Константин Радов - Жизнь и деяния графа Александра Читтано, им самим рассказанные.

• Название: Жизнь и деяния графа Александра Читтано, им самим рассказанные.
• Автор: Константин Радов
• Жанр: Научная Фантастика

АИ-мемуары. Может ли обыкновенный человек изменить мир, даже если найдет точку опоры?

---

Формально каждый офицер, а равно кандидат имеет право добиваться повиновения от подчиненных силой оружия; фактически же это допустимо только в ситуации открытого бунта. Без подобного крайнего случая офицер, обнаживший шпагу против собственного сержанта, тем самым уронит свое достоинство в самую черную, несмываемую грязь. А обратиться к вышестоящим командирам с жалобой на него — значит расписаться в собственной непригодности к службе. Негодяй прекрасно знал эти неписаные правила армейской жизни и бессовестно ими пользовался, строя насмешки, подобострастные по форме и издевательские по сути. Трудно сказать, почему именно я стал мишенью его остроумия. Возможно, другие офицеры не пытались ему противодействовать, довольствуясь внешней покорностью и видимостью порядка среди солдат.

Отнюдь не христианским смирением, а только влюбленностью и смягчающим влиянием Жюли можно объяснить мое исключительное долготерпение. Недолговечное семейное счастье наполняло меня неиссякаемыми запасами доброты ко всем живым существам, не исключая отъявленных мерзавцев. К сожалению, людям свойственно принимать доброту за слабость — и как же они удивляются и возмущаются, обнаружив свою ошибку!

Я терпел смешки и ужимки за своей спиной, несправедливое угнетение молодых солдат, уклонение от службы на грани дозволенного и даже хвастовство Шатле совершенными им в прежних походах грабежами и насилиями. В конце концов, успокаивал я себя, это все дурная, но неустранимая темная сторона войны. Армия и жестокость неразделимы, так было при Цезаре, так есть сейчас. Мое душевное равновесие нарушил случай.

В деревне поблизости от военного лагеря, где я квартировал вместе с офицерами, у крестьянина пропала дочь, застенчивая чахлая девочка лет тринадцати. Ее отец пожаловался полковнику, и де Монтевилль перед строем приказал всем, кто знает что-либо о пропавшей, сообщить. Ответом было молчание, но краем глаза я уловил, как переглянулись сержант и один из его приятелей, гасконец со шрамом на щеке. Целый день меня мучили сомнения, посреди ночи проснулся и понял — нет, не показалось. Скорее всего, труп несчастного ребенка лежал где-то в лесу под кучей хвороста, а насильники и убийцы имели все шансы остаться безнаказанными: взгляд не улика. Следующий вечер подвыпивший Шатле сам напросился на столкновение со мной.

— Сержант! Почему караулы не выставлены?!

— Вроде не наша очередь? Пускай леклеровские ставят, мы весь день на земляных работах, в дождь…

— Не тебе решать, из чьей роты караулы ставить. Я через полчаса проверю — если не выставишь, потом не обижайся.

— У нас нет причин обижаться на вас, месье …

Он всегда старался оставить за собой последнее слово. Подпевалы и прихлебатели сержанта заулыбались на гражданское обращение, подчеркивающее мой недостаточный опыт по сравнению с ними, настоящими вояками, — мне было безразлично. В крайней степени гнева я становился по видимости совершенно спокоен, решения приходили сами, простые и очевидные. Ясно, что насадить этого негодяя как свинью на вертел было бы правильным применением моей шпаге, но лучше действовать по-другому. Я прогулялся до деревенской кузницы, по пути одолжил у ружейного мастера десяток мушкетных пуль, сплющил их молотком на наковальне, проделал дырки и туго нанизал пули на крепкий кованый гвоздь. Получилась хорошая свинчатка больше фунта весом, удобно поместившаяся в кулаке.

— Сержант, где караульные?!

— Я же сказал, не наш черед!

— Ну раз так…

Я пожал плечами, сунул руки в карманы и повернулся от него — Шатле с ухмылкой покосился на приятелей — дескать, видали, как я этого сопляка оборвал… еще с одним полуоборотом я от души впечатал отягощенную свинцом руку прямо в середину его лица. Сменив свинчатку на шпагу, встал над ним в ожидании, пока подпевалы вступят в дело или сам поднимется — чтобы выпустить их свинячьи души.

Но он только катался по земле, зажав лицо руками, и ревел, как раненый бык. У него был сломан нос.

Едва я убрал шпагу, сидевшие минуту назад рядом с сержантом ближайшие приятели его, сгибаясь и кланяясь, стали просачиваться мимо меня под дождь — в караул.

Через пару дней я назначил на заготовку дров того самого гасконца вместе с двумя надежными солдатами, наиболее страдавшими от безобразий шайки Шатле. Приказав избить его до полусмерти и привязать голым к дереву (что было охотно исполнено), я очень живописно рассказал, что с ним сделаю, ежели он вздумает запираться, а в случае признания обещал ходатайствовать о смягчении приговора. Мне не понадобилось резать его живым на части, хотя внутренне я был готов и почти начал. Девочка была найдена и получила христианское погребение. Шатле, свалив убийство на приятеля, отправился на каторгу. Гасконец станцевал последний танец на виселице. Военный суд не прислушался к ходатайству, однако оно было подано, и моя совесть перед негодяем чиста.

