Кейт Саммерскейл - Подозрения мистера Уичера, или Убийство на Роуд-Хилл

• Название: Подозрения мистера Уичера, или Убийство на Роуд-Хилл
• Автор: Кейт Саммерскейл
• Издательство: АСТ, АСТ Москва
• Жанр: Классический детектив
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-17-060582-8, 978-5-403-02534-8

Самое загадочное преступление и самое необычное расследование Скотленд-Ярда. Реальная история, положенная в основу удивительного, захватывающего романа!

1860 год. Богатый загородный особняк высокопоставленного чиновника Сэмюела Кента. Казалось бы, там не может случиться ничего из ряда вон выходящего… Но летней ночью в доме совершается чудовищное убийство, жертвой которого становится трехлетний сын Кента.

Дело поручают Джеку Уичеру — знаменитому детективу Скотленд-Ярда, человеку-легенде, ставшему прототипом сыщика Каффа — героя романа Уилки Коллинза «Лунный камень». Уичер сразу понимает — человек «со стороны» просто не смог бы пробраться в особняк Кентов. А это значит, что под подозрением оказываются все обитатели дома — от слуг до членов семьи…

---

Стойкая неприязнь к Сэмюелу Кенту, собственно, и лежавшая в основе расследования, затеянного Сондерсом, явно проявилась и на страницах дешевой брошюрки, выпущенной за подписью анонима — «Барристер». Автор представляется одним из «детективов-любителей, неуемных читателей газет, соглядатаев местного масштаба, проницательных бездельников» и формулирует пятнадцать вопросов, касающихся поведения мистера Сэмюела Кента в день убийства. Один из них, например, звучит следующим образом: «Почему он велел приготовить экипаж и направился к полицейскому куда-то на сторону, хотя были и свои, гораздо ближе?» Девять вопросов были адресованы Элизабет Гаф (в частности: «Могла ли она с того места, где находится, видеть кроватку ребенка?») и всего один вопрос был задан Констанс — «Каким образом пропала ночная рубашка?»

Адвокат из Троубриджа Роуленд Родуэй встал на защиту Сэмюела, направив в «Морнинг пост» возмущенное письмо. В нем говорилось, что «за редкими исключениями пресса только что не указывает пальцем на мистера Кента как на убийцу собственного ребенка и подогревает к нему всеобщую ненависть, что не только подрывает положение его семьи в обществе, но и ставит под угрозу его личную безопасность». В сложившейся ситуации у Сэмюела не осталось ни единого шанса получить должность ревизора, которой он так давно домогался.

Более того, даже его нынешние обязанности вынуждены были исполнять коллеги. «В настоящее время, — писал один из них, — мистеру Кенту никоим образом не следует посещать троубриджские фабрики — настолько сильно настроены против него низшие слои населения… Однажды мистер Степлтон взял с собой на фабрику Брауна и Палмера одного джентльмена, которого рабочие прядильного цеха ошибочно приняли за Кента и встретили разъяренными возгласами, не прекращавшимися до тех пор, пока им не указали на ошибку». Этот же ревизор подчеркивает, что подобное отношение к Сэмюелу Кенту прежде всего сложилось именно в рабочей среде: «Не думаю, что хорошо информированные и почтенные граждане Троубриджа считают его виновным». Другой ревизор писал министру внутренних дел, что предубеждение против «неправедно обвиняемого Сэмюела Кента» настолько велико «не только в районе, где он живет, но буквально повсюду», что даже переезд ничего не изменит. Более того, «в ближайшее время мистеру Кенту вообще не следовало бы выходить из дому даже ненадолго».

Из этих слов становится ясно, каково приходилось семейству Кент в ту зиму: атмосфера постоянной тревоги — быть может, даже страха — сгустилась настолько, что отец семейства опасался оставить ближних одних на ночь. Резолюция Корнуолла Льюиса на конверте гласила: «Я лично не думаю, что Кент виновен, но независимо от этого он вызывает в обществе столь сильные подозрения, что вряд ли может выполнять свои обязанности. Нельзя ли его на время отстранить?» Две недели спустя, 24 ноября, Сэмюелу был предоставлен шестимесячный отпуск. В самом конце ноября Джек Уичер направил своему старому сослуживцу по бристольской полиции Джону Хэндкоку письмо, еще раз изложив в нем свои аргументы, связанные с пропавшей ночной рубашкой:

После всего того, что было сказано по поводу случившегося, после того, как прозвучали различные версии, я остаюсь при своем прежнем скромном мнении и уверен, что, если бы, подобно мне, ты лично занимался расследованием, то пришел бы к тому же выводу. Но в сложившейся обстановке вполне допускаю, что вместе с другими ты полностью доверился тому, о чем везде говорят и пишут, особенно в отношении виновности мистера Кента, подозреваемого (вместе с няней мальчика) в убийстве на том лишь шатком основании, что он мог оказаться в ту ночь в ее комнате. Ну а я-то как раз считаю, что если и есть во всей этой истории человек, более других заслуживающий сострадания и более других опороченный, то это как раз несчастный мистер Кент. Ужасно уже то, что жертвой убийства стало его любимое дитя, но еще страшнее, что как убийцу заклеймили отца. И, судя по нынешним настроениям в обществе, ему придется жить с этим клеймом до самого конца, если только в убийстве не признается лицо, действительно его совершившее. Абсолютно не сомневаюсь, что такое признание и воспоследовало бы, если бы мисс Констанс продержали за решеткой еще неделю. С моей точки зрения, главной причиной убийства стало то, что в доме живут фактически две семьи; мотив — ревность к детям от второго брака. Убитый был любимым ребенком, и, на мой взгляд, Констанс Кент была движима злобой по отношению к родителям, и особенно к матери ребенка… Мисс Констанс наделена незаурядным умом.

