Иван Кудинов - Переворот

• Название: Переворот
• Автор: Иван Кудинов
• Издательство: Издательство «Современник»
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1990
• ISBN: 5 – 270 – 00729 – 0

Историко-революционный роман барнаульского прозаика Ивана Кудинова «Переворот» посвящен первым годам революции и гражданской войны в Сибири. Автор рассказывает, как непросто проходило становление Советской власти на Алтае, как использовали политические авантюристы всех мастей идею Алтайской автономии, натравливая коренное население на большевиков, как разжигали белогвардейцы национальную рознь, прикрываясь именем честного, уважаемого всеми художника Гуркина, ставшего во главе Каракорум-Алтайского округа… Многие страницы истории, нашедшие отражение в романе, малоизвестны широкому читателю.

---

Шеренги неровно качнулись. И кто-то неуверенно возразил:

— Так то ж спросонья, не разобрав, что к чему… вот и повскакивали.

— А тут ишшо энтот Кержак благим матом завопил, — добавил другой. — Мертвый и то не улежить…

— Разговорчики! — оборвал Романюта. И поискал глазами того, которого называли Кержаком. Невысокий худощавый парень стоял на левом фланге во втором ряду, наклонив голову, и лица его не было видно. — Равняйсь! скомандовал Романюта, не спуская глаз с парня. Тот чуть поднял и повернул голову. — Отставить! Вы что, разучились команды выполнять? Чему вас три дня учили? Равня-яйсь! — еще громче и резче подал команду Романюта и сам тоже подтянулся и задержал дыхание. — Смирно! На-пра…во! Ша-агом…арш!

Непросохшая грязь чавкнула под ногами. Обширный квадрат плаца, вытоптанный и выбитый за эти дни до дегтярной черноты, как бы вбирал, всасывал, рассеивал звуки. Сырой и мглистый туман стлался над землей, медленно стекая в низину, к реке. Романюта шагал сбоку своего взвода, твердо и зло ступая разбитыми, скособоченными сапогами в грязь и слыша, краем уха улавливая доносившиеся с другого конца поля отрывистые, короткие команды: «Длинным коли! Коротким… Как, как ты держишь винтовку?» — строжился новоиспеченный взводный Михаил Чеботарев. Романюта тряхнул головой, не позволяя себе расслабиться, зашагал тверже и шире, кося взгляд на разнобойно топающих по грязному плацу тридцать парней и мужиков, которых, как было приказано, за пять дней надо научить всем необходимым приемам и навыкам… И он учил.

Вечером, после многочасовой муштровки, люди буквально валились с ног. Романюта подбадривал бойцов, стараясь вселить в них уверенность:

— А что Суворов говорил? Тяжело в ученье — легко в бою. А у нас, товарищи, впереди немало боев.

— Было ж замиренье, — сумрачно проронил Кержак, сидевший, как всегда, чуть в стороне. Потому и прозвище получил, что скрытно, особняком держался. Но тут не выдержал, высказал сомнение: — Какие ж еще бои? На кой ляд они нам сдались!

Романюта внимательно посмотрел в его худощавое, крапленное оспой лицо:

— Замиренья с врагами революции у нас не было. Думай, что говоришь, — повысил голос. — А революция для того и совершалась, чтобы таким, как ты, как вот он, — кивнул на белобрысого бойца, курившего самокрутку, — и он, — кивнул на третьего, — чтобы таким, как вы, землю отдать, освободить вас от буржуазно-кулацкого гнета и всякой другой эксплуатации… А ты чего тут городишь?

— А я чего? Я ничего, — вяло сопротивлялся Кержак; и на бледном корявом его лице проступила обида. — Сам же сказываешь: ослобонили мужика от всякой ксплотации. А раз ослобонили, вот и нехай живет слободно. Зачем же его приневоливать, гнать силком?

— Ага! Вон, значит, какую антимонию ты развел, — строго смотрел Романюта. — Свободу тебе подавай, от свободы ты не отказываешься, а защищают эту свободу пусть другие. Хорошо придумал. Ах, как ловко!

— А мне, мужики, и вправду неколи воевать, — вздохнул белобрысый, докуривая самокрутку частыми затяжками. — Делов дома во! — черкнул ладонью над головой. — По самую макушку. И баба на сносях…

— А у нас, думаешь, делов нету? — вмешался третий. Заспорили. — Нам, думаешь, воевать охота?

— Дак и не воюй, коли неохота.

— Как это не воюй, как это неохота? Да ты што, паря!

— Сгинем зазря — вот што.

— Как это зазря? Ты, паря, голову нам не морочь.

— Так и зазря: вон отец мой и дядька, младший отцов брат, головы поскладали на японской, другой дядька сгинул на германской… А за что? Теперь вот наш черед. А я не хочу… не желаю не за понюх табаку гибнуть, детей сиротить, жинку вдовой оставлять. Не хочу! Это ж не при старом режиме, чтобы силком гнать мужика… Правильно говорит Кержак.

— А кто ж воевать будет, ежли все с женками поостанутся?

— Нехай тот и воюет, у кого руки чешутся.

Романюту словно обожгли эти слова. «Смотри-ка, никакой управы на них, — подумал он сердито. — Совсем выпряглись». И понял, что разлагающим и ненужным разговорам этим пора дать укорот.

— Вы это что, о чем это вы? — сдержанно и твердо заговорил, глядя поочередно то на одного, то на другого. — Чего хочу, то и ворочу? Не выйдет. Анархию разводить никто вам не позволит. А всевозможных паникеров и бузотеров Советская власть не потерпит… Все! Кончай перекур! И чтоб разговоров подобных я больше не слышал.

