Георгий Березко - Необыкновенные москвичи

• Название: Необыкновенные москвичи
• Автор: Георгий Березко
• Издательство: Известия
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1977

---

Люди шли долго, хотя путь был недлинен. Когда роту остановили, они почувствовали себя очень утомленными. Они были разобщены темнотой и потому инстинктивно сбивались в тесные группы, заговаривая друг с другом, чтобы узнать, кто стоит рядом. Отделенные командиры громким шепотом выкликали фамилии бойцов...

Уланов коснулся спиной твердого ствола и с облегчением прислонился к нему. Это была некая неподвижная опора в непроглядном мире, таившем многие опасности. Николай слышал близкие голоса товарищей и сам поспешно откликнулся на вызов, обрадовавшись, что о нем помнят. Но, никого не видя и укрытый от всех, он оставался в то же время как бы наедине с самим собой. Не стыдясь, он мог отчаиваться, взывать к своему мужеству, утешать себя, либо давать клятвы, зная, что на рассвете он пойдет в первый бой. Однако он испытывал не страх, а величайшее смятение. Обескураженный тем, что довелось пережить за недолгое пребывание на фронте, Николай был не столько испуган, сколько разочарован и обижен.

Труд — постоянный, изнурительный — поглотил всю энергию Уланова, все его душевные способности. Бесконечные физические усилия составляли, как теперь выяснилось, главный смысл жизни людей на войне. Перед тем как вступить в бой, им приходилось много ходить, таскать тяжести, подолгу не раздеваться, терпеть холод, мало спать. В избе, где они ночевали, тесно привалившись один к другому, было трудно дышать; в землянках горький дым ел глаза. И ничто в окружающем не вознаграждало как будто за эти непомерные лишения. Шли весенние дожди, намокшая одежда не просыхала на Николае, и это ни в ком не вызывало сочувствия. Командиры отдавали приказания громкими, резкими голосами, кричали и бранились. Взводный хмурился и почему-то злобно поглядывал на Уланова, когда тот, изнемогая, тащился вместе со всеми в походной колонне. Однако и товарищам по отделению не было как будто дела до того, что Николай Уланов собирается отдать за родину жизнь, единственную у него. Бойцы соседствовали со смертью, но были, казалось, невнимательны друг к другу, грубы, насмешливы.

Николай устал стоять и опустился на корточки. В темноте было слышно — бойцы хрустели сухарями, жевали; булькала жидкость, выливавшаяся из фляжек.

— Умял консервы, Рябышев? — прозвучал саркастический голос Кулагина.

— Нет еще, — невнятно, видимо с полным ртом, отозвался солдат.

— Ничего, питайся... Запоминай вкус. На том свете не дадут таких, — сказал Кулагин.

— Ну, чего... чего цепляешься? — давясь, прохрипел Рябышев.

— Чудак, для твоей пользы говорю.

Николай слабел от тоски и одиночества. Неожиданно для самого себя юноша беззвучно заплакал. Он не опускал лица и не утирал слез, набегавших на мокрое от дождя лицо.

— Ох и достанется нам! — снова услышал он недобрый голос Кулагина. — В такую мокрель наступать вздумали.

— Содержательный день предвидится, — произнес глуховатый бас, принадлежавший малознакомому солдату со странной фамилией Двоеглазов.

— Ничего не достанется, — звенящим голосом заговорил Уланов. Губы его стали солеными, он облизнул их.

— Москвич! И ты здесь? — сказал Кулагин.

— Ничего не достанется, — повторил Николай. — Зачем панику разводить?

Он и сам был взволнован неожиданной быстротой, с которой очутился на передовых позициях. В глубине души он чувствовал себя обманутым обстоятельствами, и лишь самолюбие не позволяло ему признаться в этом.

— Какая тут паника? Застрянем в грязи, вот и все, — проговорил Кулагин.

— Кому интересно застревать, тот, конечно, застрянет, — перебил Николай. Не видя Кулагина, он мог не скрывать своих слез, только голос его дрожал, готовый сорваться. — А кто понимает, что враги топчут родную землю, что родина в опасности, тот застревать не станет.

— Ты кому это говоришь? — пробормотал, как будто удивившись, Кулагин.

— Очень правильно, что мы наступаем! — всхлипнув, закричал Николай. — Ни минуты нельзя терять, когда подумаешь, что там творится... в Смоленске, в Минске... Немцев надо гнать, гнать безостановочно... А рассиживаться мы после войны будем.

— Не кричи. Услышать нас могут, — сказал Двоеглазов.

— Ох, я забыл! — прошептал Николай, пораженный тем, что враги находились так близко от него. Несколько секунд он испуганно прислушивался..

