытается быть хронистом, то его продолжатель — это пламенный агитатор и трибун, публицист. Об объективности его сочинения не может быть и речи.

Нетрудно догадаться, что надворный советник Осокин безнадежно увяз в этих двух взаимоисключающих хрониках. Его буквально рвет на части некое противоречие. Поначалу я относила отсутствие ясности в изложении событий у г. Осокина на счет его неумения критически осмысливать источники. Его точка зрения на факты колеблется, часто меняясь на прямо противоположную. Излагая события по Петру Сернейскому, он говорит о Монфоре сочувственно. Переходя на Анонима, он мгновенно принимается рисовать Монфора и его соратников инфернальными злодеями.

Однако постепенно я приходила к выводу, что противоречие лежит куда глубже, и г. Осокин не то не осмыслил его, не то с ним не справился. Противоречие кроется в том, что прочная романтическая традиция («бель Лангедок» и т. д.) и факты («упрямая вещь») находятся в непримиримой оппозиции друг к другу.

Я сделала одно-единственное изменение в подходе к теме. Оно состояло в том, чтобы допустить, что Симон де Монфор был искренне и глубоко верующим католиком. И в дальнейшем рассматривать все происходящее глазами ортодоксального христианина. И неожиданно…