Джон Апдайк - Кентавр

• Название: Кентавр
• Автор: Джон Апдайк
• Жанр: Современная проза

Роман озадачивает своей необычностью, ибо в нем сплелись воедино древнегреческие мифы и современная действительность.

Апдайк отождествляет своего героя с кентавром Хироном, жертвующим, подобно Христу, собой и своим бессмертием ради человечества, тем самым писателю удается поднять будничные проблемы простого учителя на уровень вечных тем...

---

Он спрашивает:

– Вы про Оки слышали?

Этот умный, почтительный, сильный, красивый юноша, один из тех, что радуют сердце учителя, кончил школу в тридцатых годах – некогда таких, как он, было много в Олинджере, но теперь, при общем падении нравов, становится все меньше.

– Говорят, он погиб, – отвечает Колдуэлл. – Но подробностей не знаю.

– Дело было в Неваде, – говорит Филиппс, перекладывая тяжелую пачку книг и тетрадей в другую руку, – он был авиационным инструктором, и его ученик сделал ошибку. Оба разбились.

– Ну не глупо ли? Всю войну прошел без единой царапины и угробился в мирное время.

Глаза у Филиппса – мужчины маленького роста чувствительней высоких предательски краснеют, как только речь заходит о чем-нибудь грустном.

– Печально, когда молодые умирают, – говорит он.

Он любит таких складных и красивых учеников как родных сыновей, а собственный его сын неуклюж и упрям.

Колдуэлл заинтересовался: голова Филиппса с пробором посредине вдруг представляется ему крышкой шкатулки, где могут быть заперты бесценные сведения, которые ему так нужны. Он спрашивает серьезно:

– Вы думаете, возраст имеет какое-то значение? Думаете, они меньше готовы к смерти? А вы готовы?

Филиппс пытается сосредоточиться на этой мысли, но у него ничего не выходит, словно он сближает одинаковые полюса двух магнитов. Они отталкиваются.

– Не знаю, – признается он. И добавляет:

– Как говорится, всему свой срок.

– Мне от этого не легче, – говорит Колдуэлл. – Я не готов, и мне чертовски страшно. Как же быть?

Оба молча ждут, пока пройдет Геллер со своей шваброй. Уборщик кивает им, улыбается и на этот раз проходит не останавливаясь.

Филиппс никак не может заставить себя сосредоточиться, он опять с облегчением уходит прочь от неприятной темы. Он пристально смотрит в грудь Колдуэллу, словно увидел там что-то интересное.

– А с Зиммерманом вы говорили? – спрашивает он. – Может быть, самое лучшее взять отпуск на год?

– Не могу я себе это позволить. А сынишка? Как он будет до школы добираться? Ведь ему придется ездить автобусом вместе со всякими деревенскими скотами.

– Ничего с ним не случится, Джордж.

– Сильно сомневаюсь. Я должен его все время поддерживать, бедный мальчик еще не нашел себя. Так что пока я вынужден держаться. Ваше счастье, что ваш сын нашел себя.

Это жалкая лесть, и Филиппс качает головой. Глаза у него краснеют еще больше. У Ронни Филиппса, который теперь учится на первом курсе Пенсильванского университета, блестящие способности к электронике. Но еще в школе он открыто смеялся над отцовским пристрастием к бейсболу. Ему было досадно, что слишком много драгоценных часов в его детстве потрачено на эту игру по настоянию отца.

Филиппс говорит нерешительно:

– Кажется, Ронни знает чего хочет.

– И слава богу! – восклицает Колдуэлл. – А мой бедный сынишка хочет, чтоб ему весь мир поднесли на блюдечке.

– Я думал, он хочет стать художником.

– О-ох, – вздыхает Колдуэлл; яд расползается по его кишкам. Для обоих дети – больное место.

Колдуэлл меняет разговор.

– Выхожу я сегодня из класса, и вдруг меня осенило нечто вроде откровения. Пятнадцать лет учительствую и вот наконец додумался.

Филиппс нетерпеливо спрашивает:

– Что же это?

Он заинтересован, хотя уже не раз оставался в дураках.

– Блаженство в неведении, – изрекает Колдуэлл. И, не видя на выжидающе сморщенном лице своего друга радостного озарения, повторяет громче, так что голос его эхом отдается в пустом, теряющемся вдали коридоре: Блаженство в неведении. Вот какой урок я извлек из жизни.

– Не дай бог, если вы правы! – поспешно восклицает Филиппс и собирается уйти в свой класс. Но еще с минуту оба учителя стоят рядом, отдыхая в обществе друг друга и находя сомнительное удовольствие в том, что каждый обманул надежду другого, но ни один не в обиде. Так два коня в одном стойле жмутся друг к другу во время грозы. Колдуэлл был бы серым в яблоках Битюгом, ничем не примечательным и, может быть, совсем смирным, по кличке Серый, а Филиппс – резвым, маленьким гнедым скакуном с изящным хвостом и красивыми точеными копытами – почти пони.

