Франсуа Мориак - Том 2 [Собрание сочинений в 3 томах]

• Название: Том 2 [Собрание сочинений в 3 томах]
• Автор: Франсуа Мориак
• Издательство: ТЕРРА - КНИЖНЫЙ КЛУБ
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2002
• ISBN: ISBN 5-275-00702-7

Французский писатель Франсуа Мориак — одна из самых заметных фигур в литературе XX века. Лауреат Нобелевской премии, он создал свой особый, мориаковский, тип романа. Продолжая традицию, заложенную О. де Бальзаком, Э. Золя, Мориак исследует тончайшие нюансы человеческой психологии. В центре повествования большинства его произведений — отношения внутри семьи. Жизнь постоянно испытывает героев Мориака на прочность, и мало кто из них с честью выдерживает эти испытания.

Во второй том вошли романы «Тайна семьи Фронтенак», «Дорога в никуда» и «Фарисейка».

---

И вот в четверг Пьеро Костадо прикатил на велосипеде, хотя день был холодный, лил дождь, и Дени уже стал надеяться, что он не приедет.

Дени повел его в маленькую гостиную, из окон которой видны были поля, затопленные растаявшим снегом и дождевой водой. Он тотчас же завел разговор о «Кибеле», хотя чувствовал, что Пьеру хочется что-то ему сказать, — видимо, он с трудом сдерживал желание поделиться важной, волнующей его новостью. Но Дени знать ничего не желал и нарочно сводил все разговоры к поэме Пьера, которая и в самом деле нравились ему.

— «Кибела» не очень-то подвигается, — сообщил Пьер. — У меня теперь не тем голова занята. А тебе вправду хочется послушать «Кибелу»? (Его, конечно, это очень трогало и даже умиляло.) Я сейчас работаю над тем куском, где Атис изменяет Кибеле, она застает его с нимфой Сангаридой. Целую неделю бьюсь над двумя десятками строк.

— Знаешь их наизусть?

— Прочесть тебе? Ты действительно хочешь послушать?

И Пьер сунул в пепельницу сигарету, которую закурил.

— Это, разумеется, опять монолог: Кибела говорит сама с собой.

И он начал декламировать, произнося слова нараспев и немного гнусаво, — манера, которая на этот раз совсем не восхищала Дени.

Врывался сосен шум и протяжный гул прибоя.
Раскатывался гром. Слепящею стрелою
Прекрасный Атис был внезапно озарен, —
Лежал в объятьях Сангариды он.
Своею белизной она меня пленила —
И ненависть свою на миг я позабыла.
Над их сплетенными телами сотни рук
Ломала я, скорбя, напрасно призывая
Отмщение богов. Но грома грозный звук
Бессилен разомкнуть любви заклятый круг,
Ничто не вырвет их из сладостного рая.
О молния, бессильна даже ты!
И вот в немой тоске покровом темноты
И мирной тишиной их счастье окружаю,
Лишь слезы капают, с ветвей на них спадая.

Дени слушал, прикрыв глаза ладонями, а когда Пьер кончил, отвел руки и, помолчав, сказал:

— Одиночество перед лицом чужой любви. Вот, в сущности, в чем трагедия твоей Кибелы: перед ней раскрылась бездна наслаждений, в которых ей нет доли. В любви ей ведомо лишь одинокое безответное чувство, пламя сжигает ее, но никому не светит, никого не согревает…

— Ну, нас с тобой такие дела не касаются. Ты что, с ума сошел? Мы же еще не любили… Еще не любили «по-заправдашнему», как ты говорил когда-то.

Ничего не ответив другу, Дени задумчиво смотрел на огонь, горевший в камине. Пьер продолжал:

— Пока что будем радоваться любви других людей… Я нарочно ждал, когда все будет наверняка известно… Даже не хотел, чтоб тебе говорили, пока не будет подписано…

Дени поднял голову и с ненавистью посмотрел на друга. Как ему противно было лицо Пьера, раскрасневшееся от быстрой езды на велосипеде и от жаркого огня. Противен был и золотистый пушок на его пылающих щеках.

— Все так неожиданно получилось. Мы с Робером плохо судили о матери. А ведь она, знаешь, так была потрясена вашим несчастьем… И вот она приняла решение, которого мы никак уж от нее не ожидали». Я долго не верил, пока все это не произошло на самом деле: меня, дружище, освободили от опеки, хотят произвести раздел имущества — не только отцовского наследства, но даже всего, что лично матери принадлежит…

Дени нетерпеливо прервал его:

— А мне-то какое до этого дело?

— Дени, милый, да разве ты не понимаешь? Робер будет теперь независимым человеком. Может жить самостоятельно, даже если он женится, и закончить свое образование. Ну, что теперь скажешь?

Дени поднялся. Он стоял, молча глядя на огонь, и все не поворачивался лицом к Пьеру. Наконец сказал спокойно:

— Ты забыл, что у моей сестры теперь другие заботы. Что было, то прошло и быльем поросло — это ее больше не интересует… Что ты смеешься, как дурачок?…

— Ну что ты болтаешь? Ничего быльем не поросло!.. Роза тебе нарочно не говорила, ведь она, как и мы с Робером, не очень-то верила, что наша мамаша доведет до конца свое решение. Словом, не хотела внушать тебе ложных надежд…

Дени сказал равнодушным тоном:

— Ага, понимаю? Они, значит, встречались иногда?

— Иногда? Да будет тебе известно, дорогой мой, что они каждый день завтракают вместе в одной молочной около Медицинского института… И я тоже завтракаю с ними по четвергам… Меня так я подмывало рассказать тебе, а Розетта не позволяла. Ну что, брат? Что скажешь? — Он положил руки на плечи Дени. — Признайся все-таки, что я начал понемножку исправлять…

Дени покачал головой.

