Борис Николаевский - История одного предателя

• Название: История одного предателя
• Автор: Борис Николаевский
• Жанр: История

В книге рассказывается о "великом провокаторе" XX в. - Азефе, деятельность которого стала классическим примером политической провокации. Е.Ф. Азеф более 15 лет был тайным полицейским агентом и в то же время свыше 5 лет руководил Боевой организацией эсеров. Книга (впервые опубликована за рубежом в 1932 г. и неоднократно переиздавалась там) написана в увлекательной форме и содержит малоизвестные у нас факты о политической жизни России начала XX в., в ней действуют реальные исторические лица - Николай II, С.Ю, Витте, В.К. Плеве, П.А. Столыпин, С.В. Зубатов, Б.В. Савинков, В.М. Чернов и др.

Автор книги - Б.И. Николаевский (после Октябрьской революции эмигрант) - один из наиболее авторитетных за рубежом специалистов по истории России.

---

Еще после арестов членов Боевой Организации в марте 1905 г., когда было установлено, что террористы применяют приемы работы в качестве извозчиков, полиция приняла ряд мер для организации наблюдения за постоялыми дворами, где жили извозчики. После получения известий о существовании извозчиков террористов, производящих наблюдение за Дурново, надзор этот был усилен. От содержателей постоялых дворов требовали представления сведений о всех извозчиках, которые в каком-либо отношении кажутся странными, не подходящими к общей массе людей этой профессии. Все такие случайные сведения тщательно проверялись. Одно из них натолкнуло на "боевика", участвовавшего в наблюдении за Дурново: приставленный к нему филер установил, что он выезжает на дежурства исключительно к дому, где жил Дурново, и часами стоит здесь, отказывая случайным седокам. Постепенно было выяснено, что этот "извозчик" связан с еще двумя такими же, как и он, "извозчиками" и с какими-то четвертым господином, который регулярно встречается с ними со всеми и явно руководит их работой.

Картина была настолько типична, что никаких сомнений относительно ее значения быть не могло. Оставалось производить аресты, но здесь встретилось одно весьма существенное затруднение: старший филер Тутышкин, руководивший наблюдением за этой группой террористов, в своих суточных раппортичках того четвертого террориста, который поддерживал сношения с "извозчиками", называл "наш Филипповский". "Мне это, - рассказывает А. В. Герасимов, бывший в то время начальником Охранного Отделения в Петербурге, - конечно, не могло не броситься в глаза". Вызванный для объяснений Тутышкин сообщил, что четвертого наблюдаемого он знает давно: лет за 5-6 перед тем его ему показал в Москве в кондитерской Филиппова (отсюда и прозвище: "Филипповский") тогдашний руководитель наружного наблюдения Е. П. Медников, который рассказал, что это один из самых важных и ценных секретных агентов, и что его надо старательно оберегать от случайных арестов.

В таких условиях производить арест было невозможно: можно было не только "провалить" агента, но и вообще навлечь большие неприятности. Герасимов отправился в Департамент, чтобы выяснить личность "Филипповского" и характер его отношений с полицией. Делал он это с тем большей охотой, что уже давно вел энергичную борьбу против ведения Департаментом самостоятельной агентуры, настаивая на передаче ее всей в его собственные руки. Но в Департаменте категорически отрицали не только какую бы то ни было связь с "Филипповским", но и простую осведомленность об этой личности. "Я, - рассказывает Герасимов, настойчиво просил проверить, чтобы не было недоразумения: может быть это какой-либо агент Департамента, известный под другим именем? Или случайно затесавшийся сотрудник из заграничной агентуры? Но Рачковский уверял, что никакого его агента около Боевой Организации нет и быть не может".

Объяснения в Департаменте не дали никаких результатов. Но указания Тутышкина были слишком точны и сам он был старым, вполне надежным и точным в своих указаниях агентом, чтобы его сообщениями можно было пренебрегать. Поэтому решено было сначала объясниться с самим "Филипповским", и для этого филерам было поручено арестовать его, но только так, чтобы факт этого ареста не мог получить огласки.

Приказ был выполнен в точности: числа около 15 апреля "Филипповского" подстерегли на безлюдной улице, около Летнего сада, когда он в сумерках шел после свидания с одним из "извозчиков". Как полагается по правилам, филеры схватили его под руки и "честью" попросили следовать за ними. "Филипповский" пробовал протестовать, но ему посоветовали "для его же пользы" не доводить дело до скандала на улице, усадили в заранее приготовленную закрытую пролетку и доставили в Охранное Отделение. Здесь "Филипповский" возобновил свои протесты, предъявил документы на имя инженера Черкаса и требовал немедленного освобождения, угрожая обращением в газеты. Герасимова, лично поджидавшего таинственного "Филипповского", угрозы эти не смутили: печати он меньше всего боялся. Арестованному заявили, что он не то лицо, за которое он себя выдает, что арестовавшим известно, что он служит или в прошлом служил в Департаменте и т. д. и было предложено "поговорить откровенно". "Филипповский" -Черкас быстро сбавил тон, но от беседы уклонился.

