Норман Мейлер - Вечера в древности

• Название: Вечера в древности
• Автор: Норман Мейлер
• Издательство: амфора
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-367-00407-6

Роман "Вечера в древности" (Ancient Evenings) — захватывающая по своему размаху попытка воссоздать целый период истории Египта — эпоху Нового царства времен знаменитых 19–20 династий, "династий Рамзесов" (1290–1100 гг. до н. э.). Воин Мененхетет рассказывает своему внуку о походах Рамзеса II Великого против правителя хеттов и битве при Кадеше, о прекрасной, изысканной супруге фараона — Нефертари и о тех годах могущества "Страны обеих земель", когда в долине Нила возводились огромные храмы, казна полнела, повсюду люди возносили хвалебные молитвы богам и славили Сына Амона-Ра, могучего Царя Царей, владыку Рамзеса.

В "Вечерах в древности" магия слова будто вызывает к жизни вереницу воспоминаний о далеких, загадочных краях, не перестающих волновать воображение лучших художников и писателей современности.

---

Когда Маатхорнефрура призвала меня, нам с Хекет пришлось ждать рядом с Ней, пока Она отправляла хеттский обряд. Из маленького кувшина в чашу с водой наливалось масло, и Она изучала форму пятен, расползавшихся по поверхности воды. Эти пятна приняли бы ту же форму и в Ее стране, сообщила Она нам. „Если бы Я никогда не бывала в Египте и не знала бы никого из вас, но провела бы этот обряд в тот же день и в тот же час, масло в воде приняло бы те же формы. Потому что оно поведало бы то же самое". Я не стал говорить Ей, насколько сомневаюсь в этом. В воздухе каждой страны пребывают разные Боги, это я знал. Но тут Она подняла голову от чаши и сказала нам: „Одна из маленьких цариц родила чудовище. В семени Моего мужа обитают чудовища". При этом Она заглянула мне прямо в глаза, лучше бы Она посмотрела на Хекет, которая при этих словах издала вопль ужаса, потому что не кто иной, как Хекет, родила несколько месяцев назад.

Не знаю, действительно ли Маатхорнефрура заговорила об этом чудовище, ничего не ведая о нем, или Она узнала о его существовании по форме масляного пятна, или по какой-то причине Она желала поиздеваться над Хекет, но в этот миг Ее сознание стало пустым, как Око Маат перед рассветом, и Она продолжала: „В Моей земле рождение такого чудовища несет несчастье Царю". И вскоре Хекет ушла, сославшись на удушье. Я подумал, что, может быть, смысл этого колдовства Маатхорнефруры заключался именно в том, чтобы остаться со мной наедине, так как Она склонила голову и позвала слугу, который внес накрытую крышкой серебряную чашу. Слуга снял крышку, и там оказалась баранья печень. Как только он ушел, Она вынула ее и положила на серебряное блюдо, после чего прикоснулась ко многим местам печени Своим указательным пальцем и долго рассматривала ее доли, все это время — в знак гостеприимства — не скрывая от меня Своих мыслей.

Поэтому я знал, что Она вспоминала барана, которому принадлежала эта печень, когда он был жив. Собственно, выбрала она этого барана за красиво изогнутые рога. Перед жертвоприношением она даже прошептала на ухо животному несколько слов на египетском — в конце концов, это ведь было одно из наших животных. „Станет ли Мой ребенок Фараоном?" — спросила Она. И теперь форма печени сказала Ей: „Станет, если другие Принцы не убьют Его Отца", — во всяком случае именно так я истолковал послание. Ибо Она увидела, как Аменхерхепишеф семь раз вонзает Свой нож в спину Своего Отца в тот момент, когда Усермаатра лежит на женщине, и, да, эта женщина — Нефертари. Но не знаю, печень ли подсказала Маатхорнефруре эти мысли или Она решила показать мне эти образы, чтобы я рассказал о них Фараону. Мы сидели в молчании.

Она спросила: „А ты знаешь, что старый, умерший Фараон, Рамсес Первый, дед Моего мужа, был простолюдином?" „Не знаю".

„Он умер на второй год Своего Правления. Я думаю, что простолюдин умирает от страха, когда ему приходится быть Царем. — Она кивнула. — Так это случилось".

„Мне об этом ничего не известно", — сказал я.

„Да, Рамсес Первый, дед, был простым воином. Я узнала это из папируса в Царском Хранилище рукописей. Он бьи старшим Надзирателем за Лошадьми. Затем Его повысили, Он получил должность Старшего Надзирателя за Ртами Реки, а потом он стал Командующим Войсками при Фараоне Харемхебе, который, должна сказать, тоже бьи простым воином".

„Я знаю об этом", — сказал я. На самом деле я этого не знал.

Я мог бы Ей сказать, что никто никогда не говорит об этом Рамсесе Первом, правившем перед Сети. Можно было услышать истории о древних Фараонах вроде Тутмоса и Хатшепсут, но все Они умерли задолго до того, как кто-либо из нас увидел солнце.

„Ваш Сети Первый, — сказала Она, — был уважаемым Царем и правил почти двадцать лет. И все же Он сын выскочки. Сын выскочки сам остается выскочкой. Так же как и внук. Когда Я попала в Египет, то не знала, что Сесуси — внук выскочки. Думаю, Мой отец не послал бы Меня, знай он это. — Она вздохнула и оттолкнула прочь баранью печень. — Я полагаю, Моего мужа трудно понять, ты согласен со мной? — Не успел я хоть что-то ответить на подобное замечание, как Она сказала: — Я никогда не знала Царя, Который проводил бы столько времени со жрецами. Я думаю, это оттого, что Он — выскочка".

