Аркадий Адамов - Искатель. 1966. Выпуск №4

• Название: Искатель. 1966. Выпуск №4
• Автор: Аркадий Адамов
• Издательство: Издательство «Молодая гвардия».
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1966

На 1-й стр. обложки — рисунок Ю. МАКАРОВА к рассказу ДЖ. Б. ПРИСТЛИ «Гендель и гангстеры».

На 2-й стр. обложки — рисунок художника-фантаста АНДРЕЯ СОКОЛОВА «Нашел!».

На 3-й стр. обложки — фото Р. ДИКА «Чуткие антенны». (6-я Всесоюзная выставка художественной фотографии. Москва.)

---

Я ждал. Мои ручные часики отмеривали время. Они шли, стрелки двигались, напоминая мне о том, о чем, пожалуй, не следовало мне напоминать.

Начало темнеть. Над моей головой было огромное звездное небо. Я смотрел на него с надеждой. Это были знакомые звезды. Я их видел еще из окна моего детства.

Затем я уснул, уснул со смутной надеждой, что проснусь в своем мире, в кругу привычных вещей и лиц, которыми вчера я еще не умел дорожить, не подозревая о том, что все повернется вспять.

Сон, который мне затем приснился, был уютен, домашне ясен, он окружил меня привычной атмосферой моей квартиры. Руки жены и ее улыбка оыли рядом, так же как и стол с чашкой горячего кофе. Я подвес чашку ко рту, чтобы глотнуть чуточку тепла и уюта, как вдруг проснулся. Дул холодный, пронизывающий ветер. Где-то далеко кричала птица. Ее крик был похож на стон, на плач. Она явно кого-то оплакивала.

Деревья стояли рядом. Ничего не изменилось. Реальность напоминала о себе, не заботясь о том, найду или не найду я объяснение, чтобы согласовать все случившееся со мной с законами логики и здравого смысла.

Я встал и пошел к скале. Она была дальше, чем мне это казалось, и то приближалась ко мне, то отодвигалась, словно играя. Я шел не спеша, как идет человек, у которого пока нет никакой цели.

Скала стояла на берегу горной реки. Ее шум, звон и грохот я услышал позже. Когда я подошел к скале, солнце вышло из-за туч. Стало совсем светло, и, взглянув, я увидел на скале незаконченный рисунок, силуэт бегущего оленя. Была изображена его передняя часть, задняя же только обозначена едва заметной линией. Передо мной было изображение необычайной живости и силы, словно кто-то недавно побывавший здесь остановил мгновение, заставив его ждать себя. Еще местами не обсохла краска — смесь охры с жиром. Нагнувшись, я увидел выдолбленную из камня чашку с остатками незасохшей охры, а также тонкую длинную кисть — пучок кабаньей щетины, привязанной к палочке.

Дикое и нелепое желание возникло во мне, дерзкое и жалкое, как мысль вора, возомнившего себя способным украсть Джиоконду из Лувра. Мне страстно захотелось закончить незаконченное, завершить незавершенное и к созданию неведомого гения прибавить частицу своей посредственности, дописав не дописанную на скале фреску.

Лихорадочным движением я схватил кисть, обмакнул ее в охру и прикоснулся своей немощной мыслью к идее гения, сумевшего запечатлеть страсть, бег, радость и испуг самой жизни.

Неосознанное чувство заставило меня оглянуться. В двух шагах от меня, всего в двух шагах стоял дикарь, одетый в оленью шкуру, может сам художник, и смотрел на то, что я творил.

Всего два шага отделяло меня от небытия, от пропасти без дна, в которую толкал я сам себя. Даже человечнейший из людей великий Рембрандт, увидя, как посредственность портит создание его сверхмощной силы, охваченный неистовым гневом, способен был бы, вероятно, убить навязавшего ему себя в соавторы. Но в двух шагах от меня стоял не мудрый Рембрандт и не кроткий Боттичелли, а первобытный человек с копьем в руке. Я весь сжался, уже обреченный, и мысленно считал мгновения, отделявшие меня от конца. Но первобытный художник не торопился. Я видел его лицо, изумленное и ужасное, прекрасное лицо юноши, представителя не только своей личной молодости и свежести, но и в сто крат более мощной юности, юности самого бытия, еще недавно взглянувшего на мир и только начавшего понимать его.

Охотник сделал широкий шаг и положил ладонь на мое плечо. Улыбка преобразила его строгое мужественное лицо, детская милая улыбка. Затем он показал на фреску. Взглянув, я не поверил себе. Завершенное изображение вдруг ожило, олень рванулся — весь испуг и трепет… Мое прикосновение к чужой мысли, полной красоты и силы, не испортило ее. Отнюдь.

И сам первобытный художник признал это своей детской улыбкой, своей ладонью, лежавшей на моем плече.

Мы стояли рядом и смотрели на изображение бегущего оленя. Мое плечо чувствовало тепло и приятную тяжесть ладош охотника.

Мы стояли рядом, как братья. Нас соединяло вместе нечто более близкое, чем кровное родство, единство мысли, воплотившейся теперь уже в общем рисунке.

