Николай Раевский - Дневник галлиполийца

• Название: Дневник галлиполийца
• Автор: Николай Раевский
• Издательство: Простор
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2002

Из предисловия: «Я делал свои записи нередко под огнем, и в них была свежесть только что пережитых событий», — вспоминал уже в эмиграции Николай Алексеевич. […] Галлиполи стало своеобразной передышкой и для Николая Раевского, и для белого движения вообще. Появилась возможность осмыслить и попытаться понять пережитое. […] В записках Н.Раевского много точно подмеченных психологических наблюдений, и это придает им весомую убедительность.

---

Поздно вечером долго сидели с С.М.Шевляковым в одной из турецких кофеен и говорили о литературе. Показал ему свой набросок «На кладбище». С.М. находит его вполне литературным и безусловно пригодным для галлиполийских журналов, но в то же время лишенным действия и потому мало пригодным для большой публики. Начал писать полубеллетристическую статью об учащихся-добровольцах, но мысли текут гладко только ночью, когда лежишь в садике. Днем мешает вечный галдеж в общежитии.

Оказывается, что тот сборник, для которого Шевляков просит меня написать статью об обществах и кружках в Галлиполи, будет носить очень серьезный характер{153}. Если отпускаемых Земсоюзом 2500 лир хватит на издание его в Лейпциге, то русская эмиграция впервые получит возможность подробно ознакомиться с жизнью армии в Галлиполи. До сих пор информация о галлиполийских делах стоит ниже всякой критики. И друзья и враги одинаково фантазируют благодаря тому, что в Галлиполи никто почти не бывает. Сегодня, наконец, кончил перевод «Орудий сопровождения».

25 августа.

Все утро читал книгу проф. Соколова «Правление генерала Деникина», полученную вчера из Земсоюза. Написана она живо и умно. Прочтя ее, я изменил в лучшую сторону свое прежнее мнение об авторе. Но мне все-таки кажется, что деятельность Соколова как начальника «Освага» прямо преступна. Он, очевидно, не мог управлять сразу двумя отделами — законов и пропаганды и — и в результате фактически устранился от заведования пропагандой. Таким образом, один из важнейших отделов оставался без настоящего начальника. Полковник Энгельгард, судя по всему, не справился с заведованием им. Выводы Соколова вполне совпадают с моими всегдашними мыслями, или, вернее, мои мысли с его выводами. Общее впечатление от книги таково: в 1919 году диктатура существовала только юридически; фактически ее и в помине не было. Таким образом, надо считать совершенно недоказанным, что «генеральские диктатуры» не могут привести к победе. Фактически и на территории Деникина и у Колчака твердой власти в силу ряда причин не было.

Соколов, как человек вполне штатский, делает, конечно, вполне правильно, совершенно не касаясь военных операций. Точно так же он ничего не говорит о самом главном — об организации армии. Но я глубоко уверен в том, что корень зла был именно в совершенно неправильном решении военно-организационных вопросов. Хотя в Крыму дело было поставлено гораздо лучше, чем во времена Деникина, но все-таки и в 1920 г. было много вещей, совершенно непонятных. Только что школьные офицеры вспоминали историю укрепления «Сивашско-Перекопского укр. района». Работали там артиллеристы с большим боевым, административным и всяким иным опытом, но Боже мой, что они наделали. Шестидюймовая батарея у Тюп-Джанкоя была поставлена так, что наименьший прицел мешал стрелять по мосту. На некоторых батареях халатность офицеров доходила до того, что замки орудий совершенно ржавели. Даже десятидюймовая батарея вовсе не имела телефонного провода. Конечно, это отчасти вина высших инстанций, но, очевидно, и командиры относились к делу по-чиновничьи{154}.

Нелепая, может быть, мысль, но мне вспоминается покойный юнкер Сидоренко, и я уверен в том, что, командуй батареей этот двадцатилетний юноша, а не перекопские чиновники, затворы у него бы не ржавели. Конечно, много можно было бы найти настоящих, опытных командиров из числа молодых кадровых офицеров, но во всем какой-то рок висит над белым делом. По-моему, самое главное — никогда не забывать, что сейчас не обыкновенная служба, а революционная борьба справа. Обеспечить стариков и бездарностей пенсиями, дать им все что угодно, но борьбу пусть ведут те, которые хотят и могут вести ее.

26 августа.

События развертываются быстро и неожиданно. Т. принес только что из штакора очень важную новость. Завтра приходит за кавалерией «Керасунд», а 29 — «Решид-паша», который перевезет в Болгарию 3500 человек. Комкор только что получил об этом официальное извещение от Томассена. Таким образом, дело с отправкой в Болгарию получило неожиданно быстрый и благоприятный оборот. Настроение сразу поднялось. Во все стороны носятся по городу офицеры, тщетно пытаясь узнать, кто же, собственно, поедет. На сеансе «У.Г.» был Кутепов, специально прибывший послушать полковника У., но почтенный наш полковник наговорил такого мистического вздора, перемешанного с выпадами против интеллигенции, что мне просто неудобно за репутацию нашей газеты. С новыми лекторами — одно наказание. Вот полковник Ген. штаба Сорокин, который сам выразил желание у нас читать, тот не подведет.