Погода сломалась. Дожди. Мокрядь. Грязи навело — иные улицы и вовсе стали непролазными. Земля не успевала впитывать воду. Бия взбухла, помутнела и вышла из берегов.

Таким вот пасмурно-серым и сырым утром, тридцатого мая, в четверг, произошел случай, как бы замкнувший собою некий круг. Утром, когда сыграли побудку и первый взвод вышел на построение, выяснилось, что нет Кержака. Кинулись туда, сюда — нету. Как сквозь землю провалился. Тогда кто-то вспомнил, что он еще с вечера укладывал мешок. Теперь ни мешка, ни самого Кержака. И стало ясно: ушел. Дезертировал Кержак: «Найду, — решил Романюта. — Достану из-под земли. Вот сволочь, он же больше всех и бузотерил, воду мутил. Не-ет, я должен его найти!»

А найти Кержака большого труда и не составляло: когда вооруженный наряд из трех человек прибыл на вокзал, Кержак сидел как ни в чем не бывало на одной из скамеек, в углу, и грыз сухарь, запивая кипятком. Романюта подошел, остановился и с минуту стоял молча, глядя на него в упор. Кержак невозмутимо продолжал грызть сухарь, отхлебывая из жестяной кружки.

— Хлеб да соль! — со сдержанной яростью сказал Романюта.

Кержак деловито и не спеша ссыпал крошки с ладони в рот, запил остатками кипятка и снизу вверх глянул на подошедших:

— Едим, да свой.

Романюта вспыхнул, будто ему кипятком в лицо плеснули, но опять сдержался и голоса не повысил:

— Своя у тебя только шкура. Куда путь держишь?

— Домой. Куда ж мне еще? В Загайново.

— Значит, в Загайново? — как бы уточнил Романюта. — А потом куда? Дальше-то, говорю, куда направишься?

— Дальше мне итить некуда, — ответил Кержак, и на бледном его лице корявины обозначились еще резче. — Дальше-то Загайнова куда мне… А вам-то чего… чего надо от меня? — вдруг взорвался, еще больше побледнев. Романюта помедлил и сказал:

— Разберемся. А теперь вставай и пошли.

— Никуда я с вами не пойду. Прав таких не имеете…

— Имеем. Имеем, Кержак.

— Да не Кержак я, не Кержак, а Самохин… Самохин моя фамилия! — выдохнул он почти шепотом, как-то враз сникая.

— Ладно, — кивнул Романюта. — Разберемся, кто ты есть — Кержак или Самохин. Пошли. Не вынуждай нас применять силу.

Солнце пробилось сквозь толщу облаков, и зыбуче-легкий, мреющий дымок пошел от мокрой, набухшей земли. Но пока добирались до штаба, препровождая беглеца, тучи опять сгрудились, и плотная сумрачная тень легла на дома и улицы. Такой неровной, изменчивой была нынче погода.

В штабе находились в это время Бачурин, Михайлов и Огородников. Романюта доложил все, как было и есть, по порядку. Кержак стоял тут же, у порога, сняв с плеча мешок, но не выпуская его из рук.

— Фамилия? — спросил Бачурин. Кержак поднял голову и посмотрел вопросительно: голос начштаба был холодно-спокойный, жесткий и ничего хорошего не предвещал.

— Самохин… моя фамилия. А Кержак — это прозвище.

— Меня прозвище твое не интересует. Что у тебя в мешке?

— Дык запасная обмундировка: гимнастерка, портянки…

— Запасливый мужик, — усмехнулся Михайлов. — Портянки не забыл прихватить. А куда собрался бежать?

— Домой… в Загайново. Делов ноне много…

— Делов теперь у тебя никаких, — загадочно и жестко, все тем же холодно-спокойным голосом сказал Бачурин и, чуть поморщившись, махнул рукой. — Уведите его с глаз. — И когда Кержак повернулся и, закинув мешок на плечо, шагнул к двери, Бачурин вдогонку ему добавил: — А мешок оставь. Запасная обмундировка тебе больше не понадобится…

Кержак обернулся и удивленно-растерянно посмотрел на Бачурина.

— Оставь, оставь, — жестко повторил начштаба. Кержак неуверенно снял с плеча мешок, привязанный веревкою за углы, и аккуратно положил на стул подле двери. Помедлил, переступая с ноги на ногу, и тихо поинтересовался:

— Чего вы со мной собираетесь делать?

— Расстреляем, — сказал Бачурин. — Чтобы другим неповадно было.

Лицо Кержака передернулось, губы слегка покривились, и он вышел, не сказав больше ни слова и не поверив словам Бачурина. Решили попугать, думал он. Старослужащие говорили, что такое уже было: в деревне Шубинке так же вот мужикам пригрозили, вывели на крутояр, будто бы расстреливать, а после всех и освободили…

Не поверил Кержак и тогда, когда его поставили перед строем и зачитали приговор. Первый взвод был выстроен с подветренной стороны кирпичного склада, за которым С высокого берега виднелась Бия и вся заречная слобода. Кержак стоял в гимнастерке без ремня, чувствуя спиной тепло нагревшихся кирпичей, от реки же тянуло прохладой, и он ощущал ее лицом и грудью, вдыхал глубоко. И думал о том, что впредь будет умнее и не полезет на рожон… «Хватит, помытарили мужика, — думал Кержак, — Теперь, слава богу, не царский режим, приневоливать. У них свое, у меня — свое…»