Яков Слащов-Крымский - Крым, 1920

• Название: Крым, 1920
• Автор: Яков Слащов-Крымский
• Издательство: Издательство ACT
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2003
• ISBN: 5–17–017440–3

В настоящее время в печати появляется много мемуаров, исследований и статей о событиях 1918–1920 гг., когда русский народ переживал великую драму гражданской войны. Многие из авторов облекают себя в беспристрастную тогу историка, претендуя на абсолютную верность своих взглядов и суждений. Лично я на это не претендую. Человек, переживший бурный период, беспристрастно его описывать не может. На все его изложение ляжет отпечаток его личных воззрений и впечатлений. Поэтому я, приступая к своим запискам, заранее предупреждаю читателей, что все изложенное будет пропитано моими настроениями и моей идеологией, потерпевшей страшный излом за это бурное время. В изложении фактов, конечно, я буду придерживаться полной правдивости, но освещение их будет носить следы моей прежней идеологии, изжить которую мне удалось лишь в самое последнее время, когда у меня открылись глаза и я понял многое, чего не понимал во время переживания излагаемых событий.

---

Я прибыл туда{24} и приказал погрузить обвиняемых в мой поезд, чтобы судить на фронте. Контрразведка советовала мне сделать это тайно, но я на это ответил, что мое правило: сведения о смертных приговорах, утвержденных мною, распространять для общего сведения — и что на смертную казнь я смотрю как на устрашение живых, чтобы не мешали работе. Ни одного тайного приговора к смертной казни никогда я своей подписью не утверждал. Так было сделано и в данном случае.

Следует отметить, что ни одна рабочая организация, как это делалось раньше, не обратилась с заступничеством за приговоренных. Единственно, кто это сделал, и то после казни, — это Мельников, «премьер-министр» Деникина, разговор с которым мною был опубликован в газетах.

Деникин прибыл в Феодосию около 29 марта. Я ожидал, что он вызовет меня, желая ознакомиться с положением на фронте, но вызова не последовало. А вместо этого я получил телеграмму, в которой объявлялось об уходе Деникина и назначении совещания из представителей от корпусов для выбора нового главнокомандующего. Я ответил на это, что выборное начало в моей голове не укладывается и что заместитель должен быть назначен им самим. Одновременно я просил разрешения приехать к нему в Феодосию. Надо же было мне поговорить с Деникиным раньше, чем решиться вызывать Врангеля (посылка Гендрикова, см. выше). Деникин ответил мне приказом ехать на совещание. Совещание состоялось 3 апреля, и в это время красные предприняли набег на Перекоп, но, потеряв два орудия, перешли на Чаплинку. [74]

Поздно вечером 3 апреля я прибыл на совещание и, наотрез отказавшись голосовать, уехал на фронт. Выборы были сорваны. На вопрос Драгомирова, кто же мог бы быть назначен Деникиным, ответил: «Думаю, что Врангель».

5 апреля 1920 г. Врангель вступил в командование Вооруженными силами Юга России. Деникина я так и не видел, и это, пожалуй, к лучшему: я его помню заблуждающимся, но честным и энергичным человеком; видеть же нравственно павшего человека, неспособного признать своих ошибок и предавшего в своем бегстве доверившихся ему людей, не стоило. Так гибла вера и в правильность идеи, за которую боролись, а в данном случае и в руководителя движения, в его честность и энергию. Облик нового руководителя уже выяснился; настроение падало, и углублялась подготовка смены идеалов. (Сменовеховство).

Состояние войск, прибывших в Крым из Новороссии, было поистине ужасно: это была не армия, а банда. Орудия и обозы были брошены. Ружья и часть пулеметов сохранил еще Добровольческий корпус, в который была сведена Добровольческая армия, под командой Кутепова. Донцы и кубанцы в большинстве и этого не имели.

Боялись сгружаться с парохода, ежеминутно ожидали падения Крыма.

Все беглецы были размещены в тылу, и на Крымский корпус, и в частности на меня, Врангелем была возложена защита Крыма.

Красные перебрасывали свои части с Кавказа на Крымский фронт.

От тыла я на этот раз окончательно освободился. Уже перед тем, с приездом Шиллинга, я от ведения им отошел, но не совсем, потому что Шиллинг, чувствуя себя дискредитированным, присылал мне на подпись более важные свои приказы и мне невольно приходилось вникать в тыловую жизнь. Получалась оригинальная картина, о чем сообщали даже газеты: приказ главнокомандующего, под которым стояла его подпись, скреплялся подписью командира Крымского корпуса (3-й корпус во время защиты Крыма был переименован Деникиным в Крымский). [75]

Тыловой деятельностью у меня не было ни призвания, ни времени заниматься, поэтому и в бытность мою единым представителем военной власти в Крыму она была мною возложена на начальника штаба корпуса полковника Дубяго, который большую часть времени и проводил в Симферополе; я же появлялся в особо важных случаях, как это было с орловщиной и т.п. Теперь в Крыму оказалось слишком много штабов: что ни город, то штаб, и даже начальники гарнизонов отошли на второй план, подчинившись временным старшим начальникам.

Надо сознаться, что беженцы начали мстить в Крыму левым элементам за свои унижения в Новороссийске. Особое рвение в этом отношении проявлял корпус Кутепова, штаб-квартира которого была в Симферополе. Поставленный мною там начальник гарнизона полковник Гильбих за свою «мягкость» был быстро отчислен, равно как и другие назначенные мною во время орловщины начальники. Я ведал исключительно фронтом с 1 апреля 1920 г.

