Олег Смирнов - Неизбежность

• Название: Неизбежность
• Автор: Олег Смирнов
• Издательство: "Советский писатель"
• Жанр: О войне
• Год: 1985
• ISBN: ИБ N 4299

Август 1945 года. Самая страшная война XX века, перемоловшая миллионы человеческих жизней, близится к концу. Советские войска в тяжелых кровопролитных боях громят японскую армию...

Эта книга - продолжение романа "Эшелон", по мотивам которого снят популярный телесериал.

Это - классика советской военной прозы.

Это - правда о последних боях Второй мировой.

Это - гимн русскому солдату-освободителю.

Читая этот роман, веришь в неизбежность нашей Победы.

"Каким же я должен быть, чтобы оказаться достойным тех, кто погиб вместо меня? Будут ли после войны чинодралы, рвачи, подхалимы? Кто ответит на эти вопросы? На первый я отвечу. А на второй?".

Роман Олега Смирнова «Неизбежность» посвящен финальным событиям второй мировой войны, ее "последним залпам"-разгрому и капитуляции японской армии в 945 году. Стремясь к сознанию широкой панорамы советскояпонской войны, писатель строит сложное, разветвленное повествование, в поле действия которого оказываются и простые солдаты, и военачальники.

В романе «Эшелон» писатель рассказывает о жизни советских воинов в период между завершением войны с фашистской Германией и начадом воины с империалистической Японией.

---

Да, и лупоглазый Будда смотрел на пас. Мы смотрели на пего.

Но обмен взглядами, пожалуй, ничего и никому не обещал. Истукан останется на месте, а мы пойдем дальше, к Хпнгану. Только сначала нужно разделаться с самураями в монастыре и в окопах вокруг монастыря. Эти окопчики отсюда просматриваются неплохо. Капитан вернется, и пробьет наш час. До этого необходимо что-то сказать солдатам. Тогда прервется тягостное, выматывающее молчание, тогда они приободрятся, воспрянут духом.

Таких слов я не находил. Федя Трушин сказал:

— Ребята! Этот дацан окружен. Устроим самураям маленький Сталинград!

И бойцы оживились, кто-то улыбнулся, кто-то произнес:

"Сталинград? Здорово!" Оказывается, и японцы нас недурно видели, постреливали из окопов. Прошедшая в сантиметре от виска пуля предупредила: стреляют — могут и убить. Я приказал роте:

— Не высовываться! Беречь головы!

— Точпяк, — сказал Логачеев. — Эту продырявят — замену старшина Колбаковскпй не выдаст.

Через взводных передаю новую команду:

— Фронтовикам в бою опекать молодых, при необходимости немедля приходить на выручку!

П только тут, задним числом, поеживаюсь: сантиметр — это очень близко. Собственно, до боя могло укокать. Ты, Глушков, тоже побереги голову, замены не будет. Взамен — фанерная пирамидка, жестяная звездочка, не спеши с этим. Конечно, со временем их сменит мраморное надгробие с золочеными буквами.

И все-таки не спеши.

Комбат повел нас балкой — мы охватывали дацан с северозапада. А мотострелковый батальон сместился на юго-восток. Перегруппировка позволила создать большую плотность ружейнопулеметпого огня. Да и минометов прибавилось. Кстати, решено было перед атакой произвести интенсивный огневой налет из всех наличных минометов. По данным разведки, которую проводил мотострелковый батальон, монастырь обороняют двести — двести пятьдесят японцев — из разведывательно-диверсионного центра и в основном остатки разбитых подразделений, стекавшиеся к монастырю; вооружение — пулеметы, винтовки, карабины, гранаты.

Взмыла красная ракета, и ударили минометы, ротные и батальонные. Мины рвались то слабей, то мощней, по с одинаковым лопающимся звуком. По всей японской обороне вокруг дацана и во дворе тучи пыли и дыма, сносимые на нас, Это неплохо: как будто поставлена дымовая завеса, прикроет в атаке. Минут десять спустя вторая красная ракета, и я кричу:

— Рота, в атаку, за мной!

Мне не обязательно идти в первых рядах, по я подымаюсь с цепью, бегу, призывно размахивая автоматом. Это больше для безусых, необстрелянных: ротный с ними! Бегу и успеваю заметить: рота, не мешкая, бежит за мной, Иванов и Петров догоняют, а сержант Черкасов вырывается вперед. На ходу стреляем из автоматов, ручных пулеметов; с флангов нас поддерживают станковые пулеметы; за монастырем слышна такая же стрельба, да еще и треск мотоциклов: мотострелкп атакуют в пешем строю и ломятся на своих трещотках. Японцы огрызаются: стегают очереди «гочкисов», беспрерывны выстрелы карабинов.

Слева, как хлыстом, рассекает воздух пулеметная очередь.

Цепь залегает. Я — в середине ее — командую:

— Перебежками вперед! По-пластупски вперед!

Кто ползет, обдирая локти и колени о камни, кто вскакивает, пригнувшись, пробегает несколько метров, падает, отползает в сторонку. Вести огонь не прекращаем нп на минуту. Не прекращают и японцы. Я перебегаю, даю очередь, осматриваюсь. Отставших вроде бы нет, рота продвигается. Продвигаются ы другие "юты.

Нот заливает глаза, руки и ноги дрожат от напряжения, жажда склеивает губы, в висках стучит кровь: впе-ред, впе-ред. Понимаешь: потеть и надрываться на марше совсем не то, что в атаке.

Очередь взбивает пыльные фонтанчики перед носом, я вжимаюсь в землю и на какой-то миг теряю представление, где я и что я.

На миг мерещится: в разгар лета атакуем смоленскую деревню.