5

Я уже упоминал о том, что на семнадцатом этаже прозрачного дома по Гаррисон-авеню, где раньше была нейрофизиологическая лаборатория, теперь зубоврачебный кабинет. Там священнодействовали зубные врачи и, тихо и монотонно бормоча, вгрызались в живую кость бормашины. А где же пребывал он, мистер Мефисто, лысый и жеманный бог, враждебный всякому шарлатанству?

Никто ничего о нем не знал, даже лифтер, бойкий, знающий все на свете мальчишка-негр.

— Он творил чудеса? — переспросил, меня лифтер, — Самые настоящие чудеса, господин? Нет, такого на свете не бывает. Чудес нет, я за это ручаюсь. Я тут работаю три года.

— А до зубоврачебного кабинета тут что было? — допытывался я.

— Контора одной фирмы. И очень недолго это помещение снимал какой-то чудак. Он давал советы неудачникам, как им жить. Потом он сбежал. Нет, нет! Он не был старым, скорей наоборот.

Так ничего не узнав, я ушел домой. Я искал того человека, который совершил чудо, дав мне возможность познать всю сладость и горечь изменившего свое направление времени. Я искал его со смутной надеждой, что он вернет меня туда к скале, в первобытный, юный и мощный мир, где остался юноша охотник.

А жизнь между тем шла, обыденная жизнь семидесятых годов XX века. Я не читал, что писали обо мне газеты. Обычно читала вслух Клара.

Меня называли феноменом. Искусствоведы и журналисты сравнивали меня с Брейгелем-старшим. Одни уверяли, что я был сильнее и оригинальнее Брейгеля, другие склонялись к тому, что Брейгель мне не уступал. В голосе моей жены Клары, когда она читала, чувствовалась насмешка и надо мной, и над искусствоведами, и даже над Брейгелем-старшим.

— Чья же я жена, — спрашивала она меня, — твоя или этого самого Брейгеля-старшего, который проживал, кажется, в семнадцатом веке?

— В шестнадцатом, — поправлял я.

— На век дальше, — дразнила она меня. — Подумаешь, всего-навсего на какое-нибудь паршивое столетие.

Да, они называли это талантом, мою тоску по утраченному, мою неосуществимую надежду снова оказаться возле скалы, по которой бежал нарисованный олень.

Тоска моя все усиливалась, и я во что бы то ни стало решил найти того старика, с помощью которого мне удалось побывать в палеолите.

Верил ли я в его, казалось бы, сверхъестественную способность обращать время вспять? Я не знаю, что ответить на этот вопрос. Ведь и охотник, изображая всю страсть и трепет живого мгновения, бег оленя, магией своей линии соединял невозможное с возможным, мечту с действительностью. Ведь прежде чем погрузить меня в странное сновидение, старик долго толковал мне о загадочности времени и о том дневнике, который ведет в молекулах нашего мозга и наша личная жизнь и история нашего рода. Он долго и скучно толковал мне о теории информации, поминал отца ее — великого Норберта Винера, как вдруг внезапно толкнул меня туда, в прошлое, в далекий мир палеолитических предков. Да, это был толчок. Я чувствую его и сейчас, словно пол уходит из-под моих ног и я повисаю в пустом пространстве. Это были первые страшные мгновения. А потом ощущение вернувшегося пространства, удовлетворенное и радостное чувство, что в мире есть то, на что можно опереться.

Правда, тот мир, в котором я нашел опору для своего тела, был моложе меня по крайней мере на тридцать тысяч лет.

Мир помолодел. Но я еще не знал, что придется помолодеть и мне. Об этом я узнал только тогда, когда притронулся поднятой с травы кистью к чужому и дивному рисунку.

Я и теперь каждый раз испытываю это чувство, когда притрагиваюсь своей собственной кистью, но уже не к скале, а к холсту. Это прикосновение соединяет меня с древней эпохой, где навсегда остался охотник. Я всякий раз чувствую что-то вроде толчка, но дверь в прошлое наглухо закрыта. Чувство каждый раз обманывает меня. Я здесь, а охотник там, и между нами тридцать тысячелетий.

6

Наконец я встретился с ним, с этим лысым сгорбленным магом, с этим сомнительным математиком, логиком и нейрофизиологом. Он был не один. Рядом с ним шла дама с лицом, закрытым вуалью. Я бы не узнал ее, если бы не остановил нейрофизиолога. Это была Клара, моя жена.

Она рассмеялась громко, капризно, с деланным изумлением. Потом бросив взгляд на нейрофизиолога, проронила скороговоркой:

— Это мой друг. Друг детства.

— Как он мог быть другом твоего детства, — спросил я, — он старше тебя по меньшей мере на двадцать лет?

— Это ничего. Бывает. Мы вместе играли. Он кажется старше своих лет. Не можешь же ты поставить это ему в вину?

Последнюю фразу она уже произнесла уверенно, своим обычным, не допускавшим возражения голосом. И я почти согласился.