Исаак Кобылянский - Прямой наводкой по врагу

• Название: Прямой наводкой по врагу
• Автор: Исаак Кобылянский
• Жанр: Биографии и Мемуары

Автор этой книги начал воевать в 1942 году под Сталинградом. Он был тогда сержантом, командиром орудийного расчета батареи 76-мм полковых пушек, носивших прозвище «Прощай, Родина!» за их открытые позиции у переднего края. В отличие от многих военных мемуаров книга не утомит читателя описаниями баталий, в ней рассказано лишь о нескольких драматически сложившихся боях. Гораздо больше места уделено искреннему рассказу о восприятии войны поначалу неопытным городским парнем, верившим официальной пропаганде. Откровенные, с долей юмора рассказы о собственных заблуждениях и промахах, о многих «нештатных» ситуациях на войне вызывают улыбку, но чаще заставляют задуматься. Вместе с автором героями книги стали его однополчане. С неподдельной теплотой он описывает самых близких друзей, подлинных героев войны.

---

Неоднозначно был воспринят мной вступивший в силу, кажется, в 1940 году закон о мерах по укреплению трудовой дисциплины, направленный, как в нем говорилось, против злостных прогульщиков и «летунов», часто менявших место работы. Законом предусматривалось тюремное заключение даже за незначительные нарушения. Я верил в необходимость укрепления трудовой дисциплины, но жестокость наказаний показалась мне несоразмерной проступкам (иначе говоря, я не осуждал указ, а только засомневался в частностях).

И все-таки, невзирая на перечисленные сомнения в некоторых действиях власти, я оставался искренним патриотом своей страны. И теперь, вечером 22 июня 1941 года, мысли вертелись вокруг единственного вопроса: где должно быть мое место в эти дни. По законам мирного времени я назывался допризывником, как студент не подлежал призыву до окончания института. Что было делать: ожидать повестки военкомата, приказа по институту, указаний комитета комсомола? А ведь война уже идет. Оставаться в стороне не позволяли убеждения, бездействовать не позволял характер. И решение созрело.

Поздним утром следующего дня, ни с кем не посоветовавшись, никого, даже Веру, не предупредив, я пошел записываться добровольцем на фронт. Написал заявление, в котором указал, что хорошо знаю немецкий язык, имею четыре оборонных значка («Ворошиловский стрелок», «Готов к труду и обороне» второй ступени, «Готов к санитарной обороне» и «Противовоздушная и противохимическая оборона»). Приблизившись к хорошо знакомому помещению военкомата, где я состоял на учете как допризывник, увидел, что просторный двор запружен сотнями людей, образовавших несколько длинных очередей. Миновав очередь прибывших с мобилизационными предписаниями, обнаружил нужную мне, в которой стояли добровольцы. Их было немало, во всяком случае, к двери военкомата я подошел через два часа. Помню, что передо мной стояли мать, медицинский работник, с дочерью лет семнадцати, желавшие работать в госпитале. Наконец подошла моя очередь, и я оказался в небольшом кабинете. Меня встретил офицер невысокого звания, поздоровался за руку, прочитал заявление, поблагодарил и велел ожидать повестки.

На следующий день я прибыл в институт сдавать экзамен по физике. Вместо указанной в расписании аудитории нашу группу направили в одно из подвальных помещений, так как воздушные напеты на город продолжались. Не подготовившись к экзамену, я отвечал на вопросы доцента Солодовникова далеко не блестяще, чем явно удивил его. Он доброжелательно предложил взять еще один экзаменационный билет, чтобы «вытянуть» на пятерку, но я отказался, рассказав ему о вчерашнем посещении военкомата. Так в моей зачетной книжке появилась первая четверка.

С первых же часов войны облик Киева преобразился. Следуя строгим указаниям управдомов, все жители оклеили стекла окон полосками бумаги в виде двух больших X на каждом стекле. Рядом со многими зданиями появились мешки с песком. В вечернее время действовал режим светомаскировки: требовалось тщательно зашторить окна, чтобы ни один луч света не пробился наружу. Уличное освещение было отключено, лишь в наружные фонари трамваев и троллейбусов и в автомобильные фары были ввернуты лампы «синего света». Всех владельцев радиоприемников любой конструкции обязали немедленно сдать их в ближайшее почтовое отделение и хранить квитанцию о приеме. Были организованы ночные дежурства жильцов на случай пожара в результате бомбардировок. Появились указатели «Бомбоубежище».

Под влиянием призывов власти разоблачать и вылавливать шпионов, диверсантов и пособников врага, многих киевлян охватила шпиономания. Это было вполне объяснимо: уже несколько лет нас приучали быть бдительными, для чего издавали массовым тиражом брошюры, детективные повести, пьесы, ставили фильмы (все это не только для взрослых, но и для детей), в которых опасно действовали умело скрывавшиеся иностранные шпионы и диверсанты. И вот теперь мои земляки ежедневно рассказывали друг другу то о поимке вооруженного немецкого диверсанта в форме командира Красной армии, то о неудачно приземлившемся и тут же схваченном немецком парашютисте в красноармейской форме. Задерживали любого, кто спрашивал, как пройти на какую-нибудь улицу, или обладал странным акцентом.

