Георгий Березко - Необыкновенные москвичи

• Название: Необыкновенные москвичи
• Автор: Георгий Березко
• Издательство: Известия
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1977

---

— Ну, а ты что? — спросила Маша заинтересованно.

— Он меня обнять хотел, я по рукам ударила, — радостно сказала Голикова.

— И все?

— Потом он меня обнял. Мы в сенях стояли... Там темно... Ну, и поцеловал... Потом я вывернулась и убежала.

— Пошляк он, твой Громов, — проговорила Маша, так как ей действительно не понравилось то, что произошло с Голиковой. Это не отвечало ее собственным смутным ожиданиям, девушка была обижена не столько за подругу, сколько за самое себя.

Голикова помолчала, не понимая, почему событие, доставившее ей так много удовольствия, не обрадовало самых близких ей людей.

— Отчего же пошляк, если я ему нравлюсь? — выговорила наконец она.

— Стыдно об этом думать сейчас, — сказала Маша, испытывая даже некоторое мстительное удовлетворение от того, что говорит это подруге, опередившей ее со своим рассказом.

— Ты что, з-замуж собираешься за н-него? — спросила Аня, приблизив к Голиковой лицо с удивленно взлетевшими бровями.

— Нет... не собираюсь, — вяло ответила Клава.

— А к-как же ты думаешь? Т-т... — Аня разволновалась и умолкла, пережидая, когда сможет снова заговорить. — Т-так просто...

— Никогда, — сказала Голикова.

— Выбрось все это из головы, Клавка, — зашептала Маша. — Мы не для романов сюда приехали... Кончится война, тогда, пожалуйста, целуйтесь.

Опустив голову, Клава потыкала пальцем в одеяло.

— Легко вам говорить, девушки, — сказала она покорным голосом. — Если бы к вам так приставали...

— Почему ты думаешь, что не пристают? — спросила, не удержавшись, Маша.

Голикова быстро наклонилась и крепко стиснула ее руку выше локтя.

— Кто? — выдохнула она.

— Не хотела я вам говорить... — сказала Маша, не чувствуя уже особенного желания быть откровенной.

— Я вам все рассказываю, а ты секретничаешь, — возмутилась Клава.

— Если проболтаетесь — убью! — сказала Маша.

— Ясно, — ответила Голикова.

— Горбунова, старшего лейтенанта, знаете? — очень тихо сказала Маша.

— Кто ж его не знает! — прошептала Клава.

— Засыпал меня письмами... Не понимаю, как мой адрес узнал.

Маша вскочила и босиком на цыпочках побежала к лавке, где лежала ее гимнастерка. Из нагрудного кармана она достала несколько помятых бумажных треугольников и села ближе к коптилке.

— Вначале товарищ старший лейтенант моим здоровьем больше интересовался, — сказала она. — А перед самым отъездом получила я вот это...

Аня и Клава переползли по постели к ногам Рыжовой. Подняв встрепанные головы, они приготовились слушать. Аня обхватила худые плечи длинными белыми руками.

— Я так удивилась... — проговорила Маша. Огонек коптилки оставлял в тени часть ее лица, обращенную к подругам, но обрисовывал золотистой линией профиль, утиный носик, шевелящиеся губы, короткие вихры надо лбом. Развернув треугольник, Маша начала читать негромким ясным голосом:

«...Не удивляйтесь этому письму. Быть может, мы не так уж скоро встретимся.!. Но и через год, два, три я отыщу вас, где бы вы ни были. Поэтому я хочу, чтобы вы немножко ожидали меня...»

Маша сидела на лавке в одной сорочке, стянув ее и придерживая на груди, упершись в темный пол узкой ступней.

«...Дорогая моя, — читала она дальше, — простите, что так называю вас. Может ли быть, что я полюбил вас после того, как перестал видеть? Нет, конечно... Но я только теперь понял то, что случилось раньше. Помните ли, Маша, ту морозную ночь, когда мы с вами отбивались от фрицев, сидя в разрушенной школе? Там, под свист осколков, я почувствовал, как вы мне дороги! И я пишу это письмо, Маша, с одной мыслью — не забывайте меня! Сколько бы ни пришлось воевать: год, два, три — я буду напоминать вам о себе...»

Маша читала нарочито ровно, невыразительно, подчеркивая свое полное безразличие. Вдруг она оборвала чтение, ощутив неловкость, как будто любовь Горбунова была уже их общим проступком.

— Дальше все в том же духе, — сказала она.

— Красиво как пишет, — прошептала Клава.

— Сентиментальности... Никак не ожидала от боевого командира.

— Ну, читай, читай, — нетерпеливо сказала Голикова. — Еще немножко...

Маша неохотно наклонилась над письмом.

