Журнал - Ура бум-бум! №5 90

• Название: Ура бум-бум! №5 90
• Автор: Журнал
• Жанр: Искусство и Дизайн

---

Твой Посиделов.

***

Кольцово 19 июня 1989 г.

от Корженевского С. Посиделову Валерию

Высылаю тебе книгу: "Луна В Тумане" (японская Кл. Проза) Здравствуй, Валерий! Получил журнал, очень рад.

Пришел шеф, отвлек от написания. Я имел неосторожность обещать ему описание трехмерной игры «Жизнь» некоего Дьюдни в "Сантифик Американ", пришлось обещание выполнить, шеф, увидав все мои журналы, сгреб их в охапку и уволок домой, все 23 номера. Кроме того, забрал записи «ПИ» и «ПК». Для сына. Ему самому наше творчество несколько чуждо, кроме, впрочем, песни "Нефть??", это его любимый хит. Но недавно к нему прие? хал сынок, живущий с его первой женой в г. Иркутске, вот он и взял записи для него, сказав мне, что сынок, мол, здорово в рок-музыке шарит. У меня в глазу, или мне, показалось? засверкало недоверие. "Сколько ему лет-то?" — спросил я. "В восьмой класс перешел" — ответил шеф. Я в его годы тащился от "Дееп Пурпле" — заметил я. И добавил: "Помню, в 9 классе у нас появилась первая пластинка «Генезис». О! как я плювался!!!" Мда, такова быль. Ладно, шеф срулил, я продолжаю писать.

Вернусь к "Ура! Бум-бум". Хороший журнал. Главное короткий. Я прочитал его в один присест. Это хороший признак. В мире есть, я не считаю, естественно, «УББ», всего лишь один журнал, мой самый любимый — я его читаю по дороге от почтового ящика до квартиры, — "Веселые Картинки". Там порой даже смешные вещи публикуют. Вот уже многие годы я являюсь неизменным подписчиком этого периодического журнала. А от "Сантифик Американ" в этом году отказался, поскольку практически перестал заниматься наукой, это с одной стороны, а с другой — больно дорого стоит. А у меня в последнее время что-то с бабками напряг. Кроме того, я все больше отдаляюсь от точных наук, которым, в сущности, посвятил себя с 15 до 25 лет, в сторону гуманитарных. Хотя, вероятно, это явление временное, поскольку замечаю, что, возвращаясь к физике или математике, трепещу от изящества и красоты этих дисциплин. И ругаю себя за то, что по уши погрузился в эту словесную жижу, где нет ни кайфа, ни шарма, и сколько людей, столько и мнений. Кроме того, явно прослеживается тенденция начищения репы. Это уже слишком, — ни в какие… Тоска.

Самое запоминающееся место — описание альбома "Эл. — суд. Терапия". Но похоже, сама команда — кал, а реклама ей в полный рост. Вот так всегда!

Привет, обнимаю и целую, твой Штух.

гр. "Классификация Д" п. Кольцово 1989г.

НИЖНИЕ ЭТАЖИ БОГЕМЫ

"Мы разошлись, и как прежде,

спать я ложусь в одежде"

Олег Григорьев

Автор Олег Соколов

Еще ярче демонстрирует ущербность нашего восприятия трехмерного пространства бесконечная лестница, по которой одни люди идут вверх, а другие вниз - по одним и тем же ступенькам!

Олега Григорьева приглашают в клуб "Бибигон" для чевствования фамилии Григорьев (куда он так и не пошел).

В руках у Олега фотография Иосифа Бродского, осужденного в 1961 году "за тунеядство".

Снимок сделан в ноябре 1988 года.

История, которую я вам поведаю, не пощекочет нервы любителей острой пищи, но может навести на очень глубокие раздумья. Кому это нужно, конечно… 

1. ЗАЧЕМ!? 

Это случилось… А впрочем, почему, СЛУЧИЛОСЬ? Может быть просто произошло. Но поэтому и случилось, потому что произойти просто так не имело право. Это случилось.

Случилось поздним пасмурным вечером 9 октября. Играли позывные радиостанция "Невская волна". Уши мои напряглись во внимании. Анонсировали програмную страничку "Митьки в защиту Олега Григорьева". О-о-о! Вот так рубрика, подумал я, а через пятнадцать минут самый главный митек Дмитрий Шагин призывал в ночном эфире принять участие в судьбе поэта и писателя Олега Григорьева, которая странным образом решалась через суд! Всех, кому это дорого и близко к сердцу…

Дорого и близко было каким-то образом и мне, но ошарашен был настолько, что не понимал, что же произошло, зачем суд, почему такие слова звучат по радио: "Я думаю гений и злодейство несовместимы"!? 

2. ЧТО ЖЕ СЛУЧИЛОСЬ?!

