Феликс Кривин - Гиацинтовые острова

• Название: Гиацинтовые острова
• Автор: Феликс Кривин
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Юмористическая проза
• Год: 1978

Есть в нашей жизни прекрасная пора, когда мы еще не делим окружающих на позвоночных и беспозвоночных, челюстных и бесчелюстных, головоногих и брюхоногих, — когда мы делим всех лишь на больших и маленьких. Это самая начальная пора в нашей жизни, когда мы являемся в мир маленькими в надежде со временем стать большими. Поэтому в каждом для нас наиболее важно одно: он уже большой или он еще маленький.

Но если этот признак останется для нас решающим на всю жизнь, если, даже став большими, мы будем по-прежнему делить всех на больших и маленьких, то это значит, что сами мы нисколько не выросли, то есть, внешне-то мы выросли, но внутренне стали, может быть, еще меньше, чем пришли в этот мир.

Потому что все относительно. В нашем мире все относительно.

---

Физика и лирика. Научный разум и лирическая душа. Точные знания и наивная увлеченность. Что получится от совмещения этих несовместимых вещей?

Получится юмор.

Физика констатирует, что клин состоит из наклонных плоскостей. Лирика не констатирует, она не умом воспринимает, а сердцем. Что делать клину, когда он состоит из наклонных плоскостей, по которым так легко покатиться? Что делать клину, как не вышибить другой клин, пока его самого не вышибли каким-нибудь клином?

Так размышляет лирика, которой важно понять: почему клин вышибается клином? Потому что в лирике не реже, чем в физике, случаются такие дела.

Физика при помощи новейших достижений измеряет температуру животного, вымершего сто миллионов лет назад. Физике достаточно измерить температуру, но для лирики важно знать: почему?

Почему лишь спустя миллионы лет после того, как скончался последний белемнит, догадались измерить ему температуру? Может, если бы раньше измерили, он был бы жив?

Вот так, вздыхает лирика, никогда мы не поспеваем. Вместо того чтоб проявить внимание при жизни, мы ждем, пока белемнит вымрет, а уж потом…

Конечно, правоту физики трудно подвергнуть сомнению, потому что она сплошь и рядом доказывается экспериментально. А в лирике — чем больше экспериментируешь, тем меньше можешь что-нибудь доказать.

Такие они разные, физика и лирика. И соединить их может лишь юмор, который соединяет несоединимое, совмещает несовместимое и в результате рождается сам. Юмор — дитя неравного брака. Но и счастливого брака. А главное — серьезного брака, потому что иначе он бы не родился на свет.

Такова ирония факта: серьезный брак рождает юмор. Потому что никакой серьезный брак невозможен без юмора. Такова ирония факта.

Да простит меня лирика, но получается так, что юмор находится в прямой зависимости от фактов. Чем больше фактов — тем больше юмора. А когда исчерпается запас фактов? Неужели нам придется остаться без юмора?

Запас фактов во вселенной огромен, но целиком полагаться на это нельзя, к фактам нужно относиться бережно. Еще сравнительно недавно существование многих животных земли было фактом, а сейчас? Что мы сделали с этим фактом? А с фактами существования рыбы в реках, деревьев в лесах? Все меньше в природе остается фактов природы, и на смену им приходят факты цивилизации. Это тоже интересные факты, но ирония их слишком часто бывает грустной…

Стриж Печной Иглохвост — дитя цивилизации, но его предки были детьми природы.

— Они жили в лесу и гнездились прямо в стволах деревьев, — вспоминает стриж Печной Иглохвост. — Кхе, кхе, это просто чудесно — гнездиться в лесу. Свежий воздух — кхе, кхе, — который можно вдыхать полной грудью. Мы разучились вдыхать полной грудью, вот в чем наша беда.

Стриж Печной Иглохвост мечтает пожить в лесу, как его предки. Что может быть лучше жизни в лесу, где вокруг не мертвые камни, а все такое же, как ты: дышащее, трепетное, живое… А значит, и родное, потому что живому живое легче понять. И легче дышать, когда все дышит вокруг, когда вокруг все живое…

Стриж Печной Иглохвост чувствует, что пора вернуться к природе, от которой он так далеко улетел. Можно, конечно, улетать далеко, но нельзя улетать от природы.

— Брошу я этот город, — говорит в своем кругу стриж Печной Иглохвост. — Ну чего в самом деле? Все эти строения, башни, а дышать нечем. Буквально нечем дышать. Если не считать дыма.

Он, как и многие, задыхается в городе, поэтому он мечтает поселиться в лесу. Свить гнездо в пустом древесном стволе, как это когда-то делали его предки. Жить среди дикого леса, среди диких птиц и зверей, среди диких звуков и диких запахов, где каждое дерево — родной дом и каждая веточка — родной дом…

К сожалению, для Печного Иглохвоста родной дом — дымовая труба, он свил себе гнездо в дымоходе, как истинное дитя цивилизации. Конечно, не вся цивилизация в дымоходе, но он живет в дымоходе, как истинное ее дитя. И он дышит дымом, и мечтает о свежем воздухе, и все собирается, каждый год собирается вернуться к природе, в леса…

Но отнимите у него дымоход — и он без него задохнется…

Такова грустная ирония факта, и сколько бы мы ни говорили о возвращении к природе, нам никогда не вернуться к природе. Мы давно уже не дети природы, мы дети цивилизации.

