Анри Сен-Симон - Мемуары. Избранные главы. Книга 2

• Название: Мемуары. Избранные главы. Книга 2
• Автор: Анри Сен-Симон
• Издательство: «Прогресс»
• Жанр: История
• Год: 1991

Полные и дополненные воспоминания герцога де Сен-Симона о веке Людвика XIV и Регентстве. Это история не личной жизни и не отдельных частных жизней. Это история целой четко обозначенной эпохи, "века Людовика XIV".

---

Здесь нет резона говорить о первых годах его царствования. Король чуть ли не с рождения был обезволен коварством матери, которая сама хотела править, а еще более — своекорыстными интересами злокозненного министра,[43] тысячекратно рисковавшего благом государства ради собственной власти; до конца жизни своего первого министра король повиновался ему, и посему эти годы должно вычеркнуть из царствования этого монарха. Однако и под таким ярмом он проявлял свою натуру. Он испытал любовь, понял, что праздность- враг славы, простер слабые еще руки и к той, и к другой; оказался достаточно сообразительным, чтобы понять, что смерть Мазарини дала ему свободу, раз уж он не нашел в себе достаточно силы, чтобы освободиться раньше. То был один из самых прекрасных периодов его жизни, и плодом его стало правило, которое впоследствии ничто не могло поколебать: ненавидеть своих первых министров, а также духовных лиц, членов своего совета. Тогда же он принял и другое правило, но не смог держаться его с той же неколебимостью, поскольку не замечал, что, в сущности, непрестанно забывает о нем, а правило это было: править самому; и это более всего он ставил себе в заслугу, за это более всего его прославляли и льстили, хотя это меньше всего ему удавалось.

Будучи одарен от природы даже менее чем посредственным умом, но способным развиваться, шлифоваться, утончаться, без стеснения перенимать чужие мысли, не впадая в подражание, он извлекал величайшую пользу из того, что всю жизнь прожил среди знаменитых людей, бывших куда умнее, чем он, людей самых разнообразных, мужчин и женщин разного возраста, разного происхождения и положения. Его вступление в жизнь, если можно так говорить о двадцатитрехлетнем короле, было счастливым, так как то время изобиловало замечательными умами. Его министры и посланники были тогда самыми искусными в Европе, генералы — великими полководцами, их помощники, ставшие, пройдя их школу, выдающимися военачальниками, — превосходными; имена тех и других единодушно чтут потомки. Волнения, которые после смерти Людовика XIII изнутри и извне неистово потрясали государство, вызвали к жизни плеяду талантливых, прославленных людей и таких царедворцев, которые и составили двор.

Апартаменты графини де Суассон, которая как обер-гофмейстерина двора королевы жила в Париже, во дворце Тюильри,[44] где пребывал двор, и блистала там благодаря остаткам великолепия после покойного кардинала Мазарини, ее дяди, а еще более благодаря собственному уму и хитрости, стали центром самого изысканного общества. Именно там собирались самые замечательные мужчины и женщины, превратившие ее апартаменты в средоточие придворной галантности, интриг и честолюбивых происков, в которых имели большое значение родственные связи, кои в те поры столь же учитывались, ценились и почитались, сколь ныне пребывают в забвении. В этот могучий, блистательный вихрь и ринулся поначалу король, там он приобрел те галантные, учтивые манеры, которые сумел сохранить на всю жизнь, всегда великолепно сочетая их с благопристойностью и величием. Он, можно сказать, был рожден, чтобы стать олицетворением величия, и среди остальных людей все в нем — рост, осанка, изящество, красота лица, сменившаяся с годами важностью выражения, вплоть до звучания голоса, тонкости, прирожденной приятности и величавости облика-до последнего дня выделяло его среди них, как выделяется матка среди пчел, и, даже не будь он королем, он все равно проявил бы тот же дар к празднествам, наслаждениям, покорению женских сердец и самым безрассудным любовным приключениям. Он был счастлив, если бы все его любовницы были подобны м-ль де Лавальер, которая, полюбив его прежде, чем он стал ее домогаться, стыдилась своего положения любовницы, а еще более стыдилась того, что плоды их любви узаконены и возвышены вопреки ее желанию; скромная, бескорыстная, кроткая, бесконечно добрая, она непрестанно боролась с собой, жестоко терзаемая любовью и ревностью, которые были для нее одновременно пыткой и источником жизни, но в конце концов победила, сумела в страданиях сделать выбор, порвала эту связь, чтобы предаться суровейшему покаянию в монастыре. Надо признать, король гораздо более достоин сожаления, чем порицания, за то, что был так привержен радостям любви, но заслуживает похвалы за то, что временами умел порывать с ними ради славы.