Немецкий крупнокалиберный пулемет чешет кинжальным огнем с кот" кольни. Вторая очередь возле физиономии возвращает к действительности. По-пластунски отползаю с простреливаемого пятачка. Доносятся команды Иванова и Петрова:

— Второй взвод, броском вперед!

— Третий взвод, вперед! Вперед!

Издалека доносится и голос Трушина — он где-то в третьей роте, на стыке:

— За Родину, за Сталина!

Опять перебегаю, падаю, оглядываюсь. Слава богу, потерь как будто нет. Добираемся до окрайка кустарничка — рубеж атаки.

Приказываю:

— Дозарядить оружие! Вставить запалы!

Меняю магазин в автомате, вставляю запал в гранату. Стерегу ракету комбата. Клочья дыма плывут над кустарником, над травой, над нами, распластанными. Думаю: "Наступает решающий момент". Ветер горячими волнами проходит, взметая песок.

Пропарывает дым ракета, зависает световой каплей.

— Рота, в атаку! Ура!

Мой вопль подхватывают десятки глоток:

— Ура! Ура-а!

Теперь языки дыма лижут нам лица, забивают легкие, дышать все трудней. Там и сям мелькают фигуры. Стрельба, Взрывы гранат. Мы спрыгиваем в окопы, в траншею. Головастиков орет:

— Хенде хох!

Словно поправляя его, орет Кулагин:

— Руки вверх!

Крикнуть бы по-японски. Японским мы не владеем. Но хорошо владеем автоматом, гранатой, саперной лопаткой, финским ножом. Рукопашная, однако, длится недолго: вижу японцев с поднятыми руками, с белыми полотенцами на палках, на штыках. Наши бойцы дулами автоматов подталкивают их к выходу из траншеи, из окопов наверх, на поляну перед монастырем. Роты перемешались, и какой-то дядя, не из моих ветеранов, поводя автоматом, сплевывает залихватски:

— Мы, восточники, тоже не лыком шитые!

Да, да, восточники воюют не хуже западников. Пытаюсь собрать свою роту ж веду ее во двор, внутрь монастыря. Капитан останавливает:

— Не надо. Там уже мотострелки. Принимай у пленных оружие.

— Слушаюсь!

Капитан подкопчен дымом, в потных потеках — как и другие, впрочем. Включая меня. Японцы не такие потные и грязные. Ну, чистенькие, сдавайте оружие! Кое-где крики и стоны. Кое-где одиночные выстрелы. Тошнотно воняет горелым тряпьем. Я показал японцам рукой: стройтесь, мол, в затылок и по одному подходите. И, представьте, поняли! Низкорослые, кривоногие, скуластые, зубы выпирают, торчат, будто их больше чем тридцать два, немало в очках, молодые в основном, молча бросают карабин или винтовку, кланяются, отходят к нашим бойцам, которые берут их под охрану. Гора оружия растет. Несколько удивляет спокойствие, даже покорность японцев. Их не трогают и трупы товарищей, валяющиеся вокруг, среди минных воронок, на брустверах окопов. Харакири не делают, кишок не выпускают. Ни офицеры, ни тем более солдаты. И смертников в белом не видать. Нам объясняли: смертники — в белых рубашках и штанах. Самурайский обычай?

Стукается приклад о приклад, ствол о ствол, японцы шаркают, крпволапят, сутулятся, под фуражечки, под кепи засовывают полотенца, полотенцем обматывают и шеи — от жары. А я вспоминаю сон, когда привиделось: идем на марше в одном исподнем, чистом, белом-белом. У нас обычай надевать чистое белье перед боем или перед смертью. Мама говорила: видеть во сне белый цвет — к болезни.

До плеча дотрагивается Филипп Головастиков:

— Товарищ лейтенант, дозвольте обратиться?

— Ну?

— Дозвольте вручить. Подарок. Трофей, — На раскрытой ладони, мозолистой и широкой, как лопата, часы на ремешке. — Ручные, товарищ лейтенант! Японские!

Я колеблюсь. Головастиков горячо убеждает:

— Вроде ходют справно. Командиру нельзя без часиков. А те, французские, давайте сюда…

— Ну, спасибо.

Беру у него новые, отдаю старые часы. Головастиков размахивается и далеко-далеко зашвыривает их. Усмехается:

— Брехунцы!

Часть солдат принимала оружие у японцев — на пулеметы, винтовки падают пистолеты, гранаты, ножи, мечи, — часть охраняла уже обезоруженных, часть благодушествовала, развалясь под кустами, на травке. Я с ординарцем Драчевым пошел в монастырь — нанести визит вежливости. В монастыре обыск. Мигают, чадят свечки. Пахнет затхлостью, плавящимся воском, застарелым салом, потом. Узнаю: обнаружены изрядные запасы оружия, радиостанции, фотоаппараты, топографические карты, склянки с ядамп, деньги — японские, китайские, монгольские, советские. В подземелье вещевые склады: в одном — формепная одежда японских офицеров и солдат, во втором — халаты лам. Эти ламы, бритоголовые, гладкие, ухоженные, попадаются на каждом шагу. Их собирают в отдельном домике. Есть подозрение, что ламы — офицеры разведывательно-диверсионного центра. А что удивительного: вполпе могли работать под монахов. С этим разберутся уполномоченные Смерша, их хлеб. Важно, чтоб ламы не разбежались. Но ребята-особисты кладут на них глаз, а сами уполномоченные при содействии переводчиков уже допрашивают поручика, низко кланяющегося, с хлюпом втягивающего сквозь зубы воздух, — как говорят, в зпак почтения. Ну, давай, давай, втягивай. А у нас свои заботы, свой маршрут, расписанный по часам, и надо спешить в полк. Пленных отконвоируют без пас, а оружие примет трофейная команда.