Ответ на этот вопрос я получил только лишь от друга, Игоря Пучнина, которого нашел впервые, так быстро за полгода долгих и упорных поисков. Вдобавок он еще успел жениться, поселиться в новых районах Ленинграда… Но тут цепочка оборвалась, я его нашел и он мне объяснил, что приближается день суда. Он неизбежен, как горный обвал, неуклонно приближается и дней через десять завалит нас с головой. Олега судят и по очень хорошо знакомому мне делу.

Дальше объяснять было не надо, я все вспомнил. Я согласился быть дополнительным свидетелем.

Дело касалось февральского случая в квартире Олега Григорьева. Я зашел тогда к Олегу навестить его и Игоря / Игорь в то время был его приемным сыном по литературной линии/. После меня пришел участковый Бокалов. Раньше я слышал от Олега, что Бокалов очень часто к нему приходит, проверяет что он делает, кто у него дома. По такому к участковому отношению я понял, что Бокалов — давний друг Олега Григорьева. Последствия прихода Бокалова оказались таковы. Всех, кто был у Олега в квартире- я, Игорь, Гена Устюгов /это художник такой, Олег им очень дорожит/, Саша Царапкин, очень интеллигентный человек /когда я его видел тогда, то не знал, что это Саша Царапкин/ всех свезли в ближайшее отделение, а Олег после разборок с участковым остался дома. Меня из отделения вскоре выпустили. Я ушел, ребят попридержали…

Игорь рассказал еще, что почти, в тот же день Бокалов подал заявлении о якобы оскорбленном Григорьевым офицере советской милиции, каковым он являлся сам. Олега где-то в июле изолировали от общества, которое испытывало неустроенность душевную по соседству с ним, и сейчас он сидит в «Крестах». Тогда же Игорь показал мне первую книгу Григорьева, выпущенную в 1971 году, "Чудаки".

3. 19 ОКТЯБРЯ

В этот день я вошел в серое здание междугороднего телефона-телеграфа, одновременно выполнявшего функции суда. Народ шел так плотно, что в назначенный час /11 часов/ я и не пытался пройти в зад заседаний. Впрочем, пока мне это было ни к чему. Все свидетели, основные и дополнительные, находились в коридоре и хриплый звук динамика по мере надобности вызывал их в зал.

Вывели из временной камеры подсудимых доставленного из следственного изолятора Григорьева. Я увидел его за восемь месяцев впервые, лицо, казалось, стало каким-то невероятным образом меньше, его обрамляла бунташная черная пугачевская бородка. Тело замкнуто в черном тюремном полукомбинезоне. Окруженный плотным слоем сопровождающих милиционеров он скрылся в желтом проеме судебного зала. Дверь захлопнулась, суд начался.

До этого момента я успел зарегистрироваться вспомогательным свидетелем и теперь находился в незримой консолидации с другими свидетелями со стороны обвиняемого: Игоря и Саши Царапкина. Мы молча пожали друг другу руки и отошли в сторону. Наш разговор и воспоминания крутились вокруг февральского вечера. Напрягая память, восстановили некоторые существенные подробности, которые должны разрушить в какой-то степени обвинение Бокалова /я тогда вообще еще не знал в чем оно заключается, да и стоящие со мной тоже/. Вспоминали: Олег упал от толчка Бокалова, схватился за голову. У него вроде видели кровь. Вроде или видели. Вроде видели. Да-а-а… Непорядок.

Заседание дошло до обеденного перерыва, а нас еще не дергали. Выходящие из зала люди несли оттуда информацию, сообщая о атмосфере, сложившейся в результате дружных показаний соседей Олега. Упор делался на "крайнее разложение личности" 0лега, "антисанитарное состояние квартиры"… По делу якобы оскорбления Бокалова кто-то из соседей сказал вообще невероятное — Олег оторвал от фуражки козырек и радостно на нем плясал. Это в феврале-то месяце, от летней фуражки козырек, да еще и радостно…

Стала понятна тактика коллег, бокаловских свидетелей. Глубоко переживающая общественность обратила на нас — живых свидетелей — пристальное внимание. Провел отческую беседу Митя Шагин, суетился какой-то Вальдемар… Атмосфера в суде стояла очень и очень поганая. Идти туда не хотелось.

Приближался наш час. Час свидетелей со стороны подсудимого. По спине бегал мерзкий холодок /непривычно — в первый раз/, мозг совершенно устал. Прошло почти шесть часов утомительного нахождения в коридоре. Судейский голос в динамике вбросил меня в зал.

У судьи была фамилия Шевчук. Он такой плотный, высокий, с небольшой кругленькой бородкой. Кто-то рифмовал Шевчук — барчук". По правую и левую руки его сидели женщины. Их кажется называют — присяжные заседатели. Подле судебного стола расположились прокурор, адвокат и общественный защитник. Его функции выполнял писатель Александр Крестинсий! В последствии я узнал, что именно он участвовал в процессе А. Сакалаускаса. В зале сидело множество народа, практически половина из них что-то записывали на бумагу и магнитофоны.