Михаил Морозов - Шекспир

• Название: Шекспир
• Автор: Михаил Морозов
• Издательство: Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1956

Михаил Михайлович Морозов (1897–1952) — выдающийся советский шекспировед. Его книги и статьи широко используются литературоведами и работниками театра, занимающимися изучением Шекспира и постановкой его пьес. Впервые книга М. М. Морозова «Шекспир» вышла в 1947 году. Настоящее (второе) издание дополнено примечаниями и содержит расширенную библиографию.

---

Отелло, как он сам говорит, «не легко ревнив». Но Яго, капля за каплей, льет ему в уши яд подозрения. Ослепленный Отелло верит Яго. И не в пароксизме неистовой ревности, но со спокойствием и сдержанностью глубокой скорби Отелло совершает над Дездемоной суд. «Если она останется жива, она предаст и других», — говорит он. Отелло убивает Дездемону. Замысел Яго торжествует. Но в эту минуту находится человек, который, не побоявшись смерти, разоблачает злодея. И замечательно, что это — самая «обычная» женщина, которая, как говорится, не хватает с неба звезд, — жена Яго, Эмилия. Узнав, что Дездемона невинна, Отелло в конце пьесы «роняет обильные слезы, подобные целебной мирре аравийских деревьев». Он плачет слезами радости. Правы оказались они, Отелло и Дездемона, а не Яго. И в этих слезах сильного, мужественного Отелло перед смертью — тот катарсис, то просветление, в котором чувствуется бесконечная вера в человека и который лучом света озаряет финал великой трагедии.

XXI. «КОРОЛЬ ЛИР»

«Лир, сын Бальдуда, стал царствовать над британцами в 3105 году по сотворении мира; в те времена Иоас царствовал в Иудее», — читал Шекспир в «Хрониках» Голиншеда — одной из любимых своих книг. Повесть уводила в глубокую древность. «Вообразите то время, — пишет Виктор Гюго: — только что построен храм в Иерусалиме; сады Семирамиды, которым уже девятьсот лет, начинают приходить в упадок; в Эгине впервые чеканят золотые монеты; Фиодоном, тираном Аргосским, только что изобретены весы; китайцы впервые стали вычислять времена солнечных затмений; Гомер, если он еще жив, — столетний старец; Ликург, наблюдательный путешественник, вернулся в Спарту… Таково было время, когда Лир царствовал на окутанных туманами островах».

В трагедии Шекспира Лир клянется «священным излучением солнца», тайнами Гекаты и ночи. Себя он сравнивает с разъяренным драконом. Лир и Кент клянутся Аполлоном, богом солнца. И действительно: древние британцы поклонялись солнцу. После римского завоевания британцы научились у римлян искусству бронзовой скульптуры, и среди памятников последней часто встречается змей с гребнем — дракон. Геката, трехглавая богиня подземного царства, богиня древнего мира, уцелевшая при Зевсе от времен Титанов, — один из архаических образов древней мифологии, — та, которой на перекрестках дорог приносили жертву псов, медвяные соты и черных ягнят. Мысль Шекспира уходила в тьму далеких веков.

Зачем нужна была эта древность Шекспиру? Мы знаем, что всегда и повсюду он говорил о своей современности. Но в каждом отдельном произведении он выбирал определенную сторону этой современности и находил для нее соответствующий фон. Воспевая пламенную любовь двух молодых людей своего времени, он выбрал южное небо Италии, упомянул о платановой роще, в которой бродит влюбленный Ромео, о растущем в саду Капулетти цветущем гранатовом дереве, на котором поет соловей. «Лебединая песня» Ренессанса, если можно так назвать «Антония и Клеопатру», прозвучала на фоне утонченного упадочного эллинистического Египта. Шекспир стремился передать суровость своего века, и перед ним возникли очертания замка в Эльсиноре, северное небо с блещущей на нем Полярной звездой; вместе с принцем датским он ощутил пронизывающий холод ветра… Так было и с «Королем Лиром». Этот древний туманный мрачный мир гармонировал с жестокой природой окружавшей Шекспира действительности, с самим существом этой действительности. Вспомним сцену ослепления Глостера, нигде у Шекспира непревзойденную по своей жестокости. Не случайно образы хищных зверей упоминаются особенно часто в тексте «Короля Лира». Наряду с ними постоянно встречаются и образы физического страдания. Так, например, в конце трагедии Кент сравнивает мир с «жестокой дыбой», орудием пытки, терзающим измученного старца. И, наконец, то противоречие между роскошью и нищетой, которое видел Шекспир в окружавшей его жизни, находило символическое выражение в противопоставлении пышной залы королевского замка (начало трагедии) той мрачной, безлюдной, «древней» степи, по которой в бурную ночь бродит обездоленный Лир и единственными обитателями которой являются «сова и волк».

Впервые повесть о старом британском короле и его неблагодарных дочерях была записана на латинском языке в начале XII века. В течение XVI века эта повесть пересказывалась несколько раз и в стихах и в прозе. Варианты ее находим и в «Хрониках» Голиншеда и у других авторов XVI века. В начале девяностых годов XVI века на лондонской сцене шла пьеса о короле Лире.