«...Я часто думаю о том времени, когда кончится война, — снова начала она, — какое это будет чудесное время! Помню, окончив семилетку, я летом с товарищами поехал на Кавказ. Мы поднимались на высокую гору, долго карабкались, подтягивались на веревках, мы шли в облаках, в непроглядном тумане. И вдруг увидели солнце... Когда я думаю о нашей жизни после победы, — а мы обязательно победим, — я так и представляю себе эту жизнь: темные, тяжелые тучи внизу, позади, а над головами синее небо...»

Маша снова остановилась,, испытывая все большее недовольство собой. Пока она читала, в комнате, казалось, звучал не ее голос, произносивший искренние, хорошие слова. Они были обращены к ней одной, и то, что их слушали другие, не понравилось девушке. Она читала все тише и наконец замолчала, потом медленно сложила письмо.

Черный, отлакированный таракан вынырнул из темноты, побежал по краю стола и остановился в нерешительности, опустив усики. Маша встала и сунула письмо в карман гимнастерки.

— Я даже рада теперь, что меня не назначили в полк, — сказала она, — пришлось бы часто встречаться... Ни к чему это.

— Ты не любишь его? — изумленно спросила Клава.

— Конечно, нет, — сказала Маша, хотя опять не была уверена в этом. Однако после всего, что она только что наговорила Голиковой, она не могла ответить иначе.

— В-вы можете после войны п-пожениться, — прошептала Аня, так как была добра и рассудительна.

— Дурочка, разве мы имеем право думать о любви, когда идет такая война? Мы должны забыть все личное... — Маша почувствовала сожаление, почти испуг, столь решительно жертвуя собой. Но было нечестно разрешить себе то, в чем она отказывала другим.

Опустившись на постель, она поползла на четвереньках под одеяло. Девушки улеглись и некоторое время молчали. Маша сознавала, что подруги не одобряют ее: видимо, они жалели уже старшего лейтенанта. И хотя она не только разделяла их жалость, но в большей степени горевала над собой — отступать ей было некуда.

— Ничего с Горбуновым не сделается, — сказала она. — Злее немцев бить будет.

— Удивляюсь на тебя, Маша, какая ты волевая, — упрекнула ее Голикова.

— Многие говорили: из меня атаман выйдет... — Неожиданно для себя Маша печально вздохнула. — И частично не ошиблись.

Приподнявшись, чтобы поправить свое изголовье, она заметила вдруг открытые внимательные глаза Максимовой.

«Ох, она не спала!» — подумала Маша, вглядываясь в сумрак, стараясь понять, как относится Дуся к тому, что слышала. Но скуластое лицо некрасивой девушки было непроницаемо...

Подруг разбудили, едва начался рассвет.

В медсанбат была доставлена с переднего края большая партия раненых, и Рыжова, запыхавшись, прибежала в сортировочную. Там, на полу, на лавках, лежали люди в мокрых шинелях, в ботинках, облепленных грязью. Под потолком горела, ничего не освещая, забытая керосиновая лампа на проволочной дуге. В маленькие квадратные оконца, мутные от дождя, проникало утро...

Маша огляделась и направилась к военфельдшеру. Мимо нее санитары пронесли на носилках человека, покрытого с головой шинелью. Были видны только слипшиеся от воды или пота волосы; рука с засохшей на пальцах грязью почти касалась пола. На угольниках шинели раненого Маша увидела три зеленых квадратика, обозначавших звание старшего лейтенанта. И, не отдавая себе отчета в том, что делает, она бросилась к носилкам. Их поставили на пол, и Маша наклонилась над раненым. Она подняла его безвольную тяжелую руку и положила вдоль тела так, как, ей казалось, будет удобнее. Потом осторожно приподняла угол шинели.

Она увидела незнакомое синевато-серое лицо с неплотно прикрытыми глазами. «Не он!» — чуть не крикнула Маша, скорбя и радуясь одновременно. Тихо опустив шинель, она отошла...

5

Вечером, накануне боя, командарм переговорил по телефону со своими командирами дивизий. От каждого он принял доклад о том, что подготовка к наступлению закончена или будет закончена до рассвета. Каждому он пожелал удачи, но не всем вполне поверил. Поэтому его офицеры тотчас же отправились на командные пункты частей. Бригадный комиссар Уманец, член Военного совета армии, еще с утра объезжал соединения. Ночью он позвонил и донес, что армия к действиям готова, но ухудшившаяся погода внушает тревогу за исход операции. Командарм подтвердил, однако, приказ о наступлении. Было уже поздно, и он отпустил начальника штаба, с которым весь вечер работал. Прощаясь, генерал-лейтенант пожал начальнику штаба руку крепче, чем обычно.