Юрий Тынянов - Пушкин и его современники

• Название: Пушкин и его современники
• Автор: Юрий Тынянов
• Жанр: Русская классическая проза

..??..

---

Итоги своего отношения к "байронизму" и элегии 20-х годов, связанной с ним в представлении Кюхельбекера, он подвел в одном из своих писем из крепости от 15 ноября 1832 г., обращенном, по-видимому, к тому же Николаю Глинке: "...ты состарился? Не верю. А то я должен был тебе отвечать почти то же, что Ижорский Жеманскому. Выслушай меня, мой милый друг. Я убежден, что юноша, который в двадцать лет действительно состарился, уже никуда не годится, что в тридцать он может сделаться злодеем, а в сорок непременно должен быть, и непременно будет, негодяем. Вот тебе в двух словах причина, по которой я в 1824 году начал первый вооружаться против этой страсти наших молодых людей, поэтов и не поэтов, прикидываться Чайльд-Гарольдами. К счастью, все почти Чайльд-Гарольдами только на словах и в воображении, а не действительно. Если тебе нечего будет делать, прочти-ка то, что я писал в 17, 18, 19, 20-х годах. Смело могу сказать, что из стихотворцев, сверстников моих, никто более меня не бредил на байроновский лад. (Сверх того, я тогда еще не читал Байрона: стало быть, не подражал ему, а если угодно - наитием собственного Гения, Беса или Лешаго попал на ту же тему, тему, которую у нас потом в стихах и в прозе, в журналах и альманахах, в книгах и книжечках, в большом свете и в уездных закоулках пели и распевали со всеми возможными вариациями.) Грибоедов и в этом отношении принес мне величайшую пользу; он заставил меня почувствовать, как все это смешно, как недостойно истинного мужа. Теперь я знаю людей, знаю их со всеми их слабостями и пороками, но вместе с тем что у них хорошего. Я много претерпел, часто обманывался: но не перестал любить род человеческий, не перестал желать добра тем, которые подчас раздирали мне душу. Если б я был в других обстоятельствах и с другим здоровием, то, верно бы, ты в моих письмах никогда не находил уныния, какое иногда бывает в них: но припиши это единственно болезни физической и скуке семилетнею заточения. Извини, что я распространился о том, что касается до меня одного". *

Не следует, однако, всецело относить к периоду выступления Кюхельбекера в "Мнемозине" в 1824 г. этот протест против "русского байронизма" и "элегии" 20-х годов, как нельзя недооценить и общих идеологических корней выступления. Точно так же нельзя приписать эти выступления единственно влиянию Грибоедова. Об этом мы имеем высказывания Кюхельбекера, относящиеся уже ко времени заграничного путешествия 1820 г.

Так, в своих "Европейских письмах" он пишет по поводу монументальной "исторической" элегии: "Как тщетны и безрассудны жалобы тех, которые грустят и горюют об отцветших украшениях веков минувших! Они забывают, что богатства прошлых столетий не потеряны: сии сокровища живут для нас в воспоминании и сим именно лучшею жизнию, в таинственном тумане прошедшего: над ними плачет Элегия и они драгоценны, трогательны, святы для нашего сердца, в существенности они, может. быть, оставили бы нас холодными. Усовершенствование - цель человечества: пути к нему разнообразны до бесконечности - (и хвала за то Провидению!). Но человечество подвигается вперед". **

Признавая на таких основаниях историческую монументальную элегию, Кюхельбекер, естественно, должен был бороться против "мелкой", "личной" элегии 20-х годов; "Кавказский пленник" связал для него вопрос об этой элегии с вопросом о подражании Байрону. Кюхельбекера этого периода высокого, лирического поэта - не заинтересовали эпические моменты, "описания" "Кавказского пленника", этой "колониальной" поэмы, - описания, которые были вторым центром читательского внимания. ***

* Приведенный отрывок письма сохранился в копии

** "Невский зритель", 1820, апрель. Из Рима. Письмо 9, стр. 41

*** Ср., например, отзыв - "Благонамеренный", ч. XIX. СПб. 1822, № 36 30, стр. 398-399.

9

Еще в лицее Кюхельбекер - осмеиваемый поэт лицейского круга; при этом он проявляет самостоятельность литературных взглядов - таковы опальные имена Шаплена и Шихматова, авторов осмеянных эпопей, в его лицейской тетради. Из двух литературных антагонистов - Жана-Батиста Руссо и Вольтера - тогда как Вольтер и своим литературным методом - "остроумием" ("седой шалун") и даже самой позицией поэта ("Фернейский злой крикун") становится в лицее руководящим именем для Пушкина, "изгнанник", автор "псалмов" Жан-Батист Руссо оказывает влияние на Кюхельбекера; а скоро идейным руководителем его становится Жан-Жак Руссо. Еще в лицее Кюхельбекер изучает восточные литературы.

Таким образом влияние Грибоедова было вполне подготовлено. Грибоедов заставляет пересмотреть Кюхельбекера вопрос о достоинстве драматической поэтики Шиллера и заняться изучением Шекспира, причем Шекспир - в особенности в исторических хрониках - так и остается до конца именем, которое Кюхельбекер не перестает противопоставлять Шиллеру в борьбе против влияния драматургии Шиллера. Грибоедов же приносит с собою не только новую тему, но и новую позицию поэта - "поэта-пророка"; таково его стихотворение "Давид", посланное им в 1824 г. для помещения в альманахе Кюхельбекера "Мнемозине" и напечатанное там в I части первым стихотворением (стр. 24-25). По завету Грибоедова Кюхельбекер пишет на этот же сюжет в первые годы крепостного заключения монументальную библейскую поэму (1826-1829). [31] От Грибоедова исходит требование "народности" литературы, всецело принятое Кюхельбекером.