Возмущение Уичера публичными выпадами против Сэмюела, возможно, подогревалось тем обстоятельством, что и на нем из-за этого дела лежало клеймо. Ведь, по сути, оба они были ревизорами, сами сделавшимися объектами строжайшей ревизии.

В своем письме Хэндкоку Уичер отмечает, между прочим, что один из уилтширских судей говорил с ним о сорочке, утерянной этими «неумехами» из местной полиции. Уичер высказывает предположение, что полиция вернула ее в бойлерный котел как приманку, чтобы заманить владелицу и взять ее с поличным, — не исключено, что именно этим объясняется присутствие констеблей на кухне в ночь на 30 июня. «Но Фоли, — продолжает Уичер, — так мне ничего толком и не объяснил… а мистер Кент в своих показаниях заявил, что, по словам суперинтенданта, полицейских направили на тот случай, если некто вознамерится вынести что-нибудь из дома». А после того как рубашка исчезла, заключает Уичер, местная полиция словно «засекретила все свои действия».

После завершения расследования, предпринятого Сондерсом, уилтширские судьи сами занялись выяснением обстоятельств, связанных с тем, как сорочка попала в топку бойлера. 1 декабря состоялись публичные слушания, в ходе которых ни Сара Кокс, ни Сара Керслейк не признали сорочку своей. Уоттс сообщил подробности: «Сорочку запихали в самую глубь, словно для того, чтобы сжечь». Из этого следует, что спрятали ее там уже после девяти утра, когда Керслейк начинает заниматься своими делами на кухне. Уоттс добавил, что сорочка была очень тонкой, со штрипками спереди и сзади, сильно поношенная — под мышками до дыр протерта. Кровь покрывала почти всю нижнюю половину, почти до пояса, выше пятен не было. Судя по всему, кровь принадлежала владелице рубашки. Элиза Дэлимор заявила, что, по ее мнению, эта сорочка Сары Керслейк, потому что она «очень грязная и очень короткая — мне до колен не достанет». А кухарка, мол, говорила ей, что «исподнее у нее очень грязное» из-за обилия черной работы. Кроме того, в субботу, в день гибели Сэвила, ни на кухарке, ни на горничной белье не было чистым — миссис Дэлимор в этом удостоверилась, когда проверяла обеих на предмет принадлежности фланельки.

Энтузиазм, с каким миссис Дэлимор описывала во всех подробностях нижнее белье служанок, явно контрастировал с отвращением Фоли к тому же предмету. Он прямо заявил, что не хотел обсуждать эти детали с судьями просто потому, что ему «было неловко».

«Я лично ни секунды не держал в руках эту злополучную сорочку. Даже прикасаться не хотел, просто попросил убрать куда-нибудь эту грязную тряпку… Я счел, что выставлять ее напоказ было бы неуместно и неприлично. Мало ли заляпанного грязью и кровью белья мне приходилось видеть, вряд ли кто видел больше. Одним воскресным утром мне пришлось перевернуть в Бате белье на пятидесяти двух кроватях, и вы легко можете себе представить, чего и сколько я там насмотрелся… И все равно грязнее, чем это, белья я не видел».

Судьи пожурили суперинтенданта, однако же отпустили с миром, единодушно решив, что этот «серьезный умный» офицер совершил свой проступок вследствие того, что действовал, подчиняясь соображениям приличия и деликатности.

По указанию Генри Ладлоу секретарь суда зачитал письмо от Уичера. В нем говорилось, что «на протяжении двух недель он оказывал содействие местной полиции в расследовании убийства, ежедневно встречаясь с суперинтендантом Фоли и его помощниками. За все это время о сорочке никто даже не упомянул… Таким образом, если суд выражает неудовольствие тем, что от него утаили факт пропажи, спешу заверить, что я к этому никакого отношения не имею… Пусть все знают, что моей вины в том нет».

В книге Джозефа Степлтона приводится еще одно письмо Уичера. Из него следует, что сорочка и пропавшая ночная рубашка — это один и тот же предмет. «Когда стало известно о сокрытии ранее хранившегося „в страшной тайне“ из соображений приличия запачканного кровью белья, — пишет он, — я испытал большое удовлетворение, ибо сразу понял, что это и есть та самая одежда, которая была на убийце в момент совершения преступления… У меня нет ни малейших сомнений в том, что она была временно спрятана в бойлере, а полиция по какой-то необъяснимой небрежности не придала своей находке должного значения и позволила ей выскользнуть из рук. Ну а после того как необходимость в тайне отпала, все стало известно». Это дважды повторенное выражение весьма показательно. Ощущение такое, будто Уичер буквально нутром чует кровь и что решающая улика была у него почти в руках, однако ускользнула сквозь пальцы.