Еще до сдачи последнего экзамена мне, как члену КСМ-бюро химфака, поручили ежевечернее дежурство в институтском общежитии на улице Полевой. В полночь меня сменяли. За пять вечеров моего дежурства здесь и в ближайших окрестностях ничего опасного не произошло. Строго следуя инструкции, по сигналам воздушной тревоги я немедленно поднимался на крышу здания и лишь иногда видел вдали лучи прожекторов, вспышки от стрельбы зениток и от взрывов сброшенных немцами бомб. Спустя десяток минут снова звучала сирена, объявляя на этот раз отбой воздушной тревоги. Видимо, немецкие самолеты имели приказ бомбить другие объекты. Как я помню, в Киеве их главной целью были мосты через Днепр.

Экзаменационная сессия в нашем институте продолжалась до последних дней месяца. Мое общение с Верой в первые дни войны было довольно редким: различные расписания экзаменов и ежевечернее дежурство, на которое я уходил в шесть вечера, а возвращался после часу ночи препятствовали частым встречам, да и телефона у нас в квартире не было. Последний экзамен Вера сдала 26 июня, а я завершал сессию тремя днями позже. В конце дня 27 июня к нам в дом неожиданно пришла Вера и сообщила, что через час их семья (исключая отца, который стал теперь начальником Юго-Западной железной дороги) покидает Киев, едут пока в Москву. Меня, находившегося в патриотическом угаре, уверенного в нашей быстрой победе, поразило это известие (я ведь не знал реального положения на фронтах, которое было известно Василию Александровичу). Меня возмутил их отъезд, и я сгоряча сказал: «Вот так начальники сами сеют панику!» Проводить Веру не мог, так как опаздывал на дежурство, да и простился с ней прохладно. Буквально через два-три дня, особенно после того, как в Киеве появились беженцы из западных областей, а на городских магистралях — раненые красноармейцы, я начал более реально оценивать происходящее на фронте и раскаивался в своем глупом поведении при расставании с Верой, но было поздно...

В день последнего экзамена у входа в институт появилось объявление о том, что всех комсомольцев, закончивших сессию, просят зайти в комитет комсомола. Сдав экзамен, я подошел туда и узнал, что райком комсомола призывает нас принять участие в строительстве линии обороны Киева. Наконец-то смогу реально помочь фронту, обрадовался я.

Поздним вечером того же дня мы, человек тридцать студентов, оказались у окраины села Белогородка, примыкавшего к сосновому лесу. Рядом протекала река Ирпень. Спали в сарае на душистом сене. Перед самым рассветом нас разбудил громкий гул пролетавших в сторону Киева самолетов. Где-то рядом с селом разорвалась бомба, сброшенная, видимо, по ошибке.

Утро первого дня нашей работы было солнечным. С пригорка у опушки леса открывалась панорама будущей трассы противотанкового рва. До самого горизонта она была обозначена сотнями по пояс раздетых людей, орудовавших лопатами или переносивших вырытую землю на носилках. К нам подошел десятник, показал границы отведенного группе отрезка рва, объяснил, что ближняя стенка должна быть вертикальной, а дальняя — наклонной. На вопрос, каким должен быть наклон, уверенно ответил: «Пятьдесят градусов — сколько вперед, столько вглубь». Удивлялся тупости студентов, упрямо утверждавших, что при этом наклон будет сорок пять градусов.

На соседнем с нашим участке рва работала группа студентов университета, а по другую сторону от нас трудились профессиональные землекопы. С завистью посматривали мы на отполированные до блеска рукоятки их лопат, на ловкость и ритмичность движений. Несмотря на все наши старания и первоначальный азарт, производительность была значительно ниже, а во второй половине 12-часового рабочего дня она и вовсе упала. Правда, в последующие дни мы как-то приловчились и успевали сделать немало. В течение всего периода работы у реки Ирпень над нами по три-четыре раза в день пролетали в направлении на Киев группы тяжело нагруженных «юнкерсов», до города им оставалось километров тридцать.

Не сохранилось в памяти, как мы проводили вечера, где и чем нас кормили в эти дни (хлеб, помню, раздавали бесплатно, а перед нашим отъездом продавали клубнику по 9 копеек за килограмм). Запомнилось, что совсем рядом с нашим участком, на небольшой поляне у опушки леса находилось загадочное железобетонное сооружение, основание которого уходило в землю. Иногда рядом с ним прохаживался часовой. Это был один из узлов бывшей второй (резервной) линии обороны старой западной границы страны. К началу войну эта бывшая линия обороны была неосмотрительно разоружена.

Работая на сооружении рва, я по-настоящему сдружился с однокурсником Валерием Андриенко, мы рядом трудились, вместе ели, по соседству спали. Мой близорукий ровесник снимал очки только на ночь. Он оказался отличным веселым парнем, наши взгляды на жизнь, на войну были очень сходными, обоим хотелось перевестись на спецфак.