Инесса Ципоркина - Власть над водами пресными и солеными. Книга 1

• Название: Власть над водами пресными и солеными. Книга 1
• Автор: Инесса Ципоркина
• Жанр: Фэнтези

Отдельное спасибо Екатерине Беляковой, которой пришлось поработать музой сверхурочно, Елене Ангеловой, поддерживавшей меня в моменты творческой абулии, и вообще всем моим друзьям из Живого Журнала, моей первой тест-группе.

---

Наверное, небеса хотели, чтобы мы к моменту, когда сами станем женами и матерями, хорошенечко запомнили: всякая душа суть независима и священна. И превращать ее в биопсихотуалет нельзя! Даже если это единственная возможность добиться ясности взора и живости нрава, на которые охотно клюют окружающие.

Вот только мы после такой науки не годились ни для каких семейных ролей. Разве что в семейные жертвы. В многоразовые жертвы, которые жаждущая успеха мать понемногу убивала изо дня в день, свято веря в бесконечный, самовозрождающийся источник своей силы, живости и оптимизма. И бесконечно изумилась, обнаружив вместо чистого родника зараженный могильник…

Сколькими из нас они пожертвовали, эти женщины, страстно желающие нравиться, очаровательницы-манипуляторши, распределяющие душевные силы, точно хлебный каравай в голодный год: сперва накорми того, кто заплатит, а уж детишкам твоим — что останется?

Сейчас-то они постарели, наши гордые салонные львицы, охотницы за чужим вниманием, но по-прежнему добирают самомнения старым добрым способом: воротят нос от всего, что нам дорого, поплевывают свысока на наши успехи и норовят стравить нас друг с другом, чтоб было о чем посудачить за спиной "гладиаторш".

Они не помнят нас. Они помнят себя — молодыми, желанными, обаятельными и… добрыми. Им кажется, что они все делали как надо. И даже еще лучше. Что они любили нас, учили жизни и растили в поте лица своего, а мы понавыдумывали черт-те что, стараясь свалить вину за свое лузерство на них, кротких и любящих. Они не хотят знать, что научили нас только одному: искать предательство в каждой душе. Искать — и находить.

После чего никто в целом мире не станет на твою сторону. Против тебя выйдет на битву целый мир, сплошь состоящий из твоих соперников и врагов. А как же иначе? Если даже родная мать вела себя как соперник и как враг — неужели все эти незнакомые, чужие люди окажутся добрее, понятливее, терпимее?

Незачем им быть ко мне добрее. Они мне не мать. И, значит, вправе предавать и унижать — даже в большем праве, чем она. Мне не за что их упрекать и глупо им доверяться. Всем, включая тех, кого ОНА родила раньше и позже меня. Родство крови не помеха предательству — наоборот, пикантная приправа к нему.

Каждая из нас, трех сестер, решала для себя это страшное уравнение. Решала и решила — получив тот же ответ, что и две другие. Доверие — слишком большая ставка. Ва-банк. Никогда не ходи ва-банк, если хочешь сохранить хоть толику себя.

Потому-то мы и не пошли ва-банк. Ни одна. Нет у нас ни друзей, ни мужей, ни веры в людей. Только отменный нюх на ту грань в отношениях, за которой предательство уже отнимет у тебя способность дышать, двигаться, думать. До нее ты еще можешь отделаться легким ушибом души, зато перейдя эту грань, рассчитывай силы на шок и долгую болезнь.

Из нас троих я оказалась чувствительнее всех. Я — бескожая. Живой детектор опасности. И я чую ядовитую гадину задолго до того, как она подберется на расстояние броска.

Сейчас, когда к нам заявится ОНА, вместе с НЕЮ нагрянут и ядовитые подначки, перемежаемые неискренними восторгами. ОНА считает это светской беседой. И мои сестры вскоре заговорят ЕЕ языком — ее ядовитым, жалящим языком. И начнут манипулировать друг другом. И лгать — друг другу и сами себе. Дом наполнится "добрыми пожеланиями", от которых станет неуютно. "Найти, наконец, свою судьбу с хорошим человеком" — Соне. "Реализовать себя хоть в каком-нибудь полезном деле" — Майке. "Завести свою семью, получить нормальную работу и здоровья побольше" — мне, мне, мне.

После материных слов невозможно отмыться от ощущения, что тебя, обрядив в грязные лохмотья, выставили толпе на потеху. И пока многоглавый монстр швыряется огрызками яблок и утробно хохочет, мать крутится поблизости, зудит голосом профессионального нищего: "Вот, наказал господь чадушком — и неразумное, и непочтительное, и неудачное, а куды денешься-то, всю жизнь мою заела-а-а-а…" Высматривает, кому бы еще понравиться, расплатившись самооценкой одной из своих дочерей. Или всех трех, разом.

Подумаешь, скажут люди, ну, ворчит старушка. В старости все ворчат. Это единственное развлечение старичья — заполнять пространство своей воркотней. Не обращай внимания.