Как стало известно из печати, на маленьком острове Ре в Бискайском заливе мулы живут среди людей и люди проявляют о них большую заботу. Для защиты от комаров мулам даже сшили штаны, и они щеголяли, как заправские джентльмены, вернее, месье, потому что остров принадлежит Франции.

И вот уже давно истреблены комары, а мулы всё ходят в штанах. Меняются в мире моды, становятся все обнаженнее, все смелей, а мулы по-прежнему ходят в штанах — последние могикане стыдливости и целомудрия.

Веселая ирония этого факта будет оставаться веселой до тех пор, пока у мулов не отберут штаны. Потому что мулы привыкли к штанам, а когда отбирают то, к чему привыкаешь, естественно, становится грустно.

Впрочем, до того ли нам, чтобы заботиться о штанах для животных? Наш технический век направляет наши мысли в другую сторону, открывает перед нами новые факты… Конечно, и эти факты не чужды иронии.

Где тонко у проводника, там проводник и рвется. Рвется потому, что оказывает сопротивление. Любому направлению тока он оказывает сопротивление — в этом-то и сказывается утонченность проводника.

Конечно, если бы можно оставаться тонким и не оказывать сопротивление… Тогда б не рвался, не перегорал проводник. Он проводил бы ток в любом направлении, в каком бы вздумалось источнику тока. Но так не бывает, для этого нужно раздаться в ширину. Чем толще проводник, тем меньшее он оказывает сопротивление.

Изоляторы считают, что лучше вообще не проводить. Ни туда, ни сюда, ни в ту, ни в другую сторону.

— Так проводить или не проводить?

— Или — или! Третьего не дано!

— Ну почему же не дано? — Это в разговор вступает данное третье. — Смотря что проводить. Смотря как проводить. Смотря куда проводить.

Мудрые полупроводники, они знают, что, как и куда, они учитывают все обстоятельства и потому легко добиваются в жизни успеха. И они не сгорают, как сгорали проводники — упрямые, не знавшие страха проводники, сгоравшие в твердой уверенности, что третьего не будет дано.

Сугубо технические вопросы, но ответы на них не всегда сугубо технические. Физика и лирика связаны так крепко, что их теперь уже так просто не разорвешь.

…Зачем лампочке тратить энергию на тепло? Она ведь не печка…

Таков трезвый взгляд экономики: если ты печка — давай тепло, а если лампочка — давай освещение…

Но разве можно светить без тепла? Просто светить, никого не согревая? Свет потому и свет, что он несет в себе теплоту, и лишь теплота освещает пути человечества.

Не возвращаться же нам к жукам-светлякам, которые 98 % затраченной энергии превращают в свет и только 2 % —в тепло. Лампочка 96 % энергии превращает в тепло, — это неэкономно, но как-то по-человечески.

— Машина, машина, ты грамотная, ты умеешь и думать, и запоминать. Ну-ка вспомни, с чего это все начиналось…

Человек взял в руки палку и зашагал с ней по дороге прогресса. Прошли они сколько-то тысячелетий, и палка сказала:

— Человек, человек, а я уже молоток!

— А я человек, — сказал человек и зашагал с молотком дальше. Из века в век, по дороге прогресса.

— Человек, человек, а я уже станок!

— А я человек!

— А я уже двигатель внутреннего сгорания!

Теперь уже дело пошло быстрей: сел человек в автомобиль и поехал по дороге прогресса. А дороге той не видно конца — даже из автомобиля.

— Человек, человек, а я уже самолет!

— А я человек…

— А я уже мыслящая машина! — Машина замолчала и по привычке задумалась. — А ты все еще человек? Вроде ты и не шел со мной по дороге прогресса. Шел, шел и — по-прежнему человек?

Машина, машина, ты грамотная, ты умеешь и думать, и запоминать… Так подумай и запомни, машина: путь от палки к тебе — это очень большой прогресс, но самый большой прогресс — оставаться всегда человеком.

Печальная ирония факта: некоторые люди отличаются от мыслящих машин только тем, что уже давно ни над чем не задумываются.

…Однако и задумываться — это тоже еще не все. Нужно думать не только головой, но и сердцем.

И вот тут-то возникают серьезные затруднения.

Дело в том, что у большинства животных мозг и сердце находятся на одном уровне. Правда, уровень этот невысок: что за высота в горизонтальном положении!

Человек, приняв вертикальное положение, значительно повысил этот общий уровень, но мозг у него оказался выше сердца.

Мозг человека намного выше сердца, и расстояние между ними тем больше, чем выше поднимается человек.

Как же человеку думать сердцем, когда оно от головы на таком расстоянии, когда самое высокое положение у него занимает мозг?