Я думал о Царице Нефертари, которая лежала в темноте за закрытым пологом носилок. Ее ноги были раздвинуты Фараоном, дед которого был таким же простым воином, как и я. В то время как сама Она происходила от Хатшепсут.

Отчего Нефертари никогда не говорила о Рамсесе Первом? Моя Царица стыдилась? Теперь, в момент, когда я думал об Усермаатра, я не осмелился произнести это вслух, но раз величие Фараона — достоинство, которое обеспечивается Ему тем, что Его короновали, тогда Боги Египта могут при желании сделать Богом любого человека Я сказал себе, что был Командующим-всеми-Войсками и поэтому могу стать Фараоном! Точно так же, как Харемхеб и Рамсес Первый до меня.

Маатхорнефрура произнесла: „Вот, возьми Меня за руку. Когда Мне одиноко, Мне нужен друг".

Поскольку я знал, что прикосновение руки к Ее руке может произвести на Нее поразительное воздействие, то почувствовал себя неловко. Однако таковы были мысли, только что пришедшие ко мне в голову, что я почувствовал себя готовым и к этому. Я взял Ее руку. Должен сказать, я был приятно поражен. Мне никогда не доводилось держать в своей руке такой нежной руки. Затем Она одарила меня сияющей улыбкой, будто под Ее золотым париком не смогла бы укрыться ни одна мрачная мысль, и протянула мне розу. Свежий цветок розового цвета. „Бутон раскрылся этим утром", — сказала Она.

Я поднес цветок к носу, другой рукой касаясь Ее ладони, и почувствовал, как по его лепесткам ко мне поднимается Ее грусть. Не знаю, нравилась ли Она мне, но из той музыки, что звучала в Ее сердце, столь отличной от моей, одна нота, наверное, была для нас общей. Ибо мы чувствовали одинаковую печаль.

Так мы сидели, держась за руки, и на меня вновь нахлынули воспоминания о Битве при Кадеше. Она родилась после того дня, но жила в тени той битвы. Итак, как я уже сказал, я знал Ее горе. Я даже услышал Ее беззвучные причитания, когда Усермаатра и Нефертари изверглись в объятиях друг друга.

Притом что в Ее покоях не было окон, из которых было бы далеко видно, я все еще был так близок к мыслям Усермаатра, что вскоре почувствовал, что Он уже в пути, собственно, уже идет по дорожкам Дворца. Правду сказать, я так хорошо подготовился к Его приходу и был так спокоен, что не выпустил руки Маатхорнефруры, пока не услыхал Его шаги в соседней комнате. Затем наши пальцы разомкнулись, задержавшись на мгновение, как расходятся любовники после поцелуя.

Я ждал в смежном покое. Теперь с Ней был Усермаатра и держал Ее за руку. Я слушал. Никогда не ощущал я в себе такой нежности, как никогда ранее до такой степени не чувствовал себя столь отлично от мужчины, даже тогда, когда Усермаатра обращался со мной как с маленькой царицей. В такие моменты все во мне чудовищно сжималось. Чем сильнее Он заставлял меня чувствовать себя женщиной, тем больше я страдал как мужчина. Но теперь, словно крики наслаждения Нефертари оставили во мне незаживающую кровоточащую рану, я ощущал себя таким же умиротворенным, как Нил, когда воды разлива идут на убыль, и как никогда погруженным в тоску. Ведь река могла вобрать в себя и слезы всех, кто когда-либо плакал. Эта грусть еще более усилилась, когда Усермаатра взял Ее за руку. Ибо, несмотря на все Их вздохи и тяжкое молчание, я ощущал вероломство в руке Маатхорнефруры, лежавшей в Его ладони.

У хеттов, сказал я себе, четыре времени года, а не три. Потому и Ее рука как четвертый рот, а Ее сердце устроено более тонко, чем наши. Подобно изгибам в едва заметных углублениях, оставленных Ее пальцем в печени, которую Она так долго изучала, Ее жестокость должна быть столь же утонченной, как и Ее сердце. Я точно знал, что в эту ночь Она решила говорить о Битве при Кадеше и не проронит ни слова о Нефертари. И все же я был уверен, что еще до того, как Она закончит, полученная рана заставит Его страдать».

Здесь Птахнемхотеп прервал моего прадеда, и звук Его голоса пробудил меня от сладчайшей праздности, в которую я был погружен. Ибо голос моего Отца был хриплым, будто Он восстановил Свои силы, но спешит воспользоваться ими до того, как вновь их лишится.

Он начал: «Ты не сказал, о чем думал Мой предок». «Не сказал», — согласился Мененхетет. «Знал ли ты Его мысли в тот час?»

Мой прадед кивнул. «Могу сказать, что силою чар Маатхерут я мог знать Его мысли».

Мой Отец был удовлетворен ответом, но чувствовал сильное волнение. «И Я тоже берусь утверждать, — сказал Он моей матери, обращаясь как к ней, так и к моему прадеду, — что пребываю во власти чар вашей семьи. Ибо Я также знаю Его мысли. Я тоже могу видеть, как Он возвращается в Колонны Белой Богини, и такое видение редко, но… — Птахнемхотеп помедлил, будто Его решимость была слишком дерзкой, — …сейчас Он идет по дорожке один».