Интриги и приключения, в которые он, несмотря на свой королевский сан, был вовлечен вихрем, кружившим вокруг графини де Суассон, произвели на него впечатление, ставшее пагубным, так как оно оказалось сильней его. Он стал испытывать подозрение, а вскоре и ненависть к любым проявлениям ума, благородства чувств, независимости, самоуважения, высокой души, образованности. С годами он все больше укреплялся в этой своей неприязни. Он распространял ее даже на своих генералов и министров, и тут, как будет видно из дальнейшего, смиряла ее только потребность в них. Он хотел править сам, и здесь его подозрительность неизменно граничила со слабостью. Он действительно правил, но в малом, в большом же не мог этого достичь, но, даже когда он правил в малом, его зачастую направляли другие. Взяв впервые бразды правления, он выказал и крайнюю суровость, и крайнюю доверчивость.

Несчастный Фуке пал жертвой первой, Кольбер стал министром, воспользовавшись второй: он целиком захватил управление финансами, сумев заставить короля поверить, будто все проходит через него, поскольку давал ему на подпись множество бумаг, прежде подписывавшихся суперинтендантом финансов, чью должность Кольбер упразднил, поскольку сам не мог претендовать на нее.

Право на почетное первенство, уступленное Испанией, и полное удовлетворение,[45] которое та дала Франции за оскорбление, нанесенное в споре по этому поводу испанским послом в Лондоне бароном де Ватвилем послу Франции графу, а впоследствии маршалу д'Эстраду, и блистательное удовлетворение,[46] полученное за оскорбление, которое нанесли французскому послу герцогу де Креки губернатор Рима, родственники папы и корсиканцы из его гвардии, стали первыми результатами самостоятельного правления короля.

Вскоре смерть короля Испании[47] дала юному государю, жаждущему славы, повод к войне, от которой его не смогло удержать отречение от прав на испанский престол,[48] столь тщательно сформулированное в совсем еще недавнем брачном контракте королевы. Он двинулся во Фландрию и одержал мгновенные победы, было объявлено о переходе через Рейн,[49] тройственный союз Англии, Швеции и Голландии лишь раззадорил короля. Среди зимы он захватил всю Франш-Конте, что позволило ему ценой ее возвращения сохранить по Аахенскому миру[50] завоевания Франции во Фландрии.

Государство процветало и богатело. Кольбер поднял финансы, морской флот, торговлю, мануфактуры и даже литературу на высочайший уровень, и в сей век, сравнимый с веком Августа,[51] во всех областях в изобилии явились великие люди, в том числе и такие, которые хороши только для увеселений. Летелье и сын его Лувуа, стоявшие во главе военного ведомства, опасаясь успехов и влияния Кольбера, легко внушили королю мысль о новой войне, протекавшей столь успешно, что Европа исполнилась ужасом, от которого она не смогла избавиться, и, хоть думали, что он давно прошел, тягостные и бедственные последствия его Франция ощущала еще очень долго.

Такова была истинная причина пресловутой войны с Голландией,[52] в которую король позволил себя втянуть и которая из-за его любви к г-же де Монтеспан оказалась пагубной и для государства, и для его славы. Все было завоевано, все крепости взяты, Амстердам собирался уже прислать ему ключи от ворот, как вдруг король, подстрекаемый любовным нетерпением, оставляет армию,[53] мчится в Версаль и в один миг губит все, чего добились его войска. Он искупил это бесчестье, самолично вновь завоевав Франш-Конте,[54] и отныне эти земли стали принадлежать Франции.

