Валентина Мухина-Петринская - Встреча с неведомым (дилогия)

• Название: Встреча с неведомым (дилогия)
• Автор: Валентина Мухина-Петринская
• Издательство: «Детская литература»
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1969

Нашим читателям хорошо известно имя писательницы-романтика Валентины Михайловны Мухиной-Петринской. Они успели познакомиться и подружиться с героями ее произведений Яшей и Лизой («Смотрящие вперед»), Марфенькой («Обсерватория в дюнах»), Санди и Ермаком («Корабли Санди»). Также знаком читателям и двенадцатилетний путешественник Коля Черкасов из романа «Плато доктора Черкасова», от имени которого ведется рассказ. Писательница написала продолжение романа — «Встреча с неведомым». Коля Черкасов окончил школу, и его неудержимо позвал Север. И вот он снова на плато. Здесь многое изменилось. Край ожил, все больше тайн природы становится известно ученым… Но трудностей и неизведанного еще так много впереди…

Драматические события, сильные душевные переживания выпадают на долю молодого Черкасова. Прожит всего лишь год, а сколько уместилось в нем радостей и горя, неудач и побед. И во всем этом сложном и прекрасном деле, которое называется жизнью, Коля Черкасов остается честным, благородным, сохраняет свое человеческое достоинство, верность в любви и дружбе.

В настоящее издание входят обе книги романа: «Плато доктора Черкасова» и «Встреча с неведомым».

---

Досада и возмущение его были столь свежи, будто Абакумов лишь вчера угнал лошадей.

Абакумов покорно давал себя трясти, всем видом показывая: виноват, каюсь. И даже поддерживал отца, пока тот его тряс.

— Ладно, мы еще поговорим с тобой! — задохнувшись, сказал отец и застонал.

— Однако, пурга скоро будет, Дмитрий Николаевич, — произнес Абакумов спокойно. — Ехать пора…

— У тебя что — лошади?

— Оленья упряжка.

Мы бережно довели отца и привязали его к нарте, чтобы он не вывалился дорогой. Я опять сел позади Абакумова.

— Веди по Ыйдыге до полярной станции… Знаешь где? — крикнул отец.

Абакумов гикнул совсем по-чукотски на оленей, и те понеслись быстрее автомобиля. Где надо, Алексей Харитонович приостанавливал их бег. Олени его хорошо слушались. Было довольно тепло, но не доехали мы и до первого ущелья, как начала нести поземка и сильно потемнело.

— Не успеем до станции добраться, — крикнул, оборачиваясь, Абакумов, — надо ко мне!..

— Давайте к вам! — прокричал я (ветер относил слова).

Отца мы, по молчаливому уговору, решили не спрашивать: еще заупрямится. Он, видимо, очень страдал от быстрой езды, особенно когда нарты подскакивали, натыкаясь на глыбы льда.

Пурга мела уже вовсю, когда Абакумов в кромешной тьме, неизвестно по каким признакам, довез нас до своей избы. Отец что-то кричал, пока мы его снимали с нарт и вели к дому. У меня плечо онемело, на которое он опирался.

Уложив отца на топчан и засветив жирник, Абакумов вышел позаботиться об оленях.

Я быстро разделся и стал раздевать отца. Изба еще хранила тепло, аппетитно пахло щами и мясом. Пока я отряхивал от снега нашу одежду, отец быстро огляделся.

— Как ты его нашел? — спросил он и вдруг, притянув меня к себе, крепко поцеловал.

Я поспешно начал рассказывать. Сначала про встречу с Абакумовым, а потом, как я его нашел, и уже в конце, как шел на лыжах по реке и какое было полярное сияние.

— Я видел… — сказал отец и раздумчиво прибавил — Значит, он плакал?

— Да, папа, ты его не очень ругай. Он же столько лет был вроде в ссылке… И вообще, что у него было в жизни?

— Ты с ним успел подружиться? — удивился отец. Я промолчал.

Наконец вошел занесенный снегом Абакумов. Взглянув на бледного от невыносимой боли отца, он молча разделся, развесил свою и нашу одежду над печью, молча придвинул стол к топчану и полез в печь. Он ловко, как заправская хозяйка, орудовал ухватом и кочергой, затем разлил по мискам давешний борщ из оленины и налил себе и отцу по полстакана водки.

— С мороза… — сказал он просто.

— Балуешься этим? — поинтересовался отец.

— Нет. Не уважаю. Разве что на пасху да на рождество. Или вот так — непогодь застанет, от простуды.

— Живешь один?

— Один.

— С тех пор?

— С той поры.

— А откуда у тебя капуста, картофель? — Отец с интересом разглядывал щи.

— Огород же…

— Огород у тебя? Вызревает? Каким образом?..

— Место здесь такое… — неохотно отвечал Алексей Харитонович.

Он, похоже, и рад был отцу и готовился к ответу за содеянное. Лицо его было смущенное и грустное.

— Неужели вызревает? — удивленно переспросил отец.

— Озерцо рядом горячее. Зимой можно купаться. От него и тепло идет. Еще везде снег, а я уже сею. И в сентябре тож — по этим местам зима легла, а у меня еще в земле картошка, свекла, морковь… Что у вас с ногой, Дмитрий Николаевич? После обеда дайте погляжу.

— А ты разве понимаешь что в переломах?

— Не дохтур, конечно. Но при моей жизни… и за дохтура приходилось. Выправлять умею, А после бы вам,

Дмитрий Николаевич, в озерце моем искупаться. Вода в нем целебная. Все болезни снимает. Я, если помните, ревматизмом маялся, а здесь начисто прошло… Я вам еще чайку налью.