Вернувшись с «У.Г.», сидел на крылечке «серого дома» и обливался потом, так как вечер был на редкость жаркий. Кто-то со слов генерала Скоблина передал самую последнюю новость — в Болгарию едут дроздовцы, штадив, перевязочный отряд, 5-й и 6-й артиллерийские дивизионы{155}.

У меня что-то дрогнуло в груди, когда я вдруг узнал, что отъезд так близок. Говорят, преступнику становится в конце концов мила тюрьма, в которой он сидит. Галлиполи все же не было нашей тюрьмой, и вдруг оно показалось бесконечно дорогим. Точно частичку своей души оставляешь здесь. Много я все-таки передумал и много переволновался с тех пор, как «Херсон» бросил якорь перед неведомым нам городком. И без прикрас, смотрю я в глубь своих переживаний, я чувствую, что по крайней мере семь месяцев из девяти интересы армии были моими единственными интересами. Пусть меня ругают, но я был последователен до конца. Первых два месяца колебался и никому не навязывал своего мнения, а потом делал, что мог, для сохранения армии. Жаль, что по присущей мне медлительности очень мало (кроме дневника) написал и почти ничего не нарисовал. Прямо больно, что вовремя не купил фотографий лагеря. В Болгарии будет трудно их достать. Дроздовцы, 5-й и 6-й дивизионы торжествуют. Все офицеры, состоящие в школе, откомандировываются и едут со своими частями. Уверяют, что генерал меня не отпустит, но я своего добьюсь. Помимо личных интересов надо будет налаживать информационное дело в Болгарии.

Шевляков остается здесь. Надо будет поговорить с ним и заранее получить хоть какие-нибудь полномочия от Земсоюза. Думаю, что в Болгарии будет много работы. Мы не привыкли к европейской политической жизни, и совершенно новые условия вызовут, по-моему, большое смятение в умах не только солдат, но и части офицеров.

27 августа.

Назойливо сверлит мозг все одна и та же мысль — последний раз, последний раз... Последний раз выкупался в теплом, как парное молоко, сегодня то изумрудном, то голубом море. Последний раз пойду посмотреть, как гуляют у маяка греки, турки и русские (пр. № 13). И грустно, грустно становится на душе. Совсем как в те далекие уже времена, когда я был гимназистом и так не хотелось уезжать с дачи на Днестре.

Что впереди для армии — новые, славные дела и распад?

У массы — буйная радость. Среди сознательного меньшинства есть и оптимисты и пессимисты. Некоторые из них считают, что армия неизбежно распадется, благодаря возможности для каждого найти себе заработок. Я держусь среднего мнения. Произойдет некоторый дальнейший отбор; тем дело и кончится.

28 августа.

«Керасунд» прибыл вчера утром. У кавалерии все уже было подготовлено, и немедленно началась погрузка тяжелых вещей (в том числе ящиков с пулеметами). Сегодня часов в 11 ходил посмотреть, как грузится 2-я бригада. На пристани страшная пыль. Фелюги возят эскадрон за эскадроном. Оживленная, радостная и довольно нарядная толпа. Масса дам, едущих и провожающих. Некоторые полки{156} одеты совсем хорошо. Обмундирование старенькое, но яркое, цветные фуражки, пояса, аккуратно пригнанное снаряжение очень красят общий вид.

В толпе, на пристани, немало наших славных босоногих гимназистов в белых шляпах и коротких панталонах. Пришли проводить своих боевых товарищей. Командир конной батареи крепко целует одного из своих молодых воинов.

— Ну, Бобочка, вы исполнили свой долг... Учитесь теперь... все равно, в какой школе — в русской, в болгарской, но учитесь.

Мальчик грустно смотрит и, видимо, еле сдерживает слезы. Я смотрю на это прощание, и почему-то сразу легче становится на душе. А сомнений много, так же много, как и надежд. Смотрю на погрузку и опять думаю, что это — начало новой жизни для армии или начало ее неизбежного конца. Теперь опять ставка на героическую волю сознательного меньшинства. Откровенно говоря, здесь, в Галлиполи, наряду со всеми неблагоприятными условиями было одно такое, которое очень способствовало сохранению армии. Кто умел думать, тот понимал, что и чисто эгоистические интересы говорили за то, чтобы никуда не уходить. По крайней мере, так должны были думать люди, привыкшие катиться по раз проложенным рельсам и не слишком склонные к авантюре. Теперь на Балканах легко может случиться так, что личные, эгоистические интересы будут диктовать уход. Что победит? Я, как и прежде, верю, что наши добровольческие части не умрут, а только, может быть, еще сократятся в своем составе{157}.