В 1676 году король снова вернулся во Фландрию, взяв крепость Конде, а Месье взял Бушен. Неожиданно армии короля и принца Оранского сошлись и оказались, не имея укрепленных позиций, друг против друга у деревушки Уртебиз. Надо было решать, и притом немедленно, вступать или нет в сражение. Месье еще не подошел из-под Бушена, но и без него армия короля превосходила числом неприятельскую. Маршалы Шенберг, Юмьер, Лафейад, Лорж и другие, а также несколько главнейших генералов и важнейших придворных собрались верхом вокруг короля на своего рода военный совет. Армия требовала сражения, и все собравшиеся понимали, что его придется дать, но их стесняло присутствие короля, а паче Лувуа, который, прекрасно зная своего повелителя, уже в течение двух часов, как только смекнул, к чему клонится дело, вел свою интригу. Чтобы внушить робость собравшимся, он докладывал первым и отговаривал от сражения. Маршал д'Юмьер, его близкий друг, к тому же весьма зависевший от него, а также маршал Шенберг, подстраивавшийся под Лувуа, согласились с его мнением. Маршал де Лафейад, не связанный с Лувуа, но бывший любимцем короля и прекрасно понимавший, какого мнения надо держаться, высказал некоторые сомнения, но в заключение согласился с ними. Маршал де Лорж, несгибаемый поборник истины, ревнитель славы короля и блага государства, к которому Лувуа относился крайне скверно, поскольку он был любимым племянником погибшего в прошлом году де Тюренна, и который совсем недавно вопреки желанию министра стал маршалом Франции и капитаном личной гвардии короля, изо всех сил стоял за сражение; он привел столь неколебимые доводы, что ни сам Лувуа, ни маршалы не смогли их опровергнуть. Немногие выступившие после этого генералы и вовсе не посмели навлечь на себя неудовольствие Лувуа, но, поскольку не могли поколебать доводов де Лоржа, бормотали что-то невнятное. Выслушав всех, король вновь собрал мнения, а верней сказать, голоса присутствующих, прося не повторять обоснования, затем в нескольких словах выразил сожаление, что принужден покориться столь основательным суждениям и пожертвовать своими желаниями ради блага государства, повернул коня, и речи о сражении больше не было. На другой день — а я сам неоднократно слышал, как маршал де Лорж, подлинное воплощение правдивости, с негодованием рассказывал про этот случай, — так вот, на другой день ему случилось послать парламентера к уже начавшему ретираду противнику. В неприятельской армии его задержали не то на день, не то на два. Принц Оранский пожелал повидаться с ним и очень интересовался, что помешало королю атаковать его, имея превосходящие силы, тем паче что обе армии стояли в чистом поле в виду друг у друга и ничто их не разделяло. Выслушав в присутствии своего окружения рассказ парламентера, принц хитро усмехнулся и, дабы показать, что он был заранее оповещен, и уязвить короля, сказал, что парламентер непременно должен сообщить маршалу де Лоржу, что тот был совершенно прав, стремясь и так упорно настаивая на сражении, и что сам он никогда еще не был в таком безвыходном положении и никогда еще так не радовался, избежав битвы; если бы его атаковали, то разбили бы наголову и никаких возможностей избежать разгрома для него не было; после чего принц в нескольких словах привел доводы, почему так случилось бы. Парламентер, весьма гордый тем, что имел с принцем Оранским столь долгую и интересную беседу, пересказал ее не только маршалу де Лоржу, но и королю, который немедленно пожелал его повидать, а также маршалам, генералам и вообще всем, кто хотел его слушать, и это еще усугубило возмущение армии и вызвало большое неудовольствие Лувуа. Эта ошибка, и сам ее характер, произвела большое впечатление в войсках, а по всей Франции, во всем мире и при иностранных дворах дала повод для язвительных насмешек. После этого король больше не оставался при армии и, хотя еще был только май, уехал к своей любовнице.