В отличие от шекспировской трагедии дошекспировский Лир во всех своих вариантах приходит к счастливой развязке. Лир и Корделия оказываются в конце концов вознагражденными. В своем благополучии они как бы сливаются с окружающей их действительностью, ассимилируются с ней. Наоборот, положительные герои трагедии Шекспира возвышаются над этой действительностью. В этом их величие и вместе с тем обреченность. Если бы рана, нанесенная отравленной шпагой Лаэрта, не оказалась смертельной, Гамлет все равно не смог бы царствовать над миром Озриков, новых Розенкранцев, Гильденстернов и Полониев, как не смог бы вернуться и в мирный Виттенберг. Если бы шевельнулась пушинка у губ Корделии и она бы ожила, Лир, «увидавший многое», как говорит о нем герцог Альбанский в заключительных словах трагедии, все равно не смог бы вернуться в тот пышный зал королевского замка, где мы видели его в начале трагедии. Не смог бы он, бродивший с непокрытой головой в бурю и дождь по ночной степи, где вспоминались ему «бедные, нагие несчастливцы», удовольствоваться и укромным безмятежным приютом, который создала бы ему Корделия.

В дошекспировских вариантах «Лира» нет сцены в ночной степи, как нет в них и шута — носителя народной мудрости.

От своих источников трагедия Шекспира отличается прежде всего постановкой гуманистической, подлинно шекспировской проблемы. Лир на троне, «олимпиец», окруженный блеском двора (начальная сцена, несомненно, самая пышная во всей трагедии), далек от страшной действительности за стенами замка. Корона, королевская мантия, титулы являются в его глазах священными атрибутами и обладают полнотой реальности. Ослепленный раболепным поклонением в течение долгих лет своего царствования, он принял этот внешний блеск за подлинную сущность. Почему же ему было и не отказаться от «власти, доходов и правления», раз королевский сан, обладающий сам по себе реальностью в его глазах, сохранялся за ним? «Мы сохранили имя и титул короля», — говорит Лир.

Но под внешним блеском ничего не оказалось: «Из ничего и выйдет ничего», как говорил сам старый король. Он стал, по словам шута, «нулем без цифры». С плеч упала царственная одежда, с глаз упала пелена, и Лир впервые увидел мир неприкрашенной действительности — жестокий мир, над которым властвовали Реганы, Гонерильи и Эдмунды. «Олимпиец» низвергнут на голую землю. Лишенный королевской власти, Лир увидел себя «бедным, больным, немощным, презираемым стариком». Мрачная степь, по которой ночью, в бурю и дождь, бродит бездомный Лир и среди которой одиноко торчит шалаш помешанного бродяги, как бы воплощает мрачный фон шекспировской эпохи. В ночной степи прозревший Лир говорит:

Вы, бедные, нагие несчастливцы,
Где б эту бурю ни встречали вы,
Как вы перенесете ночь такую
С пустым желудком, в рубище дырявом,
Без крова над бездомной головой?
Кто приютит вас, бедные? Как мало
О вас я думал! Роскошь, научись,
О научись сама страданью бедных,
Стряхни с себя избыток, им на пользу,
И докажи, что справедливо небо![65]

Ни в одном из своих произведений Шекспир не показал эволюцию образа с такой полнотой, как в центральной фигуре «Короля Лира». В ходе развивающихся событий меняется не только сам Лир — меняется и отношение к нему зрителя или читателя. «Смотря на него [Лира], - замечает Н. А. Добролюбов, — мы сначала чувствуем ненависть к этому беспутному деспоту; но, следуя за развитием драмы, все более примиряемся с ним как с человеком и оканчиваем тем, что исполняемся негодованием и жгучею злобою уже не к нему, а за него и за целый мир — к тому дикому нечеловеческому положению, которое может доводить до такого беспутства даже людей, подобных Лиру».[66]

Сцена в степи — момент полного падения Лира. Он оказался выброшенным из общества. «Неоснащенный человек, — говорит он, — всего лишь бедное, голое, двуногое животное». И вместе с тем эта сцена — его величайшая победа. Он в эту бурную ночь понял то, что с самого начала понимал шут, который уже давно знал истину. Недаром Лир называет его «горьким шутом». «Судьба, распутница из распутниц, — поет шут, — ты никогда не отворяешь двери беднякам». Жизнь вокруг, как видит ее шут, уродливо искажена. Надо, чтобы все в ней изменилось. «Тогда наступит время, — кто доживет до него! — когда ходить начнут ногами», — поет шут. Он — «дурачок». А между тем, в отличие от придворных Лира, он до конца сохраняет человеческое достоинство. Следуя за Лиром, шут проявляет подлинную честность и сам сознает это. «Тот господин, — поет шут, — который служит ради выгоды и ищет выгоды и который только по внешности следует за своим повелителем, унесет ноги, когда начнется дождик, и покинет тебя в бурю. Но я останусь, дурак не уйдет; пусть спасается бегством мудрец; убегающий негодяй похож на шута, но сам шут, ей-богу, не негодяй». Итак, шут уже с самого начала обладал той мудростью, которую, сбросив королевскую мантию и корону, лишь путем тяжелых страданий обрел Лир.