Поппи Брайт - Рисунки на крови

• Название: Рисунки на крови
• Автор: Поппи Брайт
• Жанр: Ужасы и Мистика

Искусство — это не зеркало, а молоток. Возможно, тот молоток, которым много лет назад раскроил обезумевший художник черепа своей жене и младшему сынишке... Прошли годы — и теперь чудом уцелевший старший сын убийцы возвращается... Домой? Нет. В дом. В затерянный в южной глуши дом, где по-прежнему живет нечто, отнявшее разум у его отца и жизнь у его близких. В дом, откуда он намерен любой ценой — если надо, ценой собственной жизни — уйти в мир кровавых и безжалостных отцовских фантазий. Уйти в мир, где можно взглянуть в глаза мертвых и в лицо Тьмы. Не сразиться. Только взглянуть. Только спросить: `зачем?..`

---

Внезапно кухню залил яркий белый свет, и оба они инстинктивно закрыли глаза руками. Как раз в тот момент, когда они осмелились выглянуть меж пальцев и увидели, что никто у выключателя не стоит, помещение вновь погрузилось во тьму: Потом на несколько жгучих мгновений – снова свет. Потом снова чернота.

– ОСТАВЬ ЕГО ГОРЕТЬ! – завопил Тревор. – ЧЕРРРТ ПОБЕРИ, ОСТАВЬ СВЕТ ГОРЕТЬ!

Кухня осталась темной. Вставая, Тревор так толкнул собственный стул, что тот опрокинулся, потом в три шага пересек помещение и ударил ладонью по выключателю.

– Оставь свет, – сказал он.

Зах не стал бы спорить с этим голосом.

Он вышел из компьютерной системы компании и выключил компьютер. На сегодня они достаточно сваляли дурака.

– Пойдем назад в кровать, – сказал он. На самом деле ему хотелось сказать Поехали к чертям отсюда. Но Тревор ждал этого двадцать лет, а Зах знал его два дня. Если он хочет быть с Тревором, ему придется быть здесь. Во всяком случае, пока.

Но этому месту тебя не удержать, подумал он, забираясь в кровать с Тревором, закидывая руку па костлявую грудную клетку. Как только со всем этим будет кончено

16

Всю ночь Тревор чувствовал, как рыщет, силится ворваться в его сон взгляд отца, предъявляя невесть какие права на его сновидения. Глаза Бобби были тусклыми, словно два стеклянных голубых шарика, которые хотя и начали мутнеть, но еще хранят в себе какую-то последнюю искру сознания, отблеск дьявольской полужизни. Где сейчас Бобби? Остался в ловушке тела, приговоренного к медленному и тайному распаду могилы? Заперт в ванной, где желтая краска отшелушивается от стен и унитаз пошел трещинами? Или, может, он растворился в жарком недвижном воздухе, в плену у самой ткани времени, которое остановилось для него здесь?

ПОЧЕМУ ТЫ МЕНЯ ОСТАВИЛ? хотелось завопить ему в это мертвое лицо. О ЧЕМ ТЫ ДУМАЛ? ТЫ ДУМАЛ, ИЗ МОЕЙ ЖИЗНИ ВЫЙДЕТ ЧТО-ТО ПУТНОЕ? ИЛИ ТЫ ПРЕДВИДЕЛ ВСЮ ЭТУ БОЛЬ И ВСЕ РАВНО ПОЖЕЛАЛ ЕЕ МНЕ?

Обняв Заха, Тревор попытался спрятаться в тепле осязаемой живой плоти, в слабых сонных звуках и движениях чужого тела, которое казалось таким родным в его объятиях. Но то погружаясь в беспокойный сон, то вновь всплывая из его недр, Тревор раз за разом видел силуэт, свисающий с карниза для занавески душа, и веревка еще вращалась, совершала крохотные бессмысленные обороты, повинуясь невидимому сквозняку или мельчайшим подергиваниям отмирающих нервов и остывающих мускулов Бобби.

Видение длилось каких-то пару секунд, и даже тогда тело словно мерцало, как будто он смотрел на него прямо мозгом, минуя глаза. И, тем не менее, подробности, которые блокировал его мозг

в то утро двадцать лет назад, вновь встали перед ним со всей отчетливостью. Серая синева ступней и ладоней, кончики пальцев готовы лопнуть, будто переспевшие красно-черные виноградины, капли крови медленно проступают под ногтями. Четкая карта вен на груди и плечах, ясно видная через лишенную жидкости кожу. Съежившийся беззащитный с виду пенис почти спрятался в рыжей путанице лобковых волос.

Тревор внезапно проснулся и, чтобы унять болезненно колотящееся сердце, теснее прижался к Заху. Зах этого не видел. Зах – его талисман, единственная его нить к любой возможной жизни за стенами этого дома. Он не усомнился в том, что у Тревора есть причины оставаться здесь, не попросил уехать даже после печального приключения в ванной. Когда Тревор распахнул дверь, Зах явно был перепуган до смерти. И все же он здесь. Это потому, что он считает дом чем-то вроде продолжения Тревора и верит, что, как и Тревор, дом не причинит ему вреда?

Если это так, размышлял Тревор, тогда Зах верит в него больше, чем кто-либо раньше.

Ну, во всяком случае, со времен Бобби.

Но откуда мне знать, что дом не причинит тебе вреда?думал он, вжимаясь лицом в затылок и шею Заха, чувствуя соль кожи на губах, бархатистые волосы на веках. Откуда мне знать, что я не причиню тебе вреда? Так вкусно чувствовать твою плоть во рту, так приятно чувствовать ее меж пальцами, что иногда мне просто хочется тянуть, и рвать, и жевать.

