С. Алесько - О людях и нелюдях

• Название: О людях и нелюдях
• Автор: С. Алесько
• Жанр: Фэнтези

Эта история произошла в мире, где оборотни, не таясь, живут рядом с людьми. Рядом, но не в согласии. Есть в ней приключения, верная дружба и немножко любви.

---

— Нет.

— Интересно, сколько ж тебя Коготь в ошейнике держал?

Пленник пожал плечами. Дней он не считал и никакого интереса в этом не находил.

— Ладно, спрошу потом у Несытьки. Тебя как зовут-то?

— Никак.

— Никак? Странное имя для княжича.

— Я не княжич. Я пес.

— Ох-хо-хо, тебе лет-то сколько? Шестнадцать уж стукнуло?

— Давно.

— А чего ведешь себя, как щенок? Пес он… Дай-ка все же проверю, — и оборотень потянулся к плащу, в который кутался пленник.

Тот вцепился в подбитое мехом сукно, Лунь убрал руку.

— Татуировку покажи, — попросил он.

Пленник обнажил левое плечо и вывернул руку так, чтобы оборотень мог видеть распростершего крылья сокола.

— Ну, какой ты пес. Соколиного семя, точно.

— Вашими стараниями уже нет, — усмехнулся пленник и забился на своем ложе, перекидываясь в черного зверя.

Закончил оборачиваться, встал на ноги, сбросил плащ, встряхнулся и с вызовом взглянул на оборотня.

— Красивый, — одобрительно кивнул Лунь, наблюдавший за происходящим со сдержанным интересом. — И без картинки порода видна. Я таких остроухих и остромордых не встречал. На дрозда похож, черный к тому же. Давай, обратно вертись. Мне парня поручали, не пса.

Пленник послушался. Перекинулся и снова закутался в плащ.

— Ну вот, и следа от ошейника не осталось, — проговорил Лунь. — Повезло тебе. С Когтя б сталось заговоренное серебро надеть.

— Я бы умер?

— Нет, но шрам бы остался. Как клеймо.

— Ну и что? Думаешь, мне еще долго жить?

— Этого никто не знает. Хотя многое зависит от твоего желания.

— Я не собираюсь ни отца предавать, ни тварей Клыкастого под хвостом лизать!

— Ох, и глупый ты еще! — усмехнулся Лунь. — Действительно, щенок.

— Ну так и не лезь ко мне с разговорами. Найди умного собеседника!

— Во-во, так и знал, что это скажешь. А был бы поумней, послушал бы, поучился.

Парень натянул плащ на голову и отвернулся. Лунь беззлобно усмехнулся, встал, подошел к столу и принялся рыться в лежащей там котомке. Достал какие-то мешочки и коробочки, и стал понемногу отсыпать их содержимое в котелок.

— Щепотку валерьки, крупинку медянки, — бормотал он. — Ума не добавит, но тело поправит.

Потом налил в котелок воды и повесил над огнем.

— Эй, ты, дрозд черный. Жить не хочешь, так чего в ошейнике не сдох? Коготь говорил, тухлятину жрал, чтобы не околеть.

Парень сдернул с лохматой головы плащ и снова сел.

— Хочешь, чтоб я сблевал? Зачем тогда кормил?

Лунь покачал головой.

— Не хорохорься, лучше послушай. Да, ты теперь не человек. Только поэтому и выжил. Думаешь, я не понимаю, что значит для любого из вас, людей, оборотнем стать? Особенно для благородного. Понимаю. Знаю, как твой отец к нам относится, и догадываюсь, как тебя воспитал. Но ответь: ты себя действительно псом и тварью ощущаешь или казнишься, представляя, каково Соколиному будет о твоем преображении узнать?

Пленник хотел было снова закутаться с головой и отвернуться, но вопрос Луня неожиданно заставил задуматься. Новообращенный нелюдь попытался вспомнить собственные ощущения. К его удивлению, ничего отвратительного на ум не пришло. Да, оборот, как называл это Лунь, оказался болезненным, но само нахождение в теле животного вовсе не было ужасным. Сознание не покидало его, хотя несколько слабело. Зато острее чувствовались примитивные желания: жить, есть, пить, порезвиться на свободе, найти самку. Причем их исполнение сулило гораздо большее физическое удовольствие, чем получение всех этих простых вещей в человеческом облике. Он невольно вспомнил, как играла только что каждая жилочка в теле пса, как хотелось сорваться с места и удрать за стены замка, пробежаться по осеннему лесу, вдыхая запах палой листвы, сырой земли, теплой крови под пушистой кроличьей шкуркой…

И в то же время рассудок главенствовал. Желания могли одержать верх, только если он сознательно сдастся. Но ведь то же самое происходит и с людьми! Невелико, оказывается, различие…

Правда, его человеческая ипостась после обряда изменилась, он это хорошо чувствовал. Обострились обоняние, зрение и слух, судя по перенесенному, увеличилась физическая выносливость. Плохо ли? А способность заживлять раны? И теперь ему не нужно серебро, чтобы распознать оборотня. Но сам он уже не сможет безболезненно прикоснуться к этому металлу. Не носить больше материнский крылик… Да где он теперь? Втоптан в грязь в том проклятом ущельи воинами-оборотнями? Или копытами его собственной лошади?