Я бы и не стала. Если бы в моих венах не текла порция яда, вскипающего в ответ на "просто воркотню", словно это черное заклятье. Именно она превращает меня в зверя. Я отравлена мамиными шуточками и усмешками. Мой мозг собирал их, точно капли драгоценного знания. О том, кто же я. О том, какая я. Теперь я знаю: я — тоже чудовище. Такое, которое возят по ярмаркам в клетке, голым, запаршивевшим и истощенным. Потому что здоровое и сильное оно разорвет тюремщика в клочья. И ржущим зрительским массам наваляет будь здоров. А значит, ему нельзя позволить набраться сил и встать на защиту себя.

— Ась, ты простудишься, — кислый Сонин голос за моей спиной не развеивает, а наоборот, еще больше нагоняет тоску. — Опять ты начинаешь…

— Что начинаю? — голос у меня звучит сухо, неласково. Уж лучше так, чем с напускным изумлением: ой, о чем это ты? Обе мы прекрасно знаем, о чем.

— Мать скоро приедет… — Сонька месится по балкону, бессмысленно переставляет по столику пустые чашки с присохшим к дну осадком. — А ты опять на балкон залезла. Что, отсидеться надеешься? Думаешь, она не рванет сразу сюда?

Соня права. Каждый раз, как в доме появляется маменька, я удираю на балкон. Если нет балкона — на кухню. В сортир. В сквер. В магазин. К чертям собачьим, лишь бы подальше. Но и родительница на месте не сидит: поточив лясы со старшей и младшей дочерьми, она принимается обшаривать квартиру. Ищет меня. Поговорить. Ага, как же. Освежить яд, впущенный в мою кровь — вот зачем она меня ищет!

— Ну Ася, ну зачем ты выдумываешь? — нудит сестра. — У мамы, конечно, язык что помело, но она тебя любит…

Я молчу. Любое возражение заставит Соньку выйти на поиски контраргументов. Нашему спору много лет. И даже десятилетий. Дохлое дело — пересказывать свои ощущения тому, кого слова не задевают (или того, кто не замечает, как сам меняется под действием слов). В лучшем случае услышишь "тебе это кажется, ты себя накручиваешь". В худшем — еще много чего про больное самолюбие и нездоровую психику. А что тут возразишь? Я действительно сумасшедшая. Сумасшедшая со справкой, где слова "параноидного типа" удостоверяет печать и подпись специалиста.

Я гляжу на сестру пустыми глазами. Соня закрыла дверцу в подсознание, предоставив страхам бушевать и разрастаться неопознанными.

Сестрице легче думать, что одиночество она выбрала для себя сама, без оглядки на многолетнюю пытку отчуждением и предательством. В ответ на материны подначки насчет близящейся старости Соня знай отшучивается: Европа, мол, не Россия, где женщина под пятьдесят — старая рухлядь, а в дело годятся только двадцатилетние. Здесь и молодухи на шестом десятке не редкость. И у нее, Сони, еще как минимум десять лет в запасе, чтоб резвиться и порхать в вихре удовольствий.

И вдруг в моей голове просыпается, вздыхает и ворочается незнакомое. Что-то могучее и хладнокровное. Что-то, напоминающее мне: ты больше не одна. Есть другие, нуждающиеся в твоей силе и защите. Гера. Хелена. Твои несмышленые, податливые сестры — старшая и младшая. Нет у тебя времени предаваться своим страхам. Сначала бой, пораженческие настроения потом.

И я возвращаюсь, ведомая бесстрашным существом в моей душе. Возвращаюсь в комнату и жду своего самого главного врага, чтобы схватиться с ним за все, что мне дорого.

Глава 18. Рождество со вкусом убийства

Мертворожденные дети и мертворожденные мысли лучше дуракорожденных. Они не требуют от родителей героизма на грани суицида. Они не отнимают у них остаток жизни и остаток счастья. Они дают человеку шанс придти в себя и попытаться еще раз.

Иногда разговоры о святости жизни сводят меня с ума. Все-таки для многих людей и идей смерть была бы наилучшим выходом. Но как войти в смерть не через убийство — включая самоубийство? Процедура отнятия жизни сама по себе ужасает, поэтому сохранение жизни кажется не лучшим, а единственно возможным выбором. Милосердным продлением адских мучений, рядом с которыми образ преисподней — просто чуть больше, чем обыденность.

Смерть — бесстрастная уродина. Но убийство — еще гаже в своем азарте, миазмах крови и кишечных газов. Поэтому милосердие представляется таким прекрасным. Совсем как образ Мадонны Мизерикордии. Образ призрения в смерти всех сирых, убогих и недостойных милости. Хотя Мизерикордия, "милость господня", название орудия для добивания раненых, как имя самой Смерти, кажется странным соседством для имени Мадонны…

Мы нуждаемся в лекарстве от ксенофобии. От уничтожения неправильных, неправедных и неразумных — иных.

Мы — хищники, которых будоражит запах крови. И чтобы запереть этого хищника-позади-глаз в прочную клетку, нужен замок. Установка на святость и неприкосновенность всего живого. Но мы такие хреновые установщики… Поэтому оно не столько работает, сколько глючит.