После этой истории у меня не было трудностей с солдатами.

Помимо обыкновенных офицерских обязанностей, мне нашлось еще одно дело. Еще в Дижоне, увидев, чем вооружены солдаты, я пришел в ужас: как можно этим воевать? Войска, ходившие во Фландрию с Катина и Вобаном, еще пятью годами раньше имели больше половины новеньких кремневых фузей, теперь же были вооружены ими почти поголовно. Здешние полки получали меньше заботы от военного министерства, и в них решительно преобладали фитильные «серпентинки» вплоть до очень древних, украшенных замысловатой гравировкой, но для боя мало пригодных. Англичане и голландцы использовали новоизобретенные багинеты с кольцом, надевающимся на ствол мушкета и не препятствующим стрельбе. Здесь даже тридцать лет известные старые образцы, вставляемые ручкой в дуло, были мало распространены. Если у прочих французских полков, действующих на Рейне, оружие такое же — других причин поражений искать не надо.

Я быстро подружился с полковым ружейным мастером Жаком Нуаром. Мои инструменты приехали со мной — и после исправления нескольких мушкетов, признанных им безнадежными, он готов был почти молиться на меня. Скудные средства, отводимые на оружейное дело, едва позволяли Жаку справляться с поломками оружия, о каких-либо улучшениях не приходилось и мечтать. Убедить де Монтевилля выделить сумму на перевооружение из полковой кассы не представлялось возможным, даже при той невероятной гипотезе, что в кассе что-то бы нашлось. В Дижоне, честно говоря, у меня не было и досуга заниматься мушкетами, а вот на Рейне перспектива оказаться перед наступающим врагом во главе плохо вооруженных солдат заставила вспомнить прежние занятия. Мы с Жаком разместились в хозяйственной пристройке у сельского кузнеца (дом занимали более высокие чины) и в свободное от службы время занялись переделкой фитильного оружия в кремневое, пока только в пределах одной роты, потому что тратить остатки денег от продажи книг на чужие мушкеты не хотелось — все делалось на мои скудные средства. Я выбрал нескольких солдат с хорошими руками и обучил работе по металлу. Столкновение с Шатле происходило в середине этих занятий, и то, что негодяй отвлекал от важного дела, удвоило мою ярость. После его устранения служба пошла гладко, я смог больше времени проводить в кузнице и месяца в полтора окончил запланированное. Не считая своего труда, вышло раз в десять дешевле, чем полная замена мушкетов, и раза в три-четыре, чем стоила бы переделка замков в любой мастерской. Когда тратишь собственные деньги, это очень изощряет экономическую изобретательность. Теперь я собирался приступить к багинетам и уже сделал несколько пробных образцов, но, пока мы с солдатами обсуждали и испытывали их, появился мой капитан и всё запретил. Оказывается, лет десять назад багинет со втулкой показывали Его Величеству, и Людовику не понравилось. Не переживай, сынок, — утешал меня Ришар, — королю виднее, что хорошо и что плохо. В его глазах авторитет монарха был абсолютным: капитан провел на королевской службе всю жизнь, начиная лет с пятнадцати, а было ему далеко за сорок. Происходя из простолюдинов, он философски относился к воинской славе и мечтал о покое, но содержал на свое жалованье двух взрослых дочерей и выйти в отставку до победного завершения кампании по выдаче их замуж никак не мог.

Пришлось мне умерить свои планы. Правда, не прошло и года, как король переменил мнение и войска получили багинеты с кольцевой втулкой (к сожалению, "папаша Огюст", как называли Ришара солдаты, этого уже не увидел, получив пулю в живот от тирольских егерей). Однако и без багинетов ротные учения радовали взгляд: солдаты дружно выполняли ружейные артикулы и клацали одинаковыми курками, я старался привить им ту экономную точность движений, которая сама собой появилась у меня после тысяч выстрелов во время прежних опытов. Ко мне потянулись капитаны других рот, предлагая точно так же на личные средства офицеров усовершенствовать оружие. Я успел кое-что сделать и обдумывал расширение мастерской, устроенной в сельской кузнице, когда этому промыслу пришел конец. Можно сказать, счастливый конец, потому что в начале осени на сторону короля Франции склонился обладающий хорошей армией Максимилиан, электор Баварский, его меч перетянул весы судьбы, и командующий нами генерал Виллар скомандовал наступление. "Благородный фанфарон Виллар" — аттестовал его через полвека Вольтер. Да, было фанфаронство, вообще все в нем было немножко чересчур, как у театрального актера в роли героя. Но актер оказался талантливый, а пули, между прочим, летали вокруг него настоящие. Виллар так старательно строил из себя героя, что, наконец, выстроил. Войска с радостью шли за ним в огонь и воду.