Юлиан Семенов - Экспансия – III

• Название: Экспансия – III
• Автор: Юлиан Семенов
• Жанр: Политический детектив

Роман «Экспансия-III» заслуженного деятеля искусств, лауреата Государственной премии РСФСР писателя Юлиана Семенова является продолжением романов «Экспансия-I» и «Экспансия-II». Романы объединены одним героем — советским разведчиком Максимом Максимовичем Исаевым (Штирлицем). В построенном на документальной основе произведении разоблачается реакционная деятельность ЦРУ в Латинской Америке в послевоенный период.

---

Спарк приехал через сорок минут, — спустило колесо.

— Знаешь, — усмехнулся он, когда они расположились за своим столиком, — я вожу машину с закрытыми глазами, прекрасно ее ощущаю, но, когда надо менять скат, ощущаю себя Робинзоном, путаюсь с ключами и очень боюсь заночевать на дороге…

— Вози с собой теплую куртку и виски, — посоветовал Роумэн. — Жахнешь от души, укутаешься, поспишь, а утром попросишь шоферов прислать тебе «автосос»,[18] двадцать баков — и никаких забот… Ну, что у тебя?

— Пол, мы получили письмо от Крис.

— Мне она тоже прислала телеграмму.

— Я хочу, чтобы ты прочитал ее письмо при мне.

— Слушай, Грегори, я чертовски не люблю сентиментальных сцен: добрый друг наставляет заблудшего, разговор по душам, глоток виски и сдержанное рыдание… Это все из штампов Голливуда…

— Ты можешь обижать меня, как тебе вздумается, Пол… Я все равно не обижусь, потому что люблю тебя… И знаю, что нет на земле лучшего человека, чем ты… Задирайся, валяй, все равно ты прочитаешь ее письмо при мне… Или, если хочешь, я его тебе прочту сам…

— Поскольку здесь им трудно оборудовать звукозапись, можешь читать.

— Что с тобой, Пол?

— Ровным счетом ничего. Просто я ощутил себя абсолютным, законченным, размазанным дерьмом. А поняв это, я стал отвратителен самому себе. Ясно? Я помог Крис уйти от меня. Я не хочу, чтобы она жила с дерьмом, понимаешь?

— Погоди. Сначала послушай, что она пишет…

— Я читал, что она написала перед тем, как уехать! Она сбежала! Она бросила меня! Да, да, да! Не делай печальное лицо! Мало ли, что я пару раз не приходил домой! Я всегда жил один, и я привык жить так, как считал нужным! Я тогда не мог ехать пьяным! Я звонил ей, но никто не брал трубку!

— Врешь.

— Если ты еще раз посмеешь сказать мне это слово, я уйду, Грегори, и мы больше никогда не увидимся.

— Хорошо. Прости. Послушай, что она пишет, — Спарк взял письмо в руку; Роумэн заметил, как тряслись его пальцы. — Вот, погоди, тут она рассказывает Элизабет про свое житье… Ага, вот эта часть… «Я не помню, у кого из европейцев я прочитала горькую, но изумительно верную фразу: „порою легче переспать с мужчиной, чем назвать его по имени“… Мне казалось, что Пола порою удивляло мое постоянное „ты“, я, действительно, очень не люблю никого называть по имени… Я назвала его „Полом“ в прощальной записке. Жест дарующий и жест принимающий дар имеет разъединяющий… Так и те дни, которые я провела с ним, — дни надежды, дни разлук, но более всего я боюсь, что он не узнает, какое это было для меня счастье, какая это была нежность, которую он так щедро подарил мне. Каждый должен во что-то верить: в бога, космос, сверхъестественные силы. Я верила в него. Он был моим богом, любовником, мужем, сыном, другом, он был моей жизнью… Я благодарна ему за каждую минуту, пока мы были вместе, я благодарна ему за то, что он был, есть и будет, пока есть и буду я… Больше всего мне страшно, когда, просыпаясь, я не вижу его глаз. Он говорил, что глаза нельзя целовать, это к расставанию, плохая примета… Нет, уходя, можно все, только нельзя остаться… Я теперь часто повторяю его имя, оно делается ощутимым, живым, существующим отдельно от него… Я села и написала: имя твое — поляна в лесу, имя твое — поцелуй в росу, имя твое — виноградинка в рот, имя твое скрипка поет, имя твое мне прибой назвал, тяжко разбившись о камни скал, имя твое — колокольный звон, имя твое — объятья стон, ну, а если на страшный суд, имя твое мои губы спасут…»

Спарк поднял глаза на Пола, в них были слезы.

Роумэн ударил сцепленными кулаками по столу, заревел медведем:

— Суки паршивые! Дерьмовые, долбанные суки! — он обернулся, крикнув через весь зал: — Да принесите же нам виски, черт возьми!

— Ты должен поехать к ней, Пол…

— Нет.

— Почему? Она любит тебя.

