Андрей Меркулов - В путь за косым дождём

• Название: В путь за косым дождём
• Автор: Андрей Меркулов
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1968

Документальная повесть Андрея Меркулова — автора известных рассказов о летчиках, фильма «Цель его жизни», книг о романтике моря и дальних краев — целиком посвящена людям авиации, самоотверженной работе испытателей современных самолетов. Писатель говорит о вечном стремлении человека к творчеству, которое проявляется особенно ярко на трудной и опасной тропе за облаками. В повести предстанут те, кто первым овладел тайнами полетов с реактивным двигателем, преодолел звуковой барьер, впервые испытал на себе катапульту и высотные скафандры, подготовил бросок на орбиту и подготовку космонавтов, заранее испытал турболет, прообраз техники будущего, — аппарат, лишенный крыльев... Славные имена этих летчиков — Коккинаки, Анохин, Перелет, Шиянов, Гарнаев и другие — образец мужества и отношения к своему делу. Повесть Меркулова рассказывает об их стойкой преданности авиации, которая в своем стремительном развитии стала подлинным символом нашего космического века.

---

После десяти лет его учебы прошло уже почти десять лет работы, и теперь он чувствовал себя пожилым испытателем среди молодых, пришедших недавно. Ему еще рано было говорить о старости, но он знал, что уже некоторых сверстников его выпуска небольшой срыв здоровья ограничил в работе и приблизил к пенсии. Три лишних килограмма веса могли снять и его с истребителей. И он следил за собой с железной выдержкой хорошего спортсмена. За десять лет он пережил и сделал многое, слишком многое, чтобы все рассказать.

Он проводил испытания разных машин по разным поводам: на устойчивость, и управляемость, и на расширение летных ограничений для серийного выпуска — когда надо входить в опасность, чтобы точней •определить ее границы и не связывать излишне подвижность самолета; на расследование загадочных, немых, как в криминалистике, летных происшествий — когда приходится поднимать в воздух опасный груз специально вызванных дефектов, чтобы узнать, какой из них может стать настоящим преступником в эксплуатации: на новую автоматизацию управления, когда не прирученная еще автоматика может вдруг взбеситься и доставить летчику немало тяжелых минут, так что на земле очумевшим от поисков неисправности механикам и инженерам иногда кажется, что манекен, сидящий в задней кабине, как языческий бог, со зловещей усмешкой своей негнущейся лапой нарочно переставляет тумблеры и рвет провода; и десять машин он уже испытывал на штопор, когда шел к земле в стремительном падении, похожем на колеблющийся полет сорванного листа... Его задача была в том, чтобы ввести самолет в самый худший и тяжелый штопор и найти в нем неожиданное, пока приборы хладнокровно не запишут все и не помогут разгадать и улучшить поведение конструкции. В руках его бывали самолеты особенно «резвые», склонные к «злому» штопору, и тогда его трясло и вращало в кабине вместе с самолетом так, что привязные ремни едва выдерживали и трудно было даже взяться за нужный тумблер — однажды он едва сумел попасть рукой по нескольким тумблерам сразу... И каждый раз, подготовившись к штопору, как на репетиции, мысленно представив все, что может быть, он еще подолгу ждал ясной погоды, чтобы видеть естественный горизонт, единственную возможность точно ощутить свое положение в пространстве во время кружащегося падения камнем к земле со скоростью не меньше ста метров в секунду.

Штопор — это крутящееся падение, обычно бесполезное в пилотаже, хотя первоклассный летчик, умеющий из этого положения выйти, сумел бы его неожиданно использовать и в бою. При штопоре самолет вперед движется медленно, а вниз проваливается быстро — ведь он устойчив только на большой скорости, потеря которой лишает крылья их несущей силы. И нос сверхзвукового самолета медленно описывает нисходящие витки, продвигаясь по ним со скоростью самых старых почтовых тихоходов и одновременно быстро проваливаясь вниз, на что совсем не рассчитаны его небольшие рули, малейшее отклонение которых при нормальном, стремительном и прямом сверхзвуковом полете в мощном встречном потоке воздуха сразу чувствуется машиной... Серийные скоростные машины срываются в штопор не по желанию летчика, а по его ошибке или при определенных режимах, которые надо избежать. Действия рулями, чтобы выйти из штопора, при небольшой скорости поступательного движения малоэффективны, и надо падать, вращаясь, и ждать, когда они скажутся, — так капитаны огромных океанских лайнеров вынуждены, глядя на айсберг, томительно ждать, когда корабль подчинится крутому повороту руля, — но бывает, что ничего уже не помогает, и тогда остается только выброситься из крутящейся машины... Испытатель намеренно входит в штопор, чтобы определить его границы, особенности поведения в нем каждой машины. Это делают не слишком низко, но и не слишком высоко, при плотности воздуха, достаточной для действия рулей. Проходят секунды и вместе с ними сотни метров высоты, пока испытатель ждет результата, надо проверить различные методы вывода, не ограничиваясь одной попыткой, а ведь ему еще нужен запас высоты, чтобы выйти из неизбежного после штопора пикирования и на запуск двигателя, если он при штопоре остановился, и еще критически-предельный километр до земли, чтобы успеть выброситься из машины, если ничего не получилось...