— Шанежки вкусные! — заметил отец.

— Мы и заместо повара сойдем, — усмехнулся Абакумов.

После ужина он освободил стол, накрыл его чистой простыней, заправил и повесил над ним керосиновую лампу и предложил отцу лечь. Отец невольно заколебался.

— Не сомневайтесь, Дмитрий Николаевич, — успокоил его этот странный человек.

Подумав, отец решился: врача все равно не было. Мы осторожно раздели отца (он несколько раз крикнул от боли), и Абакумов тщательно его осмотрел.

— Не перелом, Дмитрий Николаевич, — сказал он уверенно, — вывих.

Впоследствии, когда отец показался врачу и рассказал, кто ему вправлял вывих, врач удивлялся. У отца был вывих тазобедренного сустава — случай довольно редкий. Обычно он бывает лишь у физически сильных людей и связан с тяжелой травмой: катастрофой на транспорте или падением с высоты, как и было с отцом. Не каждый врач, особенно без большой практики, смог бы вправить такой вывих.

Абакумов положил отца на край стола животом вниз, так что вывихнутая нога свободно свисала… Тут отец начал так ругаться от боли, что Абакумов спросил его: может, не надо вправлять? Но отец попросил его делать свое дело.

Алексей Харитонович решительно согнул ногу и стал понемногу отодвигать от стола… Отец орал во все горло. Я не выдержал и отвернулся. Папа еще раз крикнул нечеловеческим голосом и потерял сознание, но бедро было уже вправлено. Абакумов тщательно забинтовал ногу, мы с ним перенесли отца на постель и укутали одеялом и сверху еще оленьей шкурой.

А потом Абакумов влил в рот отцу немного водки, и он пришел в себя.

— Не двигайтесь теперь, Дмитрий Николаевич, и постарайтесь уснуть, — весело посоветовал Абакумов. Он был доволен собой. — Мы с Колей тоже ляжем спать.

Он постелил мне на печке. Я моментально залез туда и разделся. Потом Алексей Харитонович бросил прямо на пол медвежью шкуру, подушку, тулуп и, погасив лампу, улегся.

Оба они тотчас уснули, а я лежал еще некоторое время, прислушиваясь к неистовому завыванию пурги. В дверь, несмотря на сени, надувало снег. Абакумову было холодно на полу, но он ничего не чувствовал, наверное, так как через минуту-другую поднял богатырский храп. Отец никогда не храпел, он спал неслышно, как женщина.

Мне было очень тепло и уютно на горячей печке. Я мысленно пожелал Ермаку быть уже под кровом и тоже скоро уснул. Спал я безо всяких снов. И с того дня меня уже больше не мучили кошмары.

Глава шестнадцатая О СУДЬБЕ, ФАРТЕ И СЛУЧАЙНОСТИ

Когда я наконец проснулся, ходики показывали девять. Это было девять утра: я проспал около суток.

Абакумов истопил печь, потому я и проснулся — уж очень припекало.

Стол был придвинут к постели отца, на столе паровал горячий чайник и аппетитно пахли свежие пироги и шанежки. Ярко светила висячая керосиновая лампа. В избе было чисто прибрано, деревянный большой сундук прикрыт каким-то рядном. Судя по притихшему ветру, пурга заканчивалась.

Чай стыл, а отец и Абакумов спорили.

— Ты обокрал самого себя! — страстно упрекал отец. — Что ты с собой сделал? Куда ты дел свою жизнь?

Отец горячился, Абакумов был спокоен и грустен.

— Такая моя судьба… — покорно сказал Абакумов.

— Чушь! Судьбу делает сам человек. А ты думаешь, от бога?

— По такой жизни давно растерял бы веру, кабы и была, — горько заметил Абакумов. — Иконка-то — память матери. Она всю жизнь таскала ее с собой по приискам да зимовкам. Все, что у нее было, — эта иконка, мешок с барахлишком да вот я… Родом она была с Лены, но жизнь ее вырвала с корнем. Об отце я никогда что-то не слыхал. Мать стеснялась об этом говорить. Мне было тринадцать лет, вот как ваш Коля, когда ее пришил ножом по пьянке какой-то «копач» — золотоискатель.

И я рано стал золотоискателем, благо что был высок и крепок и мне давали больше лет, чем было на самом деле. Тогда гремели Алданские золотые прииски, и я подался в Незаметный.

С богом у меня, Дмитрий Николаевич, такие отношения: днем не верю, ночью верю, и тем крепче, чем ночь темнее… от одиночества и страха. Хочется, чтобы был он для защиты. А насчет судьбы… Может, кто, конечно, и сам себе делает судьбу, если ему всегда везло в жизни и ничто не мешало. Или хоть научили его, что желать, как вы сына своего учите. А меня чему учили? Рос я среди всяких проходимцев, сброда. Бог у них один — фарт! Ему и поклоняются. Идеал — свобода, а свобода ведь — смотря как ее понимать… Хошь пей, хошь бей, хошь слезы лей! Тоже свобода…

Один старичок на моих руках помер в зимовье — из бывших монахов. Золотой крест и валенки отдал, умирая, хозяину зимовья за долги, а Евангелие приказал мне отдать. Не раз читал. Интересно!.. С чем не согласен категорически — если ударят по одной щеке, подставь другую… Забьют так, пожалуй. Как мать забили. Она была кроткая, у жизни нищая. Никого не обижала, а ее крепко обидели. Ну, а в чем вычитал и премудрость великую. Помните, Дмитрий Николаевич, притчу о Сеятеле? Упало зерно на каменистую почву, пустило корни, но не хватило земли, и зерно то засохло. Вот я, пожалуй, тоже был этим зерном…