Юрий Мушкетик - Семен Палий

• Название: Семен Палий
• Автор: Юрий Мушкетик
• Жанр: Историческая проза

---

Но челобитной на другой день не подал, потому что, когда утром поехали благодарить государей, был только Иван, а Петр приказал не пускать к себе никого. Мазепа решил подать челобитную позже, но скоро и сам забыл о ней, — не до того было. В Москве в ту пору начались большие события.

Быстро повзрослевший Петр перестал скрывать свое недовольство властолюбием сестры и ее управлением. Он видел безвольную, ленивую думу, разжиревших мздоимцев в приказных избах, понимал, что Софья лишь тешится властью, далекая от истинно державных дел. Нужна была твердая рука, чтобы навести порядок в стране, и он уже почувствовал в себе необходимую для этого твердость и силу. Софья не намерена была уступать власть. Близкий к царице начальник стрелецкого приказа Шакловитый решил действовать твердо и безотлагательно. Не ожидая особого на то приказа Софьи, зная, что она одобрит его действия, приказал стрельцам итти в Преображенское и убить Петра.

Ночью, когда Петр спал, в Преображенское на взмыленных конях прискакали два стрельца — Мельнов и Ладогин. На стук выбежала стража, их не хотели впускать, но когда те оказали, что Петру и его матери угрожает опасность, стража, побежала доложить Борису Голицыну, — он один мог разбудить царя. Борис Голицын, торопливо расспросив, в чем дело, бросился в опочивальню. Бесцеремонно растолкав Петра, крикнул:

— Беда, государь, полки Софьи возле Преображенского!

Петр, ничего не понимая, протирал заспанные глаза.

— Какие полки? Разве сегодня маневры? Я устал, пусть лучше завтра, — и он снова хотел лечь.

— Не маневры. Шакловитый сюда стрельцов ведет!

Петр мгновенно сорвался с постели:

— Где он, близко?

— Не знаю.

Под окном слышались голоса: то преображенцы расспрашивали Мельнова и Ладогина о том, что произошло. Петр в одной рубахе кинулся в конюшню. Схватив первого попавшегося коня, вскочил на него без седла, вцепившись в недоуздок. Борис Голицын сделал то же самое. Тут к ним подбежал, размахивая руками, проснувшийся Меншиков. Он ничего не знал, но расспрашивать было некогда. Видя, что Петр уже сидит на коне, Меншиков махнул рукой и бегом бросился к конюшне.

— Ворота! — закричал Борис Голицын.

Конь под ним поднялся на дыбы и одним духом вынес всадника за ворота. Петр не оглядывался, только слышал за собой топот, и это еще больше подгоняло его.

Схватившись левой рукой за гриву, прижав голые пятки к бокам обезумевшего коня, он то и дело дергал недоуздок. Ехали минут десять, но они показались Петру целым часом. Простучали по какому-то мостику, дальше дорога пропала, и кони помчались полем. Вдруг перед ними возникла стена леса.

— Стой! Стой! — не своим голосом закричал Борис Голицын.

Петр резко натянул повод и круто повернул вправо. Он чуть было не упал, склонившись на шею лошади.

Голицын кинулся наперерез Петру и схватил коня за недоуздок. Лошади сгоряча пробежали еще несколько минут рядом и остановились. Тут подскакал и Меншиков. Все настороженно прислушались, нет ли погони. Вокруг было тихо, только ветер шелестел ветвями в темном лесу и тяжело дышали лошади.

— Ну, куда же теперь? — спросил Меншиков, глядя на Петра. Он хотел пошутить, но побоялся и только добавил: — В такой ундирформе? — Меншиков был без кафтана, однако успел надеть штаны, кроме того, сидел на оседланном коне, и его босые ноги странно торчали в стременах.

— Куда же как не в Троицу? — кивнул в темноту Голицын. — Там крепкие стены, любую осаду можно выдержать.

Петр промолчал. К горлу подкатился жгучий комок, и Петр боялся, что, если начнет говорить, заплачет. Его душила злость, смешанная со стыдом. «Как теперь появиться перед людьми?» — думал он. Однако, пересиливая себя, сказал:

— Правда, князь, поедем в Троицу.

Опять наступило молчание.

— А сдается, в Преображенском все спокойно, — почему-то посмотрел на Меншикова Голицын.

— Вернись, Алексашка, возьми одежду, да и сам оденься. И прикажи воем итти в Троицу. Мы тебя здесь подождем. Не мешкай: одна нога здесь, другая там, — уже спокойно приказал Петр, перебрасывая ногу через шею коня.

Меншиков ударил босыми пятками лошадь, которая бочила и не хотела отходить от других, дернул поводья и скрылся в темноте.

После этой ночи Петр крепко осел в Троице. Крепость подправили, углубили ров, укрепили стены и каждый день проводили учение с войском, хоть его было очень мало. Петр рассылал грамоты боярам и стрельцам, обещая им прощение и службу. Хотя ни Петр, ни Софья еще ее предпринимали решительных действий, однако между братом и сестрой шла последняя короткая борьба.