В тот день, когда, наконец, все совпало, он быстро, буквально в пять минут, успел сходить к врачу и получить медицинское разрешение на вылет. Самолет ждал, и небо тоже ждало. Все было готово, и он устроился в кабине и закрепил ремни катапультного кресла, попросив затянуть их как можно туже... Привязываясь к сиденью ремнями, Саша заметил среди механиков рослого парня с большими руками — как говорится, кулак с медную кружку — и попросил его изо всех сил затянуть еще раз привязные ремни: он не боялся неудобств оттого, что его крепко стянут, тем более что привык к высотному костюму с его беспощадной шнуровкой, а в штопоре, когда начнет мотать, ремни все равно ослабнут. В кабине перед ним среди сотни приборов и электрических переключателей были видны очень удобно установленные тумблеры для включения противоштопорных ракет, резким толчком помогающих в аварийной ситуации, — он сам примеривался, как лучше установить эти тумблеры, — но ракет на самолете еще не было. Их готовили к следующему полету, а сегодня нужно повторить и проверить лишь то, что уже было на заводских испытаниях. Прозрачный колпак опустился над ним, прикрыв от мира, — теперь он был, наконец, один на один со своей работой. Он стал выруливать на старт, круто взлетел и набрал высоту.

День был голубым и прекрасным — видимость «миллион на миллион». Земля виднелась далеко внизу, но совершенно отчетливо, — земля, на которую он вернется после нескольких минут разрядившегося напряжения, так хорошо ему знакомого: в общей сложности на разных самолетах он уже сделал больше тысячи штопоров. Только он знал, что к этому все равно до конца не привыкнешь, как к войне. И любил повторять, не веря в болтовню об отсутствии нормального страха, а веря только в его преодоление: эмоции до конца не отключишь...

Он зорко видел землю под собой, примериваясь к ней тем острым и твердым взглядом, который после длинного падения успеет еще определить расстояние, — он помнил все подходы к аэродрому на случай необходимости, когда, крутясь, перед ним вздыбится горизонт, земля в глазах будет сменяться небом, а он будет успевать еще замечать все циферблаты и делать все, что надо, ориентируясь уже только по видимой крутящейся земле — единственной надежной примете; вывод из штопора по приборам, вслепую, пробовали делать лишь раз как исключение — он и Анохин, вдвоем, тренированные летчики, на освоенном самолете, — ведь в штопоре, если не быть напряженно-внимательным, так легко потерять себя в мелькающем пространстве, легче даже, чем потерял он себя когда-то в молодости среди огромной войны над дымящимся Берлином...

На заданной высоте и в заданной точке он свалил машину в штопор, привычно чувствуя, как она охотно начала свое зловещее вращение, все больше втягиваясь в него и, как к огромному магниту, стремясь к земле... Вариометр показывал скорость вертикального снижения, но он и так знал ее заранее, по времени. Виток за четыре секунды и четыре витка на полный вход в штопор — уже два километра. Пока он ставил рули на выход, прошло ещё пять секунд. Потом пятнадцать секунд он ждал, как ответит машина... Земля кружилась, как при броской киносъемке в современном фильме, но все падение было строго заполнено действием, и не было резерва на ошибки и действия неправильные. Вдруг он почувствовал, что штопор неожиданно получается непредвиденный, не совсем обычный и сложный, и тогда он испытал чувство радости оттого, что удалось ввести машину в неизвестный еще режим, в который самолет до сих пор не вводился, а это было главное, что нужно для науки, — он знал, что в это время приборы-самописцы, полностью отключенные от всяких эмоций, спокойно делают свое дело, фиксируя все сложности характера новой машины... Но радость быстро сменилась тревогой: при первой попытке самолет не вышел из штопора, как предполагалось по расчету.

И снова он сделал попытку вывести машину, а запас высоты уже подошел к той черте, о которой в полетном листе было сказано, что пора выводить ракетами, — и тогда он с сожалением быстро взглянул на такие удобные кнопки включения противоштопорных ракет, которые украшали его кабину. Где-то глубоко в подсознании шевельнулись не полностью отключившиеся эмоции, прислушиваться к которым все равно было некогда, так как время по-прежнему было страшно заполнено точным действием — и было оно предельно кратким, непредставляемо малым. Его уже бросало по кабине так, что плечами он сломал небольшие тумблерчики, когда сделал третью попытку вывода, — и высота уже подходила к той, о которой в полетном листе сказано, что пора покидать самолет. Теперь приглушенные эмоции кричали тоскливо и грозно, как кричит при тревоге сирена, — сквозь качающееся вращение приближающейся земли: она росла не в деталях, а вся целиком, с крутящимися и идущими на него полями, поселками, лесом и тонкой ниткой бетонной полосы аэродрома; и снова он сделал еще одну, упорную, четвертую попытку вывода, и снова ждал пятнадцать мучительных секунд, пока не уловил с усталым облегчением слабые признаки вывода из штопора, которые смог подсказать ему только весь его большой опыт... И, выйдя из штопора и все еще падая к земле, до запуска двигателя, а потом еще выходя из пике, он увидел землю слишком близко. Только теперь настала возможность и время говорить, и он сказал по радио, что машину вывел, закончил режим и задание прекратил — его нельзя было продолжать без ракет. Три дня после этого приборы-самописцы давали свои показания, как самые бесстрастные свидетели, подтверждая правильность отчета летчика, который не мог быть полным без осмысленного риска; а летчик тем временем готовился к следующему полету, уже с ракетами, и снова ждал погоды, пока неожиданно, остерегаясь ангины, не заболел не вовремя гриппом, — тогда лететь пришлось самому Анохину, и он после сказал, что с трудом вывел машину только с помощью ракет, которые к тому времени были поставлены.