Алексей Пантелеев - Наша Маша (Книга для родителей)

• Название: Наша Маша (Книга для родителей)
• Автор: Алексей Пантелеев
• Жанр: Биографии и Мемуары

Дневник наблюдений, записки писателя о жизни ребенка от рождения до пяти лет.

“Книга Л.Пантелеева,— писала В.Смирнова (“О детях и для детей”, М., Дет. лит., 1967),— необычайна уже тем, что это дневник отцовский (Машиной матери принадлежат лишь немногие записи). И, конечно, это не просто записки отца, это дневник писателя. Притом писателя детского, всегда думающего о детях, особенно зоркого и чуткого к ним, озабоченного судьбами детства в мире, одним словом,— у кого дети в сердце”.

Книга вызвала большой интерес в критике, множество читательских писем. О “Нашей Маше” писали С.Бабенышева (“Растет душа человека...”, “Новый мир”, 1967, № 11), Л.Исарова (“Когда ребенка уважают”, “Семья и школа”, 1967, № 7), Н.Халатов (“О Пантелееве и не только о нем”, “Дошкольное воспитание”, 1968, № 8), Е.Путилова (“Л.Пантелеев”, Л., “Советский писатель”, 1969), К.Чуковский (см. вступит. статью к 1 тому настоящего Собр. соч.) и другие.

Первое книжное издание— Л., Дет. лит., 1966.

Г.Антонова, Е.Путилова

---

— Что с тобой? Машенька! Детка!..

И Машка, всхлипывая, сквозь слезы:

— Верблюд пришел.

Вот до чего дело дошло: уже верблюдов наша дочь во сне видит!

21.10.59.

Рассматривали картинки в книге Л.Вентури. На Машку сильнейшее впечатление произвела юношеская картина Дега[ 8 ] “Сцены из войны в средние века”. Там всадники топчут голых женщин. Машка долго рассматривала картинку, расспрашивала: кто? что? почему?

— Не люблю этих тетев. А ты любишь?

— Мне жалко их,— я говорю.

— Будем их чинить?

— Не чинить, а лечить.

Пробую листать дальше. Нет!

— Хочу смотреть теть убитых. Тетей голеньких давай смотреть.

Приходит мама, она и маме рассказывает, как дяди на лошадках, “нехалесые”, убили тетей.

И через двадцать минут, когда уже смотрим Клода Моне[ 9 ]:

— Найди тетей сломанных.

— Где они?

— Далеко. Вот здесь.

И показывает, в какую сторону нужно листать.

* * *

Впечатлительна. Чувствительна.

Когда мама рассказывает ей про волка и семерых козлят и доходит до того места, где волк съедает козлят, она каждый раз слышит:

— Не надо! Не надо! Мамочка, не надо!

И если мама все-таки досказывает сказку, Машка плачет горькими слезами.

Дурных концов она вообще не терпит. Об этом я уже писал.

Мама читала ей какую-то современную сказку про горошину, которая попала в детский сад к детям, а те зарыли ее в землю... В этом месте Машка начинает кричать:

— Не надо! Не надо!

Вероятно, тут (и это ошибка автора) виноват неуместный антропоморфизм. Ведь мы с Машкой “сажали” на даче и абрикос, и вишню, закапывали в землю косточки, а Машке и в голову не пришло пожалеть их. А горошина из книжки думала, говорила, бегала, она была живая, и вдруг ее— в землю!

Горошина эта не дает Маше покоя.

Вчера, когда ей так плохо засыпалось, она говорила матери:

— Мамочка, горошину не зароют? Я не хочу... не хочу, чтобы ее— в землю.

* * *

Стал шутя пороть Машку, хлопать по попке. Мама говорит:

— Пожалуйста, не делай ей перед сном такой массаж.

И стала “спасать” Машку, отбирать ее от меня. А Машка отбивается от мамы и кричит:

— Хочу массаж! Хочу массаж!..

22.10.59.

Утром я позвал ее: приделывали электрический фонарик к велосипеду. Ах, сколько радости может доставить такая пустяковина трехлетнему человеку! Бегала, ликовала:

— Бабушка! Бабушка! Посмотри!..

24.10.59.

Третьего (или четвертого) дня бабушка ходила в аптеку. Вернулась, о чем-то громко говорит Маше, и вдруг слышу радостный Машкин голос:

— Папа! Папа! Алеша! Алешенька! Там снег! Там снег был!

Ворвалась ко мне:

— Снег был! Алеша, снег был!

— Где?

— На улице снег был.

Потом убежала. Слышу— в столовой передвигает стулья. Понял, что не может не посмотреть на снег. Так и есть: вскарабкалась на стул и смотрит.

* * *

— Хочу твою книжку почитать.

— Какую книжку?

— “Амба-Хамба”.

— Какую?

— “Амба-Хамба”!

Не сразу я понял, что так трансформировалось немецкое “Bruderchen Vierbein”. Но теперь эта книга так и называется у нас: “Амба-Хамба”.

За окном зима. Белые-белые крыши, белые полоски на карнизах, на трубах, на всех выступах...

А мы сидим дома, хвораем.

* * *

Плохо это или хорошо, а надо признаться, что Машка не очень любит, когда ей читают.

Она до сих пор не знает всей истории Дюймовочки, хотя персонаж этот уже давно— года полтора, если не два— один из любимейших у нее. Я несколько раз начинал читать ей эту андерсеновскую сказку и— бросал на второй или третьей странице. То же и с “Огнивом”. А пересказ “Огнива” слушает с наслаждением.