— Я сломан. В каждом человеке живет своя гордость. Я не могу, чтобы она была подле раздавленного, обгаженного, стареющего и спивающегося мужика. Это предательство. А я не из этой породы… Мы с тобою предали Брехта, и Ханса Эйслера тоже предали, их нет в этой стране, их оболгали, извозили мордой об дерьмо и выбросили, как нашкодивших котят… А ведь они не котята, а великие художники, которые будут определять память середины двадцатого века! А кто здесь понял это? Кто встал на их защиту?! Кто?! Ты? Я? Украли мальчиков, раздавили нас подошвой, как тараканов… Я не могу взять на душу грех приучать ее к тараканам… Не могу… Она их и так слишком много повидала в своей жизни… Словом, тут у меня наклевывается одна работенка, предстоит полет в Вашингтон, — оформлю там развод и пошлю ей все документы… У нее впереди жизнь, а мне осталось лишь одно — доживать.

— Как сердце?

— Прекрасно.

— Ты говоришь неправду. Пол. Ты ужасно выглядишь… Ты гробишь себя. Кого ты хочешь этим удивить? Надо выждать… Все изменится, поверь. Так долго продолжаться не может…

— «Изменится»? Да? Хм… А кто будет менять? Ты? Я? Стоит только прикрикнуть, как все уползают под лавку и оттуда шепчут, что «так долго продолжаться не может»… Кто ударит кулаком по столу? Я? Нет, я лишен такой привилегии, потому что мстить за это будут Элизабет и тебе, мальчики — в закладе… Должно родиться новое поколение, созреть иное качество мышления… А кто его будет создавать? Человечество несет в себе проклятие страха, согласись, именно рабовладение определяло мир с его основания до конца прошлого века, когда мы перестали продавать черных, а русские — белых.

Девушка в коротенькой юбочке принесла виски; Роумэн погладил ее по округлой попке:

— Крошка, принеси-ка нам сразу еще четыре порции. И соленых фисташков, о'кей?

— О'кей, — ответила та. — А вам записка.

— От кого?

— От скотовода, — девушка усмехнулась. — От гиганта из Техаса.

Роумэн прочитал вслух:

— «Братишка, если ты и впрямь можешь заклеить здесь любую красотку, то я бы просил тебя побеседовать с той, которая вся в белом». — Роумэн рассмеялся, пояснив: — Это гуляет крошечный ковбой, который стоит пятьдесят миллионов, Раумэн, видишь, вырядился в костюм первых поселенцев…

— Ты что, намерен быть его сводником? — спросил Спарк с нескрываемым презрением.

— А почему бы и нет? Во мне родился инстинкт иждивенца, я постоянно хочу к кому-то пристроиться, чтобы не думать о завтрашнем дне… Я же уволен, Грегори… Я не дослужил нужных лет до пенсии… Я в любую минуту могу оказаться безработным…

Он поднялся, сказал Спарку, что сейчас вернется, пусть пьет, стол оплачен, подошел к громадной корове в белом; странно, отчего карликов тянет на таких бабищ, он же с ней не справится; поклонился женщине и спросил разрешения присесть, ощущая на спине скрещивающиеся взгляды Спарка и скотовода.

— Что ж, подсаживайтесь, — голос у толстухи был низкий, хриплый, мужской. — Есть проблемы?

— Мой друг мечтал бы познакомиться с вами, красивая.

— Твой сосед, длинный красавчик?

— Нет, тот не знает никого, кроме жены, он священник…

— У священников нет жен…

— Бывший священник, — усмехнулся Пол. — У него были неприятности с Ватиканом, он вступил в коммунистическую партию, а попам это запрещено под страхом кастрации, вот епископ ему и предложил: либо я тебя кастрирую, либо уходи подобру-поздорову из лона святой церкви… Но у него жена поет в хоре, контральто…

— У тебя больные глаза, — заметила женщина. — Покажись врачам.

— Залеченный сифилис, — ответил Роумэн. — Я показывался. Поздно, ничего не попишешь, хирургия бессильна, а я верю только хирургам.

Женщина вздохнула:

— Пусть тот, больной, отрежут, а пришьют новый, сейчас делают чудеса… Так кто хочет меня пригласить?

— Вон тот гигант, — Роумэн показал глазами на карлика. — Он стоит полсотни миллионов.

— Я лучше с тобой пойду бесплатно, чем с ним пересплю за миллион. Я могу во сне раздавить его, как деревенская кормилица господского младенца.

— Устроим похороны, — Роумэн снова усмехнулся. — Напьемся от души.

— Ты — трезвый.

— Просто я пью хорошо.

— Ты — трезвый, — повторила женщина. — Валяй отсюда, я не пойду к карлику, у меня серьезная клиентура.

— А ко мне бесплатно пойдешь?

— Пойду.

— Давай усыновим карлика? А?

— Пусть уж он нас с тобой усыновит, — женщина осторожно поправила свою пышную прическу. — Я правду говорю… Если хочешь — едем ко мне, ты мне симпатичен.

— Тебя как зовут?

— Мари Флэр, — ответила женщина. — У меня красивое имя. Правда?

— Очень. Слушай, Мари Флэр, сделай милость, позволь все же этому маленькому придурку подойти к тебе, а? Ну что с тебя станет, если он угостит тебя шампанским?

— А ты?

— У меня нет денег на шампанское… Нет, вообще-то есть, но я очень скупой, берегу на черный день…

— Да я тебя сама угощу. У меня сегодня был клиент, я в порядке. А ты совсем отвалишь или потом вернешься?

— Вернусь, честное слово, приду…

— Ладно, — женщина кивнула, — пусть поит шампанским. Я ему сейчас назову марку начала века, — за такие деньги можно стадо купить, поглядим, на что он способен…