Он снова провалился в сон, вспоминая вкус крови Заха, видя внутренним взором, как кожа Заха разрывается под его пальцами, а сердца Заха еще бьется в его испачканных запекающейся кровью ладонях.

Его разбудил солнечный свет, льющийся в комнату сквозь грязные стекла и щекочущий уголки глаз. Голова у него слегка побаливала, вообще казалась слишком тяжелой для шеи. Тревор потянулся, потом повернул на подушке голову, чтобы поглядеть на Заха.

То, что он увидел, заставило его с силой втянуть в себя воздух и снова крепко зажмуриться. Зах лежал на спине, закинув за голову руки; покрытое кровоподтеками лицо было безмятежным и очень бледным. В центре его груди, прямо над аркой ребер, зияла рваная алая рана. Темная кровь, пузырясь, била из нее, заливая ему живот и лицо, пропитывая простыни вокруг.

Тревор не мог заставить себя поглядеть снова. Быть настоящим художником значит никогда не отводить взгляд, вспомнил он одно из писаний Крамба, хотя и был уверен, что цитата принадлежала кому-то другому. И все же он не мог открыть глаз. Вместо этого он протянул дрожащую руку, почувствовал, как пальцы уперлись в плечо Заха, осторожно провел ладонью по гофрированному холмику грудной клетки. Кожа была влажной на ощупь, почти мокрой, но Тревор не мог сказать, что это – пот или кровь. Он спустил пальцы по груди Заха, исследуя ее, как слепец, ожидая, что пальцы вот-вот провалятся в хлюпающую, с рваными краями дыру, в этот суп из мышц и органов и разбитой в щепы кости.

Этого не произошло. Вместо этого он почувствовал, как под его ладонью сильно и ровно бьется сердце Заха. Зах шевелится и реагирует на его прикосновения, Зах цел и невредим. Охватившее его облегчение было таким же горячим, какой он воображал себе кровь, но гораздо слаще.

Зах проснулся от прикосновения волос Тревора, скользящих по его лицу, от прикосновения горячих губ Тревора, смыкающихся на его левом соске, почувствовал, как его рука скользит вверх по ляжке, по бедру, играет наполовину вставшим членом. И потому он не сразу вспомнил то, что случилось в ванной. А когда воспоминание вернулось, оно казалось отдаленным и ничуть не пугающим, словно отзвук дурного сна.

Соскользнув ниже, Тревор принялся сосать его, и остатки похмелья Заха растворились, как перепонка, и исчезли. Язык Тревора заставлял его кожу трепетать, а пульс быстрее биться. Тревор не был пресыщенным, как большинство прошлых любовников Заха. Они знали то же, что знал и сам Зах: как удовлетворить себя, как извлечь универсальные физиологические реакции из любого тела, какое окажется с ними в постели. Но Тревор узнавал, как доставить удовольствие ему, а Зах ощупью искал, что нравится Тревору, и теперь всякий раз, когда они просыпались вместе, они познавали это заново с самого начала. Разница была огромной.

Так что же изменило твои взгляды, Захария?-успышал он вопрос голосом Эдди, немного печальным, немного упрекающим. -Что заставило тебя понять, что ты, возможно, и не превратишься в тыкву, займись ты сексом более одного раза с кем-то, кто тебе и вправду небезразличен?

Он не знал. Он мог только в благоговейном ужасе оглядываться на свою жизнь три дня назад, жизнь, в которой не было Тревора Блэка, и удивляться, как он вообще прожил ее. Что был для него мир без этих чувств, без этого сумасшедшего, гениального, прекрасного парня? Трудно было даже вспомнить.

Теперь руки Тревора тянули его, ловкий язык неумолимо ласкал. Становясь уверенней в том, что он делает, Тревор все больше оказывался почти агрессивным любовником, настроенным запустить пальцы в каждую складку и впадину Захова тела, наложить губы на каждый доступный дюйм Заховой плоти, искупаться в соках секса и, быть может, утонуть в них. Это было почти болезненно – но сама боль была изысканной, словно лазурная волна разбивалась и вспенивалась о чистейше белый берег, будто облегчение вздувшейся вены, когда джанки втыкает в нее иглу.

Но внезапно Зах поймал себя на том, что думает об изображении в зеркале ванной, какое возникло там перед тем, как он разбил стекле. Огонь лихорадки, горящей в глазах, прожигающий до самого мозга. Изможденное лицо. Эти лезии. Он подумал о всех тех жидкостях, каким обменялись они с Тревором, полных всяческих странных химических веществ и тончайших ядов, притаившихся в их телах.

Потом он выбросил эту мысль из головы, как всегда выбрасывал подобные мысли.

Но на сей раз сделать это было сложнее.

После полудня они сидели вместе за кухонным столом: Тревор рисовал, а Зах от нечего делать создавал себе банковский счет в Рейли. Они поехали в город за долларовыми порциями яичницы и овсянки в столовой, где завтрак подавали весь день напролет, подстраиваясь под рабочий день клиентов.

После еды Тревор накачал себя зверски крепким кофе в столовой, а Зах весь гудел от целительной энергии завтрака, какой смог удержать в желудке. Они неспешно добрели по главной улице до “Кладбища забытых вещей”, чтобы дать кондиционеру остудить свою потную и пропитанную сексом кожу.