"Не хотите говорить, - ответил Герасимов, - не надо. Мы можем не спешить. Посидите, подумайте на досуге, - а когда надумаете, скажите только надзирателю".

И "Филипповский" очутился в одной из одиночек, устроенных при Охранном Отделении.

"Думал" он сравнительно долго: дня два. Очевидно, обдумывал создавшуюся обстановку. Наконец, решил сдаться и попросил вызвать его для разговора. Герасимов не заставил себя ждать: дело это его интересовало много больше, чем он показывал.

Теперь у "Филипповского" был совсем иной тон.

"Я согласен говорить откровенно, - заявил он с самого же начала, - но хочу, чтобы при разговоре присутствовал мой прежний начальник, Петр Иванович".

"Петром Ивановичем" был Рачковский, против присутствия которого Герасимов ничего не имел: последнего он и недолюбливал, и несколько презирал, а "беседа" обещала быть для Рачковского весьма неприятной.

Связаться с Рачковским по телефону не представило труда.

- Так и так, - говорил Герасимов, - мы, Петр Иванович, задержали того самого "Филипповского", о котором я Вас спрашивал. Представьте, он говорит, что хорошо Вас знает и служил под Вашим начальством. Он сейчас сидит у меня и хочет говорить в Вашем присутствии".

"Рачковский, - рассказывает Герасимов, - по своему обыкновению завертелся: что да как и в чем именно дело? И какой это может быть "Филипповский?" Разве что Азеф?"

- Тут, - прибавляет Герасимов, - я впервые в своей жизни услышал эту фамилию.

После этого телефонного разговора Рачковский немедленно примчался в Охранное Отделение, и здесь в кабинете Герасимова и в его присутствии состоялось бурное объяснение.

Рачковский разлетелся к Азефу со своей обычной "сладенькой" улыбочкой:

"А, дорогой Евгений Филиппович, давно мы с Вами не видались. Как поживаете?"

Но Азеф после двух дней пребывания в одиночном заключении на скудном арестантском довольствии меньше всего был склонен к любезным излияниям. К тому же он, несомненно, понимал, что переход в наступление для него и тактически наиболее выгоден. Поэтому он с места в карьер обрушился на Рачковского с площадной бранью. "В своей жизни, - рассказывает Герасимов, - я редко слышал такую отборную брань. Даже на Калашниковской набережной не часто так ругались. А Рачковскому хоть бы что. Только улыбался и приговаривал: "да вы, Евгений Филиппович, не волнуйтесь, успокойтесь!"

Когда Азеф, наконец, несколько отошел и разговор принял более мирный характер, то выяснилось, что с Рачковским он не виделся больше полугода, с того самого дня, когда революционерами было получено письмо из Департамента, содержавшее разоблачительные сведения об Азефе и Татарове. В начале он сам не подавал о себе признаков жизни, так как считал себя разоблаченным и боялся еще больше скомпрометировать себя перед революционерами. Но за последние месяцы он делал ряд попыток возобновить свои сношения с Департаментом, написал несколько писем Рачковскому с различными сообщениями. Во всех этих письмах он настойчиво просил о назначении ему свидания для личных разговоров - но никакого ответа не получал, Рачковский бросил его "на произвол судьбы", не обращая никакого внимания на его многолетнюю службу для Департамента и на все его заслуги в прошлом. Именно за это он и отчитывал теперь Рачковского.

Маневр перехода в наступление Азефом был проведен очень не плохо. Про подозрения, которые у него имелись относительно двойной роли Азефа, Рачковский, по утверждениям Герасимова, теперь и не заикнулся. По-видимому, он просто боялся ворошить всю ту кучу вопросов, которая была связана с этим делом, превосходно понимая, что если начнут рыться в темных делах Департамента, то неизбежно найдут много неприятного и относительно него самого. Именно эти общие опасения создали в Департаменте неписаную, но тем более прочную традицию: вообще не касаться определенной группы вопросов. С другой стороны, несомненно, теперь Рачковский чувствовал себя в известной мере связанным в отношении Азефа тем, что последний "спас ему жизнь", предупредив относительно подготовлявшегося Рутенбергом покушения: на этот факт в своих филиппиках Азеф настойчиво напирал, - а судьба Гапона с полной определенностью свидетельствовала, что отведенная опасность была вполне серьезной. Все это вместе взятое заставило Рачковского не выдвигать во время объяснения с Азефом тех действительных аргументов, которые заставляли его воздерживаться от сношений с последним.

Поскольку же он такого рода обвинений не выдвигал, постольку его позиция была в высшей степени трудно защитимой. И он действительно, вопреки своему обыкновению, держал себя крайне смущенно, подыскивал различные оправдания для своего поведения, но делал это сбивчиво и невразумительно. Аудиторию он имел, во всяком случае, не на своей стороне. "Я сам, - пишет Герасимов в своих неизданных воспоминаниях, - почувствовал угрызения совести за действия Рачковского и был удивлен, что во главе руководителей политического розыска стояли такие бездарности. Азеф прочитал Рачковскому надлежащую и вполне заслуженную отповедь".