«Господи, зачем я все это говорил! — подумал вдруг он. — Как будто бойцы не понимают... Завтра многих уже не будет».

Но Николай спорил не столько с Кулагиным, сколько с вероломной судьбой. Испытания, выпавшие на его долю, были слишком тяжелы, и со страстным отчаянием он защищал то, что облагораживало их.

Установилось недолгое молчание. Слышались чьи-то чавкающие шаги; стучали по плащ-палаткам капли, падавшие с ветвей.

— Вот я увижу, как ты их гнать будешь! — со злостью сказал Кулагин.

«Увидишь... Все увидят...» — мысленно отвечал Николай, огорченный, пристыженный, готовый героически умереть сейчас, сию минуту.

— А меня учить нечего, — продолжал Кулагин, — я тоже всякие слова говорить умею.

— Перестань, — прогудел Двоеглазов.

— Чего он лезет? Сам наклал полные штаны, а других агитирует.

«Пусть говорит, пусть... Завтра все увидят, все узнают...» — твердил Николай. Он чувствовал себя отвергнутым товарищами, но решимость завтра же оправдаться в их глазах несколько успокоила его. Глаза его высохли, и во всем теле ощущалась та томительная пустота, что бывает после слез. Бойцы молчали, кто-то возился, позвякивая котелком, кто-то неразборчиво шептал во сне.

«А я вот не могу спать», — подумал Уланов. Он облокотился на мешок и положил на руку голову. Сырой винный запах гниющих листьев поднимался от земли.

«Странно, что ничего не меняется, хотя завтра, быть может, меня не будет... — неясно думалось Николаю. — Так же пахнут старые листья, так же шумит дождь...»

Николай незаметно задремал и проснулся от сильного холода. Сразу припомнив все ожидавшее его в действительности, он ужаснулся своей участи. Острое сожаление о том, что отлетевший сон не возвратится, пронзило Николая. Ежась, шевеля окоченевшими ступнями, он пытался сообразить, много ли прошло времени и как скоро начнется то, что неотвратимо приближалось.

— ...Я человек счастливый, жаловаться не могу. — услышал он низкий голос Двоеглазова. — Восемь лет мы с женой прожили, как первый день...

— У меня жена со слезами осталась да с ребятами, — проговорил, непонятно усмехаясь, Кулагин.

— Какая твоя профессия? — спросил Двоеглазов.

— Валенки я валяю, овчины могу работать. В артели я...

— Ничего... Это дело хлебное, — одобрил кто-то из солдат.

— Пока дома был — хватало.

— Как уходил я, — сказал Двоеглазов, — жена заплакала и говорит: «Только бы живым тебя увидеть, а орденов мне не надо...» — «Почему не надо?» — спрашиваю. «Бросишь ты нас, и меня и девочек, если героем вернешься». — «Не может этого случиться», — объясняю я ей. «Может, потому что герои на молоденьких женятся». — «Выдумываешь себе беспокойство...» — смеюсь я. «Ничего не выдумываю, отвечает, за героя любая пойдет...»

— Ребята, вы меня не оставляйте, если что, — тихо попросил Рябышев.

— Надо думать, после войны большое строительство будет, — продолжал Двоеглазов. — Во всех городах памятники Победы должны стоять... На мою профессию лепщика огромный спрос намечается. Если живой останусь, жену в шелк одену... И девочек тоже... Двое их у меня. Пускай в крепдешине растут.

— Баловать тоже ни к чему, — возразил Кулагин.

— Почему же не баловать, раз мы победим.

— Скоро, что ли, пойдем? Который час? — послышался спокойный хриплый тенорок Колечкина.

— Поспал напоследок? — спросил Двоеглазов.

— Один раз не в счет.

— Точно... Счет начинается после ста, — согласился Двоеглазов.

— Ребята! Как я по первому разу... вы меня не бросайте, если что... — пролепетал Рябышев.

— Я немца хочу видеть... Я до него добраться хочу... Я бы ему все высказал... и за жену и за себя, — проговорил Кулагин.

Как всегда перед боем, люди плохо слушали друг друга, хотя и очень нуждались в слушателях. Но даже сильное волнение товарища не привлекало особенного внимания, потому что у каждого происходило единоборство с самим собой. Однако в том, как Кулагин произнес последние слова, звучала такая свирепая ненависть, что бойцы на секунду замолчали.

— Как разговаривать будешь? Он нашего языка не понимает, — поинтересовался Двоеглазов.

— Ничего, они бы объяснились, — серьезно сказал Колечкин.

Внезапно в стороне немцев застучал пулемет и послышались одиночные выстрелы. Потом поблизости забил второй пулемет.

— Началось, — сказал Колечкин. — Участников просят на старт.

— Наших саперов обнаружили, — предположил Двоеглазов.