Пленник вздохнул. Да, он стал другим, но не чувствует себя жуткой тварью, в которой человеческого — лишь непостоянная оболочка. Неизменны его чувства к отцу, давно умершей матери и погибшему брату… И к проклятому племени Клыкастого, которое породило таких извергов, как Коготь, или сучек вроде Ненасыти. А еще Луня, с неизменно спокойным голосом, мудрыми глазами и, похоже, твердым намерением растормошить зачем-то своего врага…

— Ну, что надумал, дрозд?

— Что не так все просто.

— Вижу, начинаешь приходить в себя. Не вешай нос. Захочешь жить — будешь. А остальное приложится. Вот, выпей.

Лунь уже снял с огня закипевший котелок и теперь осторожно сливал его содержимое в кружку. Парень принюхался. Запах был незнакомый, странный, но не тревожный, а, скорее, успокаивающий. Пленник сжал горячую посудину обеими руками, с наслаждением выпил обжигающий отвар, потом завернулся в плащ и уснул.

Когда проснулся в следующий раз, за окном стемнело. В креплениях на стене горело два факела, их неровное пламя наполняло просторную кухню не столько светом, сколько пляшущими тенями. За столом сидела молодая женщина в мужской одежде и обсасывала кости, которые доставала из большого глиняного горшка. Пленник замер. Это, скорее всего, та самая Ненасыть. Наверное, он видел ее лицо во время обряда, но теперь узнать не мог. В этот момент женщина раздраженно отбросила очередную обглоданную косточку и взглянула в его сторону.

— Все еще жив, клятый щенок, — пробормотала сквозь зубы и, подняв горшок обеими руками, стала пить через край.

— Несытька, оставь, это не тебе! — в кухню вошел Лунь с каким-то узлом в руках.

— Я проголодалась и пришла поужинать. Это не твой замок и не твоя кухня, старик.

— Проголодалась — иди, поймай кролика. Или хлеб испеки. Ты ж баба, должна уметь. Мука тут есть.

Ненасыть зарычала, ее и без того жестокое лицо приняло зверское выражение, челюсти выдались вперед, клыки удлинились.

— Что-то слишком заботишься об этом щенке, Лунь! Забыл, кто его отец? Или, может, не помнишь, как погибли твои жена и дети?

— С памятью у меня все в порядке, тебе такой не желаю. Тяжело с ней жить. Думаю, тяжелее, чем с твоей ненавистью.

Лицо волчицы тут же приняло человеческий вид, она вскочила, опрокинув лавку, и быстро вышла. Лунь подошел к очагу.

— Подымайся, дрозд. Я тут одежду тебе нашел, примерь, — бросил пленнику принесенный узел.

Парень сел и развернул тряпки. Это оказались простые холщовые штаны и рубаха, поношенные, но чистые. Ему, впрочем, было совершенно все равно, во что одеваться, лишь бы снова не представать перед оборотнями обнаженным.

— Спасибо!

— Пожалуйста. Обувки пока нет, не обессудь. Имей в виду, в одежде лучше не перекидываться, быстро рвется. Нужно сначала все снять и спрятать, если намерен вернуться. Если нет, связываешь в узел, делаешь петлю и тащишь с собой в зубах. Не слишком удобно, но можно привыкнуть. Деваться-то все равно некуда. С людьми жить — голым не ходить.

— Зачем рассказываешь? Мне вряд ли придется воспользоваться ценными советами.

— Да и не пользуйся, — пожал плечами Лунь. — Видишь же, я старый, а старики любят молодежь поучать. Есть хочешь?

— Хочу. А там разве осталось? — он вспомнил, как Ненасыть запрокинула голову, допивая бульон.

— Не, из горшка Несытька все выхлебала, да там немного и было. Но я тут кое-что припрятал, — Лунь пошел в захламленный угол, покопался там и вернулся к столу с туеском, в котором обнаружилась завернутая в большие мягкие листья кроличья тушка, ободранная и выпотрошенная. — Ушастый еще днем бегал. Перекидывайся и ешь.

— Нет, я не хочу, — парня начало трясти.