Колдуэлл говорит напоследок:

– Мой старик умер, не дожив до моего возраста, и я не хотел бы подвести сына, как он.

Рывком, так что скрипят и трещат ножки, он двигает к двери ветхий дубовый столик: за этим столиком он будет продавать билеты на матч.

***

Панический крик несется по залу и поднимает пыль в самых дальних классах огромной школы, а многие тем временем еще берут билеты и текут через дверь в ярко освещенный коридор. Юноши, нелепые и причудливые как химеры, с ушами, покрасневшими от мороза, выпучив глаза, разинув рты, проталкиваются вперед под сверкающими шарами ламп. Девушки в клетчатых пальто, розовощекие, веселые, пестрые и почти все неуклюжие, как вазы, сделанные рассеянным гончаром, зажаты в жаркой тесноте. Грозная, душная, слепая толпа глухо погромыхивает, колышется, вибрирует; звенят молодые голоса.

– Тогда я говорю – что ж, не повезло тебе, старик.

– ...Слышу, что стучишь, а не пущу...

– Я и думаю: ну, это уж подлость.

– А она, сука, перевернулась и – хоть бы хны – говорит: «Давай еще».

– Ну подумай, как может одна бесконечность быть больше другой?

– Кто говорит, что он это говорил, хотела бы я знать?

– По ней это сразу видно, потому что родинка у нее на шее тут же краснеет.

– По-моему, он просто в себя влюблен.

– А коробка с завтраком – фюйть!

– Скажем так: бесконечность равна бесконечности. Правильно?

– А я услышала, что она сказала, и говорю ему: что такое, ничего не понимаю.

– Если не может остановиться, лучше б и не начинал.

– Он только рот разинул, серьезно.

– Когда это было, тыщу лет назад?

– Но если взять только нечетные числа, все, какие существуют, и сложить их, все равно получится бесконечность, правильно? Дошло до тебя наконец?

– Это где было-то, в Поттсвилле?

– ...Я в ночной рубашке, тоню-у-сенькой...

– Не везет? – говорит. А я ему: да, тебе не везет.

– Наконец-то! – кричит Питер, увидев Пенни, которая идет по проходу через зал. Она пришла одна, его девушка пришла одна, пришла к нему одна; от круговорота этих простых мыслей сердце его бьется сильней. Он кричит ей: «Я тебе место занял!» Он сидит в середине ряда, место, занятое для нее, завалено чужими пальто и шарфами. Она отважно пробирается меж рядов, нетерпеливо поджав губы, заставляет сидящих встать и пропустить ее, со смехом спотыкается о вытянутые ноги. Пока убирают пальто, ее прижимают к Питеру, который привстал со своего места. Их ноги неловко переплетаются; он игриво дует ей в лицо, и волосы у нее над ухом шевелятся. Ее лицо и шея безмятежно блестят среди рева и грохота, и она стоит перед ним, сладкая, аппетитная, лакомая. А все потому, что она такая маленькая. Маленькая и легкая, он может поднять ее без труда, как пушинку; и это тайно как бы поднимает его самого. Но вот убрано последнее пальто, и они садятся рядышком в уютном тепле, среди веселой суматохи.

Игроки бегают посреди зала, по гладким блестящим доскам. Мяч описывает в воздухе высокие кривые, но не долетает до потолка, где лампы забраны металлическими решетками. Раздается свисток. Судьи останавливают часы. Вбегают девушки, которые выкрикивают приветствия спортсменам, в желтых свитерах с коричневыми "О" и выстраиваются друг за другом, образуя словно бы железнодорожный состав.

– О! – взывают они, как семь медных сирен, держа друг друга за локти, так что их руки составляют один огромный поршень.

– О-о-о-о! – жалобно стонет Эхо.

– Эл.

– Эл! – подхватывают зрители.

– И.

– Ай-и-и! – раздается из глубины. У Питера дух захватывает, он искренне взволнован, но пользуется случаем и хватает девушку за руку.

– Ух, – говорит она, довольная. Кожа у нее все еще холодная с мороза.

– Эн.

– Хрен! – сразу подхватывает зал по школьной традиции. Приветственный крик вихрем проносится по рядам, крутится все стремительней, взмывает вверх, и всем кажется, будто он уносит их куда-то далеко, в другой мир.

– Олинджер, Олинджер, ОЛИНДЖЕР!

Девушки убегают, игра возобновляется, и огромный зал теперь похож на самую обыкновенную комнату. Комнату, где все друг друга знают. Питер и Пенни переговариваются.

– Я рад, что ты пришла, – говорит он. – Сам не думал, что так обрадуюсь.

– Что ж, спасибо, – говорит Пенни сухо. – Как твой отец?

– Психует. Мы и дома-то не ночевали. Машина сломалась.

– Бедный Питер.

– Нет, мне было даже интересно.

– Ты бреешься?

– Нет. А что? Уже пора?

– Нет. Но у тебя на ухе какая-то корка вроде засохшего бритвенного крема.