На мирные переговоры с красными были большие надежды, но исключительно платонические. Дело вперед не подвигалось. Епископ Вениамин собирался организовать крестный ход для движения в расположение красных, но в храбрость этого пастыря плохо верилось. Красные же, как я уже сказал выше, концентрировали войска.

Особенно меня беспокоил Чонгарский полуостров, где красные стояли вплотную к Крыму и теплая погода позволяла им жить на полуострове под открытым небом и спокойно подвозить и сосредоточивать войска.

Относительно идеологии белых в это время приходится сказать мало определенного. В головах как-то все перемешалось, кошмар кавказского и одесского поражений стоял перед глазами и давил настроение. Не верилось в лучшее будущее. Надо было как-нибудь добиться мира, чтобы спасти эту толпу обезумевших людей, тех же, которые слишком дискредитировали себя в глазах красных, куда-нибудь эвакуировать. Следовательно, нужно было обеспечить оборону Крыма и первым долгом [76] занять Чонгарский полуостров, чтобы образовать из него охранительный буфер.

С другой стороны, говорить громко о мире с красными было нельзя. Как только стали говорить о возможности мира после «воцарения» Врангеля, фронт стал разлагаться. Начались частью грабежи, частью даже перебежки к красным (перебежало до 70 человек), и службу стали нести спустя рукава. В связи с усилением красных сил на фронте создавалась определенная угроза их вторжения в Крым благодаря разложению частей. Положение стало настолько серьезным, что мне пришлось обратиться к Врангелю с докладом, что надо вести переговоры тайно, а войскам пока объявить, что борьба продолжается, иначе большевики, узнав о разложении в крымских войсках, ни на какой мир не согласятся, а просто возьмут Крым силой. Мой доклад был принят. Врангель, дав приказ о продолжении борьбы, обещал мне вести переговоры о мире, но тайно. [77]

Глава XIV. Встречные бои 22 и 29 апреля 1920 г.

Как я уже говорил выше, подвоз красными новых частей и наступившая теплая погода, дававшая возможность концентрировать войска на Чонгаре, создавали угрозу Таганашскому и Тюп-Джанкойскому участкам Крыма, что сильно меня беспокоило. Поэтому я решил предупредить красных, атаковать их до их сосредоточения, и занятием Чонгарского полуострова опять создать буфер между Северной Таврией и Крымом. Кроме того, ввиду мирных переговоров я рассчитывал убедить этим красное командование в том, что белые вовсе не слабы и что лучше оставить их в покое.

Что это есть война классовая и что Советская Россия не может согласиться на буржуазный нарост на своем юге, тогда я не понимал, а пример существовавшей в то время меньшевистской Грузни утверждал меня в моих заблуждениях. Главная задача была — добиться спасения и урегулирования вопроса о рядовой толпе белых, бывших в Крыму. [78]

Как бы то ни было, толкаемый своей политической безграмотностью и военными соображениями, я решил атаковать сам.

В ночь на 22 апреля было приступлено к починке железнодорожного моста через Сиваш. Больших сил ввиду беспокойного положения на Перекопе я сосредоточить не мог и ограничился выдвижением на позицию бригады 13-й дивизии (около 500 штыков) и батальона юнкеров (около 120 штыков) с 8-м кав. полком (бывший конвой, около 300 шашек) в резерве. Кроме того, были подтянуты 4 бронепоезда, один из которых имел дальнобойные 8-дюймовые морские орудия.

На берегу Сиваша имелись построенные мною еще зимой небольшие ветки-тупики, чтобы бронепоезда могли маневрировать, а не только стоять друг другу в затылок. Таким образом я обеспечил за собой превосходство в артиллерии. Починка железнодорожного моста, находившегося посредине почти двухверстной гати, за ночь закончена не была. Красные держались активно и со своей стороны делали попытки проникнуть на гать.

Борьба бригады 13-й дивизии с красными закончилась тем, что после обоюдных неудач продвижений гать с железнодорожным мостом осталась нейтральной и цепи борющихся сторон залегли по берегу Сиваша.

Одновременно красные делали попытки проникнуть на Тюп-Джанкойский полуостров, но эти попытки я игнорировал, решив, что если одержу верх вдоль железной дороги, противник сам будет вынужден очистить Тюп-Джанкой.

Таким образом, ряд встречных столкновений на местности, не дававшей возможности развернуться и нажать на чувствительные места противника, не дал успеха ни той, ни другой стороне. Количество сил играло мало роли, потому что их негде было развернуть. Благодаря наличию у белых морских орудий бронепоезда красных держались в отдалении и перевес артиллерии был на стороне белых, но одним этим бой не решался. Время стало клониться к вечеру, когда красные, видимо, получили сильные подкрепления артиллерией, потому что развили [79] сильный и меткий артиллерийский огонь по легким бронепоездам, среди которых стоял и мой поезд: полетели стекла. Не менее сильному обстрелу подверглись и цепи. Приказав бронепоездам сосредоточить огонь по цепи красных, я послал адъютанта, штабс-ротмистра Шебеко и ординарца Нечволодова (свою жену) к цепям передать приказ двинуться на гать. Не прошло и десяти минут, как пришло донесение, что штабс-ротмистр Шебеко убит, а ординарец Нечволодов ранен, цепи 13-й дивизии под сосредоточенным огнем красных подаются назад и очистили местность около гати. Цепи красных спускались к гати.