В чем же дело? Прежде всего— в языке этих сказок. Написаны они или переведены так витиевато, вычурно, с таким количеством старомодных слов, выражений и оборотов, что, когда читаешь, приходится то и дело “переводить” на ходу эти архаизмы и непонятности. Может быть, этого делать не стоит? Ребенок должен знать язык во всем его многообразии— в старину его и новизну. Но это относится к первоклассному, неоспоримо хорошему, к прекрасному, а все ли, что мы даем детям, заслуживает такой оценки?

И еще одно: возраст! Андерсен не для трехлетних! Я впервые услышал “Огниво” (именно услышал, а не прочел, то есть получил облегченный, приспособленный к моему тогдашнему пониманию вариант), когда мне было шесть лет или около этого.

А слушать Машка готова без конца. Устный рассказ отличается от рассказа написанного и опубликованного тем, что он всегда приспосабливается к слушателю, к его возможностям, опыту, степени сообразительности и так далее. Приспособление это происходит, вероятно, даже бессознательно: рассказчик чувствует, понимают его или нет, и на ходу меняет лексику, упрощает обороты, укорачивает фразу, растолковывает непонятное...

Даже стихи Машка не очень внимательно слушает. То есть хочу сказать, что в смысл того, что ей читают, она не слишком вникает. Но от звонкого стиха, как от музыки, никогда не откажется.

Чужих стихов почти не знает, зато свои читает часто и с удовольствием. Это вообще нечто непередаваемое. Читает она с пафосом, меняет размеры. Записать, к сожалению, эти стихи невозможно, тут нужен магнитофон. Рифмы она не всегда находит, но ритма не меняет, пауз не делает, продолжает декламацию.

Мама слушает ее обычно с некоторым даже страхом.

Я говорю:

— Все дети в этом возрасте талантливы.

Мама говорит:

— Нет, не все.

Ни она, ни маленькие братья ее, ни Гетта стихов в детстве не сочиняли. Достоверный свидетель тому— моя милая теща— Любовь Ивановна. Не витийствовала, насколько мне помнится, и племянница моя Иринка.

Почему это нас беспокоит?

А потому, что— не растет ли в нашем доме еще один литератор?

* * *

Не гуляет Машка. А сегодня опять тепло. Зима, которая постояла на дворе несколько дней, кончилась, объявила себя несостоявшейся. Сегодня 6 градусов выше нуля.

Машка спит.

Мама в аптеке.

Бабушка ходит на цыпочках.

Папа работает.

29.10.59.

...Нельзя пугать ребенка. Вот она боится темноты, боится ходить вечером через коридор, боится оставаться одна в комнате. Кто-то напугал ее. Впрочем, шутя, бывало, и я нагонял на нее страх:

— Ой, медведь лезет!..

А представления о мире у нее таковы, что она под влиянием одной интонации может поверить, что под диваном у меня вдруг оказался медведь.

30.10.59.

...Новая игра. Маша— это заводная кукла. Аннабелла. Я завожу ее где-то на спине:

— Трк-трк.

И кукла начинает ходить. Делает это она изящно и в то же время скованно, движения плавные и деревянные.

Поворачиваю другой рычажок:

— Трк.

И кукла начинает танцевать и петь.

Самое смешное— когда я ее кладу на спину и кукла закрывает глаза. Она их не просто закрывает, а сжимает с силой, вся морщится при этом.

Нажимаю ей на живот, и кукла говорит:

— Ма. Ма.

Еще нажимаю:

— Па. Па.

Еще.

— Ба. Ба. Шка.

* * *

Никак не отучить ее от “можу” и “не можу” (вместо “могу” и “не могу”). Вместо “почему” то и дело говорит “зачем”.

Говорю ей:

— Я не хочу дальше играть.

— Зачем не хочешь?

Стоит взглянуть на нее осудительно, и сразу же спохватится, поправит себя:

— Почему не хочешь?

* * *

Играли в доктора. Доктором была Маша, я был больной.

С упоением лечила меня, выслушивала, выстукивала, говорила “дышите”, “не дышите”, делала уколы, капала в нос— понарошку, но из настоящей пипетки.

Я у нее спрашиваю:

— Доктор, скажите, я поправлюсь?

— Нет, не поправитесь,— заявляет доктор.

Меня это как-то по-серьезному огорчило и даже рассердило.

— Как не поправлюсь? Зачем же вы тогда ходите ко мне и лечите меня, если я не поправлюсь?

— Я потом еще приду.

— Вылечите меня? Поправлюсь я?

— Нет.

Я понял, в чем дело: боится, что, если я поправлюсь, ей нечего будет делать и игра прекратится.

Но, видя мое огорчение и возмущение, она говорит:

— Сейчас поправитесь, а потом, когда я приду, опять заболеете.

* * *

Только что бабушка водила Машку в ванную мыться перед дневным сном. Вытирала ей физиономию. Машка спрашивает:

— Губки сухие?

— Сухие.

— Непохоже.

Мы все смеемся и умиляемся, и вот уже даже в тетрадь это событие попадает, но по существу это совсем не то, что должно попадать в эту тетрадь.

Случаи, когда Маша взросличает, не самые интересные. Ведь это— прямое подражание маме, обезьянство чистой воды и самодеятельности, творчества здесь— ни на копейку.

* * *

Стучит в дверь:

— Тук-тук.

— Кто там?

Басом:

— У-го-мон. Кто у вас здесь не спит?

— Я не сплю.

Входит:

— Я сейчас буду вас угоманивать. Я вас угомоню.

* * *

А вчера пришла, просит дать какую-нибудь книгу.

— Папа, дай книжку. Пожалуйста. Я без спросу не хочу брать.

5.11.59.

...Склонность к юмору, к острячеству не оставляет ее. Вчера взяла бумажку от тянучки, бумажка свернулась в трубочку. Машка сунула ее в рот и говорит: