Анатолий Бритиков - Отечественная научно-фантастическая литература (1917-1991 годы). Книга первая. Фантастика — особый род искусства

• Название: Отечественная научно-фантастическая литература (1917-1991 годы). Книга первая. Фантастика — особый род искусства
• Автор: Анатолий Бритиков
• Издательство: Творческий центр «Борей-Арт»
• Жанр: Критика
• Год: 2005
• ISBN: 5-7187-0627-1

Анатолий Фёдорович Бритиков — советский литературовед, критик, один из ведущих специалистов в области русской и советской научной фантастики.

В фундаментальном труде «Отечественная научно-фантастическая литература (1917-1991 годы)» исследуется советская научно-фантастическая проза, монография не имеет равных по широте и глубине охвата предметной области. Труд был издан мизерным тиражом в 100 экземпляров и практически недоступен массовому читателю.

В данном файле публикуется первая книга: «Научная фантастика — особый род искусства».

---

В середине XX в. на капиталистическом Западе, от Ватикана до Лэнгли (штаб-квартира американской разведки), кинулись искать идеи и кадры для так называемого морального перевооружения. Классические устои наших врагов — чистоган и насилие — сегодня лишь резче подчеркивают притягательность коммунистической доктрины. И вот понадобились интеллектуалы, которые объяснили бы «городу и миру» привлекательность буржуазного строя.

ЦРУ со своей стороны делает ставку на интеллигентного разведчика: традиционному герою плаща и кинжала все трудней вжиться в социалистическое общество. Этот план А.Даллеса справедливо назван был идиотским. В самом деле, действительно интеллигентному человеку, если он хочет быть последовательным, остается либо признать, что коммунизм осуществляет истинные идеалы человечества (которыми буржуазная демократия только спекулирует), либо отказаться от научно-беспристрастной оценки фактов.

Вот эта альтернатива и легла в основу психологических коллизий трех фантастических романов 60-х годов: «Пояса жизни» (1960) Забелина (Дени Уилкинс), «Льды возвращаются» Казанцева (Елена Шаховская), «Гианэи» Мартынова (Гианэя). Авторы переносят действие в будущее. В условиях коммунизма кризис «задумавшейся» личности «с того берега» достигает высокого накала.

Дени Уилкинс послан был внедриться в советскую экспедицию на Венеру, и ему это удалось. Но вскоре он понял, что его хозяин «недооценил силу этих самых коммунистических идей».[358] Сперва Дени было «наплевать» на всякие идеи. Но Надя!.. А с ней — вся молодежная экспедиция. То, что потянуло Дени к Наде, в какой-то мере присуще им всем. Они летят, чтобы сделать пригодной для жизни бесплодную планету. Для его сына от Нади. Для внуков и правнуков. «Дени Уилкинсу стало даже как-то нехорошо при мысли, что он предает этих ребят» (с.178). Парня, который спас ему жизнь, рискуя своей («того, что ты сделал, я никогда не забуду», с.110). Всю эту Землю, на которой «до странности хорошие законы» (с. 110). «Нет, дело не в сентиментальности и даже не в чувстве благодарности. Но было в людях, с которыми два года жил и работал Дени Уилкинс, что-то очень здоровое, чистое и смелое — словно как-то иначе жили они и как-то иначе понимали жизнь» (с. 162).

Вот чем «они без денег подкупили Дени Уилкинса» (с. 190). И он выбросил за борт мину, которой должен был подорвать космический корабль.

Что же дальше? Покаяние? Молодая симпатия ко всему, что живет и цветет, помогла Дени Уилкинсу распознать привлекательность мира, которому он должен был нанести удар. Но войти в этот мир уже не хватило души, и Дени покончил с собой. Было ли тому причиной чувство ответственности за случайное убийство одного из новых товарищей, не давала ли покоя мысль о Наде и сыне (истина нанесла бы им незаживающую рану), или просто не вытравил в себе одинокого волка-супермена? Писатель предоставляет нам додумать самим. Психологический рисунок не завершен, в деталях грубоват. Но эта открытая концовка верно завершала правдиво намеченную коллизию.

У Казанцева в истории Елены Шаховской наоборот: уверенно и не без мастерства выписанные детали не создают в конце концов правды характера. Занятно следить за судьбой княгини по рождению, научной шпионки по воспитанию, разумеется, «загадочной колдуньи, злой волшебницы с добрыми глазами ангела и бесовскими, сводящими с ума линиями плеч, талии, бедер…».[359] Автор искусно проводит Элен с ее «линиями» меж всех сцилл и харибд. Она беременна от названного мужа своего Роя Бредли — продажного журналиста, затем — борца за мир и… президента демократических Соединенных Штатов (!). Но не уклоняется и от рискованного флирта с влюбленным в нее красавцем — физиком Буровым. Впрочем, под конец — теперь уже Леночка — возвращается к своему Рою.

Автору много раз удается перехитрить догадливого читателя. Внучка непримиримого врага Советской России, оказывается с самого начала была… тайной коммунисткой. И эту свою тайну Элен продолжала скрывать и тогда, когда по заданию американской разведки закрепилась в Советской России. Разыгрывала обе стороны одновременно. Зачем? «Моей горячей, набитой романтикой голове казалось, что подлинный подвиг — это бескорыстный, никому не известный, тайный».[360] Бывает. А вот что уж, и отвага, и стойкость гениальной разведчицы мирно уживаются с этой бесконечной наивностью, авантюризмом, индивидуализмом, — такое случается только в бульварных романах.

У автора не остается выхода, кроме как разрубить запутанную паутину. Добрые ангелы из госбезопасности, оказывается, давно были в курсе передаваемой Элен дезинформации: они подключились к ее телепатиическому (!) каналу связи… Не зря рецензия на роман называлась «На грани пародии».[361] Курьезная фантастика эквивалентна безвкусной героизации душевной изломанности. Личность, выламывающаяся из своей среды, вызывает уважение, когда душевный разлом идет по прямой. Прямой путь неотделим от силы убеждения и чистоты страстей, а без этого невозможно преодолеть воспитание, образ жизни, засасывающую привычку. Элен — тайная коммунистка, тайная даже от друзей — психологический нонсенс.

В романе «Гианэя» Мартынова история Гианэи — девушки из внеземного мира — сплетена не столь прихотливо, но в ней нет идейно-психологической безвкусицы, хотя эта опасность подстерегала Мартынова в большей мере. Гианэя высажена с космического корабля, который вскоре взорвался. Она появилась на космической станции землян в погребальном наряде под скафандром. Готовилась взойти на костер. Корабль ее соплеменников, изгнанных со своей планеты, пришел уничтожить человечество, чтобы колонизировать Землю. Гианэя отлично знала, как поступили бы они, как поступала инквизиция (читала раздобытые разведчиками средневековые испанские книги).

Все оказалось иначе. Ее приняли как друга. И хотя потом убедились, что чужая не говорит всей правды, не переменили своего отношения. На взорванном корабле только один был таким, как люди Земли, — Рийягейя. Он уничтожил себя и соплеменников, чтобы спасти Землю. Гианэя не понимала этой жертвы. Она плоть от плоти изгнанников-аристократов. Высокомерие ослепляет ее блестящий ум, как ослепило оно захватчиков. Зная Землю по средневековью, они и мысли не допускали, что человечество так скоро создает мощную культуру и совершенный социальный строй. Подвиг Рийягейи, конечно, уменьшил жертвы, но и без того Земля постояла бы за себя: «Общество, живущее дружной, сплоченной семьей, достигшее высоких вершин науки и техники, уже непобедимо».[362]

Гианэя многое могла и многое знала. Она физически и умственно совершенней людей, и это как будто должно укрепить ее аристократическое презрение, которое земляне не могли назвать иначе как низким моральным уровнем. Но через свою судьбу, через размышления о тех, кто ее дружески принял, она «поняла, что даже Рийагейя ошибся; вы лучше нас, ваша жизнь светла и прекрасна».[363]Открытия, сделанные Гианэей в коммунистическом обществе будущего, до странности напоминают удивление, испытанное Айзеком Азимовым, когда он заглянул через страницы нашей фантастики в нравственный мир современного советского человека.

13

Художник использует фантастическую посылку двумя путями: по линии ее внутреннего обоснования и как сюжетную мотивировку. Оба пути, разумеется, взаимопереходят, но по преимуществу акцентируется какой-то один. С некоторых пор наши писатели пристальное внимание уделяют второму варианту, называя его фантастика как прием. Разновидность этого «приема» — фантастико-психологический роман, где на первом плане уже, так сказать, приключения характера, а фантастический элемент — в глубине сцены и обоснован без особой оглядки на науку, лишь бы он выполнил свою роль сюжетной мотивировки.

В рассказе Гансовского «День гнева» полулюди-полузвери отарки не производили бы особого впечатления, если бы не вызывали социальной аллегории, остро современной в свете нынешних толков вокруг проблемы машинного разума с его внеэмоциональной логикой. Фантастическая литература — от «Франкенштейна» до «Острова доктора Моро» — знала и не таких монстров, а кибернетика ныне дает пищу самой химерической фантазии. Автор поэтому даже не говорит об отарках, существа ли они из другого мира или искусственный продукт земного эксперимента. Важно другое — что отличает их от людей. Человек становится человеком не только своей способностью к логическим выкладкам. Если может быть создан интеллект, превышающий человеческий, то, если он будет лишен нравственности, он в сущности не станет подлинно разумным. Отарки сделались жертвой собственной жестокости. Психологизм этой коллизии и вызывает ассоциацию: ученый-милитарист, механический рассудок фашизма.

Иногда этот второй, внефантастический план спасает «фантастику как прием». В повести Емцева и Парнова «Уравнение с Бледного Нептуна» явно спорно представление о том, что микромир в какой-то своей глубине имеет окно — выход в большую Вселенную и что все мироздание замыкается, таким образом, в какое-то бесконечное кольцо. Наивна идея аппарата, который позволил бы разомкнуть это кольцо и физически проникнуть из лаборатории прямо на какую-нибудь далекую планетную систему. И все же это фантастическое «кольцо» можно рассматривать как оправу публицистически заостренных антифашистских страниц.