Иван Кудинов - Переворот

• Название: Переворот
• Автор: Иван Кудинов
• Издательство: Издательство «Современник»
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1990
• ISBN: 5 – 270 – 00729 – 0

Историко-революционный роман барнаульского прозаика Ивана Кудинова «Переворот» посвящен первым годам революции и гражданской войны в Сибири. Автор рассказывает, как непросто проходило становление Советской власти на Алтае, как использовали политические авантюристы всех мастей идею Алтайской автономии, натравливая коренное население на большевиков, как разжигали белогвардейцы национальную рознь, прикрываясь именем честного, уважаемого всеми художника Гуркина, ставшего во главе Каракорум-Алтайского округа… Многие страницы истории, нашедшие отражение в романе, малоизвестны широкому читателю.

---

В тот же день председатель Бийского совдепа Захар Двойных связался по прямому проводу с Барнаулом. Ответил ему председатель губреввоенсовета Цаплин:

— Ну, что там у вас?

— У нас тут, Матвей Константинович, циркулируют упорные слухи насчет чехословацкого наступления…

— А вы не слухам, а фактам доверяйте.

— Нет никакой ясности. Ходят слухи, что Омск и Новониколаевск пали… и что чехи уже на подступах к Бердску. Так ли это? И если так, какие меры надлежит нам принимать?

— Прежде всего, панике не поддаваться, — ответил Цаплин. — Омск пока свободен. Положение, однако, тяжелое. Чехословаки взяли Новониколаевск и движутся на юг, в направлении к Барнаулу. Железная дорога со вчерашнего дня на осадном положении. Вооруженные отряды Барнаула вышли навстречу противнику. Срочно создаются рабочие дружины. Какими силами располагает Бийск?

— Ждем с минуты на минуту прибытия отрядов Огородникова и Плетнева. Формируем новые отряды. Объявлена мобилизация.

— Хорошо. Действуйте по обстановке. Но не забывайте и общую обстановку, сложившуюся в стране, — сказал Цаплин. — Ленин верит сибирским большевикам, и мы должны оправдать это доверие.

— Постараемся, Матвей Константинович, сделаем все…

— Ну, всего вам доброго! Держитесь, Захар Яковлевич. Борьба предстоит нелегкая.

16

Вечером, уже в сумерках, огородниковский отряд вошел в Шубинку. Собаки дружным лаем встретили вступивших в деревню конников. И улица, пустынная и безлюдная до того, враз наполнилась голосами, стуком копыт, всхрапыванием лошадей, почуявших, должно быть, желанную передышку. Когда поравнялись с лубянкинским домом, Огородников весь как-то подобрался и натянул поводья, придерживая коня. Показалось, мелькнуло в окне знакомое лицо… Варя?! Огородников вглядывался напряженно, до рези в глазах, в тускло отсвечивающие окна, переводя взгляд с одного на другое, но Варя больше не появлялась. Дом Лубянкиных остался позади, но Огородников все еще не мог успокоиться. Хотелось увидеть Варю, поговорить с ней. И это желание овладело Огородниковым столь остро, что никаких колебаний уже не осталось. «Надо сегодня же зайти к Лубянкиным», — решил он.

Пока отряд устраивался на ночлег, расквартировываясь, пока продолжалась колготня и Огородников был занят неизбежными в таких случаях делами, хлопотами, мысль о Варе отступила, заслонилась другими мыслями; но как только расквартировка закончилась и суета улеглась, Огородников облегченно вздохнул и снова подумал о Bape… Дегтярною чернотой наливалось небо, и чем темнее оно становилось, тем ярче и крупнее разгорались звезды. Посвежело. Огородников подошел к Селиванову, стоявшему у ворот. Цигарка во рту у него то потухала, то вспыхивала, когда он сильно затягивался, лицо смутно различалось в густеющих сумерках — казалось, и не стоял он, а медленно плыл в темно-сизом воздухе, плыли вместе с ним высокие жердяные ворота, подле которых он стоял, плыли амбары, пригоны, улица, делавшая тут крутой поворот… Огородников остановился рядом — и тоже поплыл, ощутив это странное движение; потом движение прервалось — и он почувствовал под ногами землю.

— О чем думаешь, Матвей Семеныч?

— Да так… о многом. Трудные дни предстоят нам, командир.

— Трудные. А когда они были легкими у нас? Ничего, выстоим. Выстоим! — Он помолчал немного. — Пройдусь перед сном. Заодно и посты проверю. Не желаешь?

— Да нет, — уклонился Селиванов. — Зачем вдвоем? А ты иди. Иди, конечно, — добавил понимающе. — Кто знает, когда еще доведется быть в Шубинке.

— Да, — сказал Огородников, — кто знает… Ладно, не теряйте меня. Скоро вернусь.

Помедлил еще, потом, опершись руками о жердину, легко перемахнул через прясло и зашагал по улице, тотчас растворившись в текучих пепельных сумерках. И чем дальше уходил, вернее, чем ближе подходил к дому Лубянкиных, тем короче и медленнее становился его шаг. Света в доме Лубянкиных не было, как не было его и в других домах — кто ж об эту пору жгет керосин! Огородников остановился подле ограды, смиряя волнение. Тихо было. Лишь переливчатый и резкий стрекот сверчка доносился откуда-то из-под дома. Да чьи-то шаги звучали неподалеку… Огородников прислушался. И в это время кто-то вышел из-за дома и остановился посреди ограды, наверное, заметив стоявшего у ворот человека. Кашлянул упреждающе:

— Кха… кто тут?

— Гостей, Корней Парамоныч, принимай, — отозвался Огородников.

— Гостей вроде не ждем. Неоткуда. Что-то вы зачастили в Шубинку. Тихо у нас теперь как будто, никакого звону… — сказал не без ехидства, и в голосе его прозвучала затаенная и глубокая, как заноза, обида.

— Никакого, говоришь, звону? — вглядывался в его лицо Огородников. — Тишь да гладь?… Ты-то как поживаешь. Корней Парамоныч?

— Живу. Кабыть за неделю какие могут быть перемены…

— Могут. События, Корней Парамоныч, могут повернуться не только за неделю, но и за один день.

— Оно, конечно, всяко бывает. Да наше-то дело такое — день прожил и ладно.

— Незавидное ваше дело, — усмехнулся Огородников. Он уже понял, что в дом его приглашать не собираются, сел на бревно у прясла, предложив хозяину: — Садись и ты, Корней Парамоныч, в ногах правды нет.

— А где она, правда?

— Вот и давай разберемся.

— Больно вы разбираетесь.

— Разберемся, — сказал Огородников. — Ты мне вот что скажи: кто ты есть, Корней Лубянкин, и какое оно главное твое дело, применительно к нынешней обстановке? Или нынешняя обстановка тебя и вовсе не касается?

— Коснулась уже, — буркнул Корней. — Кабыть на собственной шкуре спытал.

— Понятно. И обиду затаил неискоренимую. Так?

— Может, и так. Перетакивать не будем.

— А зря. Зря, Корней Парамоныч…

— Не я заварил эту кашу.

— Кто ж ее заварил?

— Тебе виднее. А мое дело — пахать да сеять. Спокон Лубянкины ничем другим не занимались.

— Ну, и для кого ж ты сеешь?

— Кабыть не для чужого дяди.

— Своя рубашка ближе к телу?

— Знамо, что ближе.

— Вот и я говорю: ты вон, когда услыхал про совдеповские налоги, перво-наперво кинулся окна заколачивать, чтобы лишнего не переплатить…

— Правильно — кинулся. Потому как несправедливо.

— Ну, про справедливость лучше не говори: знаешь ведь, чем все кончилось. Окна-то, гляжу, все у тебя на виду… И налогов с тебя лишних никто не берет. А вот когда хотели взять у тебя излишки хлеба, ты перво-наперво схватился за дробовик — мое не трожь!.. Так?

— Может, и так. А может, и не так. Дробовик-то двадцать годов не заряжается…

— Это неважно, что не заряжается. Главное, что за свое ты, Корней Лубянкин, живота не пожалеешь. А вот за общее дело… Тут, мол, пусть другие бьются, головы кладут, а мы, Лубянкины, поглядим пока со стороны… Так?

Корней хмыкнул.

— Советская власть, видишь ли, не угодила тебе, не с того боку подошла… Извини, Корней Лубянкин, за беспокойство!

— А што она мне такого сделала, Советская власть, штоб я ей поклоны отвешивал?

— А ты что сделал для Советской власти? Ты что сделал? — поднялся Огородников, подступая вплотную, лицо его белым размытым пятном колыхнулось рядом, и Лубянкин чуть отступил. — Эх ты, голова садовая, ничего-то ты не видишь и не слышишь вокруг, кроме вон сверчка запечного… Промашек своих не хочешь видеть, признавать. А зря. Зря, Корней Парамоныч!

— Промашек и у вас хватает. Кабыть и вы не больно их видите да признаете.

— Видим. Видим, Корней Парамоныч, и признаем. Только за свои-то промашки мы кровью расплачиваемся. А вы чем? Ладно, — махнул рукой, — я ведь не за тем шел, чтобы тянуть тебя силой в революцию… Обойдемся. Хотя, по правде сказать, так буду рад, если ты возьмешь свой дробовик и встанешь в наши ряды.

— Некогда мне с дробовиком разгуливать. Кабыть и без того дел по горло.

— А мы, значит, от нечего делать взяли в руки оружие? — усмехнулся Огородников. — По-твоему, революцию защищают бездельники? Ну, ладно, живи себе, Корней Парамоныч… Будь здоров! — подал руку, и Лубянкин, должно быть, сознавая, что вышло не совсем хорошо, а может, и совсем нехорошо, попытался все же сгладить эту неловкость:

— Ты на меня, Степан Петрович, не серчай, я ведь от души с тобой.

— И я от души, — сказал Огородников, помедлил и признался: — Варю я хотел повидать. Да вот, видишь, как вышло…

— Варьку? — удивился Лубянкин. — А ее нет. Уехала она.

— Ну, ладно, нет так нет… На нет и суда нет! — Огородников круто повернулся и пошел. Лубянкин его окликнул:

— Постой-ка… чего ты? Правду ж говорю: нету Варьки. Уехала к деду на заимку. Или не веришь?

Огородников остановился.

— Верю. Ты вот что, Корней Парамоныч, передай Варе: заеду еще, пусть ждет. Непременно заеду.

Огородников глубоко вздохнул. Свежий воздух царапнул в горле, опахнув его холодком. И что-то сжалось, заныло внутри… Вот и все! Когда теперь доведется приехать в Шубинку? Огородников вышел на дорогу. Темнота, казалось, еще больше сомкнулась над ним. И тихо было по-прежнему. Только из лубянкинской ограды, от дома, как будто из-под земли, доносилось резкое переливчатое стрекотанье сверчка… Небо сплошь было в звездах. И среди них не было двух одинаковых, каждая гляделась и светилась по-своему. Огородников шел и думал о Варе, зная теперь, что думать о ней будет всегда.