— Не понимаю, ты-то какую роль играл в этой истории?

— Огромную роль, голубчик, огромную! Скажу тебе по секрету, что насчет раздела состояния мать оказалась молодцом, но она без конца твердит, что наши дома все меньше приносят дохода, ремонт в квартирах жильцов обходится несусветно дорого, налоги растут, — словом, доходов мало, и Роберу не на что будет содержать целую семью… Ну, ты ведь знаешь маму!..

— Можешь ее успокоить. Мы ни гроша не попросим у ее сыночка.

Дени наконец повернулся, и Пьера поразила его бледность.

— Какая я скотина! Прости меня, Дени. Опять мы увязли в болоте каких-то гнусных денежных расчетов. А ведь все это не имеет никакого значения… Придется подождать всего несколько лет, пока Робер начнет зарабатывать себе на жизнь… Впрочем, все свои деньги я отдам Роберу. И вообще, тут важно только одно, — чтобы не было разбито счастье Розы. А все остальное — пустяки…

— Так ты, значит, решил, что Роза будет счастлива с твоим братом? Ты в этом уверен?

Пьер обиделся и возмущенно заявил:

— А уж это не мне, да и не тебе решать. Это их дело, им и судить. И мне кажется… Послушай, Дени, я ведь обедаю с ними каждый четверг, я наблюдаю… Робер всегда задерживается в клинике и приходит последним. Если бы ты видел, какое делается лицо у Розы, когда он входит. Право, старик, тут хочется сказать, как у меня в «Кибеле» написано: «И мирной тишиной их счастье окружаю». Моя Кибела не отличает наслаждения от счастья, однако ж любовь расцветает во всей своей силе еще до того, как мужчина и женщина обменяются хотя бы малейшей лаской.

Дени спросил:

— Они целуются?

Пьер засмеялся несколько деланным смехом.

— Ну, знаешь, старик, ты уж очень любопытен.

— Тебе пора ехать. Пьеро, — сказал Дени, подойдя к окну. — Снег повалил по-настоящему… Сразу стемнеет. По нашей дороге тогда не проедешь, а путешествовать пешком ты не привык. Да и зачем тебе? Ты, я думаю, теперь и самокат свой оставишь. Заведешь себе автомобиль, верно?

— Не говори так, Дени, слышишь! Мне это неприятно, ты меня обижаешь.

Они спустились по черной лестнице на кухню, где Пьер оставил свой велосипед.

— А почему это тебя обижает? Ведь теперь ты откроешь свой счет в банке, будешь подписывать чеки. Чего же тут стыдиться? Подписывай чеки да стриги купоны — это отныне твой долг, твоя обязанность, дело государственной важности. А в конце концов ты будешь походить на свою мамашу. Впрочем, ты и сейчас на нее похож. У тебя и голос в точности как у нее. А если ты еще больше потолстеешь…

Они стояли в каморке, отделявшей лестницу от кухни. При слабом свете ночника Дени не мог различить выражение лица своего друга и увидеть, как подействовали на него эти насмешки. Но когда Пьер заговорил, Дени едва узнал его голос — так он изменился.

— Дени, что я тебе сделал?

Никакого ответа. Слышно было только тяжелое дыхание Дени. Над их головами блестели начищенные кастрюли, на полках выстроились банки с маринадами. Пахло стиркой и пряностями. Дени задышал часто-часто, как будто запыхался от долгого бега, и вдруг заплакал, отвернувшись к стене и уткнув голову в согнутые руки.

— Дени, — повторил Пьер Костадо, — что я тебе сделал? — Он обнял его за плечи, Дени вырвался. Пьер настаивал: — Почему ты не говоришь? Объясни, что я тебе сделал?

— Я и сам не знаю. Я бы сказал тебе, если б знал… Не знаю, отчего мне так больно.

Вечером он сослался на мигрень и лег спать без ужина. Зашла на минутку Роза посидеть у его постели. Дени сказал, что ему ничего не надо, пусть только оставят его в покое. Сестра предложила побыть около него; она возьмет книгу и будет читать про себя, а разговаривать они не станут. Дени согласился. Роза исподтишка наблюдала за ним. Она знала, что днем к нему приезжал Пьер: «Верно, Дени сердится, что я ему не доверяла, все от него скрыла и, значит, обманула своего брата», — думала она. Дени понимал, почему Роза пришла и сидит возле него; она как будто говорила: «Прости меня!» Оба молчали, предпочитая обойтись без всяких объяснений.

Глава девятая

Свидания назначались в шесть часов вечера в сквере у статуи «Юноша и Химера». Робер всегда являлся первым; он знал, что как раз в это время Роза выходит из книжной лавки Шардона и через десять минут ее фигурка появится в конце аллеи на фоне радужного веера водяных брызг, разлетающихся в воздухе при поливке сада. Пахло свежестью, влажной пылью, мокрой травой и краской, которой окрашены были садовые стулья. Он ждал ее, и ему так хотелось убедиться, что она все та же девушка, образ которой он носил в своем сердце, та Роза Револю, с которой он танцевал на балах прошлую зиму, да еще и в этом году; у нее все то же сияющее личико, рассеянный взгляд и такие изящные туалеты, оттеняющие ее очарование… В прежние дни почти всегда какая-нибудь черточка свидетельствовала об ее ангельском равнодушии к житейским мелочам: чуть-чуть видневшееся плечико рубашки, расстегнувшийся крючок, прядка волос, нарушавшая строгую гармонию прически, сооруженной знаменитым парикмахером Тарди. «Все у нее в беспорядке», — говорила тогда Леони Костадо. Но в те времена Робера умиляла легкая небрежность этого хрупкого создания, жившего в роскоши, — ведь никогда она не доходила до неприятной неряшливости.