Мазепа оставался в стороне от всех этих событий, выжидая, чем все закончится. Но, выслушивая донесения о том, что делается в Москве, он с каждым днем волновался все больше и больше. Гетман заперся в комнате, почти никого не пускал к себе и широкими шагами ходил из угла в угол.

Однажды утром к нему постучал Лизогуб. Гетман сидел у окна с люлькой в зубах: по всему было видно, что он не ложился всю ночь. Лизогуб про себя отметил, что гетман похудел, осунулся, даже постарел. Бунчужный сел, не ожидая приглашения, вынул кисет и тоже набил трубку.

— Да, — протянул он, — заварилась каша.

Мазепа был явно не склонен к беседе: он даже не повернулся, продолжая смотреть в окно.

— Уже почти месяц прошел, как началось, а конца не видно, — снова медленно заговорил Лизогуб, украдкой следя за гетманом.

— Перемелется — мука будет, — кинул, наконец, Мазепа. — Свои они: и подерутся и поругаются, а сойдутся вместе — примирятся, как кобзари поют.

Шутка не получилась.

— А все-таки не Петра ли верх будет? — продолжал Лизогуб. — Один за другим к Петру бегут бояре со своими людьми. Софья уже всяко пробовала удержать стрельцов, — все напрасно, так и плывут, так и плывут к Петру.

— А что, вернулись от Петра посланные Софьей бояре и патриарх Иоаким? О чем они договорились?

Лизогуб откинулся на спинку глубокого кресла.

— Там остались. Они тоже видят силу Петра. Софья рада теперь все миром кончить, только Петр не идет на это. Немного было утихло, а сейчас опять вон что делается. — Лизогуб медленно стал разжигать погасшую люльку.

— Не тяни, Юхим, — не выдержал Мазепа. — Рассказывай, что там.

— Петр дал приказ всем стрелецким и начальным людям прибыть в Троицу, взяв по десять человек из каждого полка, а также взять с собой московскую гостиную сотню и все черные сотни. Тут уж ясно, что дело идет к концу.

— Про нас ничего не говорил?

— Ничего.

— Ну и что же, все поехали к Петру?

— Известное дело, за ослушание — смерть. А кому своя голова не дорога? Не прикроет же их Софья юбкой! А Петр требует и Шакловитого с соучастниками выдать.

— Ты думаешь, выдадут?

— Пускай кобыла думает, у нее голова большая, а я лучше завтракать пойду, — поднялся разгневанный Лизогуб. Его обижало то, что гетман скрывает от него свои мысли. «Если ему круто придется, то и мне не лучше будет, — думал Лизогуб, — вместе же были. И разве не я помогал ему добыть булаву? А теперь и посоветоваться не хочет».

Юхим Лизогуб вышел, хлопнув дверью.

Мазепа вскочил и заходил по комнате. Что делать, как быть? Кто из них одолеет?

В дверь опять постучали.

— О, чорт! — выругался гетман, — Кто там? Заходи.

Вошел гонец от Петра и подал гетману приказ прибыть в Троицу. Отпустив гонца, Мазепа некоторое время колебался: ехать или не ехать? Однако куда деваться?! Да и старшина — он замечал это не раз — все перешептывается за его спиной.

«Будь что будет, еду!» — решил гетман.

Возле Воздвиженского дорогу преградили бердышами стрельцы: царь приказал остановиться и ждать, пока не позовут. Страшно было Мазепе ждать этого вызова, он даже не сказал, чтоб поставили шатер, а просидел несколько часов на снятом с коня седле, в стороне от всех, положив ногу на ногу. К нему подошел и сел рядом полковник Федор Жученко.

— Пане гетман, письмо от наказного гетмана Вуеховича. Не успел я передать, когда сюда выезжали.

Мазепа сломал печать. Не дочитав до конца, разорвал и бросил. Жученко было неловко спрашивать, что в письме, однако решился:

— Что, плохое?

— Чернь бунтует… И какое вам всем дело — что да что? — грубо оборвал Мазепа, но тут же спохватился: Федор был одним из его верных полковников. — Пустое, Федор, там мы все уладим.

— Пане гетман, а Шакловитому на плахе голову отрубили, — с тоской произнес ни с того ни с сего Жученко.

— Значит, заслужил, если отрубили. А что с Голицыным Василием?

— Голицын все сидел в своей вотчине, в Медведевке, а недавно не выдержал и поехал с Неплюевым к царю. Так тот даже не принял их. Приказал сослать князя Василия в Каргополь за самочинное провозглашение Софьи царицей, за трату денег да неудачные крымские походы; Неплюева — в Пустозерск, за поддержку Голицына, за самоуправство и грабеж крестьян. И то пусть благодарят Бориса Голицына, — кабы не он, давно б им головы на плахе отрубили, да он заступился.