Этот "переход" был воспринят друзьями и соратниками Кюхельбекера как подлинная литературная измена. Таково увещание в письме Дельвига, в исходе 1822 г., таково же и большое письмо В. Туманского от 11 декабря 1823 г., представляющее собою подлинный литературный манифест "прошлых друзей" Кюхельбекера.

Друзья упростили факт. Обращение к библии, к библейским сюжетам под влиянием Грибоедова было связано с переменой взгляда на позицию и задачи поэта и на литературные жанры (поэт-пророк; изгнание элегии; попытка восстановить гражданскую оду).

В качестве реальных опасностей, которые грозили поэтической практике нового направления, под обстрел друзей был взят осмеянный карамзинистами шишковец Шихматов, запоздалый автор эпопеи о Петре (наиболее уязвимый пункт новой литературной теории Кюхельбекера), и библия как опасность религиозного направления поэзии, опасность "превращения муз в церковных певчих".

Таков смысл писем Дельвига и Туманского. Между обоими письмами к Кюхельбекеру - Дельвига и Туманского - разительное сходство не только во взглядах, но и в самом стиле писем. Дельвиг пишет: "Ах, Кюхельбекер! сколько перемен с тобою в два-три года!.. ...Так и быть! Грибоедов соблазнил тебя, на его душе грех! Напиши ему и Шихматову проклятие, но прежними стихами, а не новыми. Плюнь и дунь и вытребуй от Плетнева старую тетрадь своих стихов, читай ее внимательнее и, по лучшим местам, учись слогу и обработке..." [32]

Туманский в письме своем пишет: "Какой злой дух, в виде Грибоедова, удаляет тебя в одно время и от наслаждений истинной поэзии и от первоначальных друзей твоих. ...Умоляю тебя, мой благородный друг, отстать от литературных мнений, которые погубят твой талант и разрушат наши надежды на твои произведения. Читай Байрона, Гете, Мура и Шиллера, читай кого хочешь, только не Шихматова".

Письмо Дельвига написано в исходе 1822 г. из Петербурга, письмо Туманского - в декабре 1823 г. из Одессы, где был в то время Пушкин. Между Дельвигом и Пушкиным в 1822-1823 гг. шла оживленная переписка, до нас не дошедшая. Совпадение не только литературной позиции, но и стиля писем поэтому характерно. Характерно оно потому, что не обнаруженным до сих пор соавтором письма Туманского к Кюхельбекеру был Пушкин.

10

Письмо Туманского в числе некоторых других документов, переданных в 1875 г. редактору "Русской старины" М. И. Семевскому дочерью Кюхельбекера Ю. В. Косовой, было напечатано в "Русской старине" (1875, июль, стр. 375).

За исключением чисто текстологических небрежностей, да еще внедрения перевода иностранных слов в самый текст, письмо напечатано в общем правильно: без урезок и искажений. Оно неоднократно перепечатывалось (например, в сочинениях В. И. Туманского, под редакцией С. Н. Браиловского, 1912, стр. 252- 253).

И, однако, при первом напечатании письма редактор не заметил, что авторское примечание к первой фразе письма, помещенное внизу страницы, написано рукой Пушкина и подписано латинским Р. - а при позднейших перепечатках никто не догадался, что только Пушкину оно и могло принадлежать. Письмо сохранилось среди бумаг Кюхельбекера. Даем текст по рукописи:

"11 декабря 1823 Одесса.

Спасибо тебе, друг мой Вильгельм, за память твою обо мне: я всегда был уверен, что ты меня любишь не от делать нечего, * а от сердца. Два поклона твои в письме к Пушкину принимаю я с благодарностью и с мыслию, что нам снова можно возобновить переписку, прекращенную неожиданной твоей изменою черкесу-Ермолову и долгим уединением твоим в Смоленской губернии. Само воображение не всегда успеет следовать за странностями твоей жизни, и я, дожидаясь твоего известия, чтобы понять ссору твою с русским Саладином, как тебе случалось помыкать Алексея Петровича. Мне очень горестно видеть, что до сих пор какой-то неизбежный Fatum управляет твоими днями и твоими талантами и совращает те и другие с прямого пути. Который тебе год, любезный Кюхельбекер? Мне очень стыдно признаться тебе, что, будучи гораздо моложе, я обогнал тебя в благоразумии. Страшусь раздражить самолюбие приятеля, но, право, и вкус твой несколько очеченился! Охота же тебе читать Шихматова и библию. Первый - карикатура Юнга; вторая - несмотря на бесчисленные красоты, может превратить муз в церковных певчих. Какой злой дух, в виде Грибоедова, удаляет тебя в одно время и от наслаждений истинной поэзии и от первоначальных друзей твоих! Наша литература похожа на экипаж, который бы везли рыба, птица и четвероногий зверек. Тот улетает в романтизм, другой плавает в классической лохани, а третий тащится в библейское общество! Горькую чашу мы пьем! Теперь бы время было соединиться узами таланта и одинаких правил, дабы успеть еще спасти народную нашу словесность. Но для того надобно столько же ума, сколько трудолюбия, а у нас господа поэты, исключая двух-трех, подобно мотылькам, страшатся посидеть долго и на цветке, чтоб не утерять частицу блеска своего. Умоляю тебя, мой благородный друг, отстать от литературных мнений, которые погубят твой талант и разрушат наши надежды на твои произведения. Читай Байрона, Гёте, Мура и Шиллера, читай, кого хочешь, только не Шихматова!