Александр Гаррос - [Голово]ломка

• Название: [Голово]ломка
• Автор: Александр Гаррос
• Издательство: Лимбус-Пресс
• Жанр: Триллер
• Год: 2003

Что это? История о том, как мелкий банковский пиар-менеджер превращается в безжалостного супермена? Или — история обыкновенного безумия? Или — история конца света, наступающего для одного отдельно взятого человека? Или — русскоязычная версия «Бойцовского клуба» и «Американского психопата»? Или, может быть, пересказ модной компьютерной игры? Это — головоломка, шокирующая литературная провокация, крепко замешанная на жестком триллерном сюжете.

---

Существует набор формул, посредством коих заговаривают себя те из мыслящих (как им кажется) финансовых гениталий, что еще ощущают в этой своей функции некую экзистенциальную лажу и испытывают посему вялотекущую фрустрацию. В том числе и Вадим — до недавнего времени. Например: «Деньги нужны, чтобы о них не думать». Или: «Деньги дают свободу». И то, и другое — фуфло абсолютное. Единственная свобода, которую могут дать деньги — это свобода от мыслей о себе в процессе их преумножения. Человек бедный, вынужденный постоянно думать о бабках потому, что их ему не хватает на жратву и одежду — хотя бы сохраняет в собственном мышлении связь между символом и тем, что он символизирует. Человек же, достигший того уровня сотоятельности, когда мышление оперирует уже не символом объекта, а символом символа, включается в процесс воспроизводства пустоты вообще помимо своей воли — и НУЖДЫ. Покупая, допустим, подержаную тачку, ты еще можешь заботиться о быстроте и удобстве собственного перемещения в пространстве. Но меняя понтовый BMW на еще более понтовый «Мерс» — ты уже действуешь только и исключительно в интересах разбухающей пустоты. Мои поздравления, чувак — ты окончательно переместился в категорию хуев! И калибр твоих понтов прямо пропорционален степени твоей хуевости… Это мюнхгаузеновская лестница, ни к чему не прикрепленная, надстраивающаяся сама над собой — по которой к луне «форбсовского» ежегодного топа-двести, планетарного реестра всебогатых и сверхсильных, карабкаются друг по другу раскормленные одышливые промышленные магнаты, силиконоводолинные компьютерные биллгейтсы в круглых пенсионерских очочках, стары, старлетки и суперстары, чемпионы породы с животноводческих комплексов фермы Warner Bros. и из гидропонных теплиц компании EMI, саблезубые русские олигархи и нефтеналивные арабские шейхи, топ-бляди, в досье страховых компаний расфасованные по частям тел, будто в мясной лавке, хитрожопые соросы биржевых спекуляций, вся эта лингамно-вагинальная мразь… С освежающей радостью открытия Вадим обнаружил, что пьян. Бух (хотя покуда и не гроссбух). Приметы окружающей бни вызывали острую симпатию своей выпуклой отвратностью — их было приятно ненавидеть. Елочки-блесточки-сантаклаусики. Лю-у-удики… Вадим шел через центр, в искрящемся силовом поле отменного настроения и вискарных паров раздвигал предпраздничную (опять предпраздничную!… Чего они без конца празднуют?!) массовку. Он был стерилен посреди пандемии, не заражен ни единой денежной бактерией, не имел ни одного сантима в бумажнике. Не имел работы. Не имел даже права находиться на свободе — после пяти-то убийств! Зато имел в руке еще граммов пятьсот необходимого и достаточное — в кармане. Не ведая ни цели, ни, соответственно, направления, Вадим то останавливался ни с того ни с сего посреди людных тротуаров, вызывая минизапруды, то начинал двигаться перпендикулярно к общепешеходному движению — на него наталкивались, его обтекали. На него посматривали — особенно когда он вскидывал ко рту темное фигурное горлышко. Впрочем, редко, редко: людикам было не до него. И не друг до друга. Людикам было некогда. Зато очень даже было КУДА: о, они-то как раз имели цель в жизни — и, судя по лицам, не менее, чем в тех же цитадельных коридрах, уверенным, деловитым, уничижительно-решительным, — это была такая цель! Всем целям цель! Цель имелась у каждого — и из того, что всех прочих этот каждый внимания не удостаивал, следовало: именно и только его цель, в отличие от цели прочих, важна по-настоящему. Не абы как, а вот так вот! на полном! зверином! у-ух, бля, каком суровом серьезе!! — важна. Парадокс же в том, что мина эта была — одна на всех. Вадим зря грешил на коллег по банку: вне REX'овых стен псевдожизнь, конечно, продолжалась. Его дико подмывало встать как-нибудь особенно неудобно, вытащить волыну, пальнуть в воздух да и завопить на весь центр: «Эй! Козлы! Видите меня? Я пять человек завалил!» — просто чтоб хоть ненадолго нарушить эту непостижимую целенаправленность, сбить их неумолимый курсограф, посмотреть, как взгляды разворачиваются изнутри вовне и обращаются на него… Он почти уже начал делать это, когда вдруг понял, в чем дело. Куда они все бегут. Вернее — ОТ ЧЕГО. Каждый из бегущих нес в себе, глубоко внутри, грамм антивещества. Ни на миг не прерывающееся их движение вращало маленькую индивидуальную динамо-машину. Генератор, поддерживающий магнитную ловушку, что не дает антиматерии соприкоснуться с материей — и рвануть. Аннигилировать. А так деловиты, так озабоченны и нервны бегущие были потому, что интуитивно догадывались, чем им грозит малейшая остановка. Вадим миновал вечно зассанный подземный переход с вечноалым признанием We [сердечко] Antonio Banderas на увядшем стенном кафеле и вырулил на набережную. Сильный ветер разогнал отсюда прохожих и странно перекомпоновал реку: заменил волнение какой-то топчущейся на месте рябью, разлинеил продольными пенными полосами. Темно-сизые с проседью космы грузно ползли против привычного течения из-под частого гребня Каменного моста. Промозглые порывы пробирали, но «Лагавулин», сгорающий внутри вчистую, без шлака и копоти, нивелировал зябкость. Мимо урчал буксир, похожий на полуврытый в воду БТР. На борту смолил бородатый хиппоид в раззявленной оранжевой штормовке… А может, я и аннигилировал? Прервал бег, остановился — и ша-рах? Воронка, мигалки, санитары. И все, происходящее со мной в последние двое суток, все очкастые пыльные гимнюки, разделка-уборка, головоломка, — просто секундный субъективно растянутый пред… по?…смертный глюк. Как в «Случае на мосту через Совиный ручей»… Вадим опустился на решетчатое металлическое сиденье с видом на непрерывно-серый левый берег, прерванный единственным оппозиционно-желтым пятиэтажником. Ощутил угловатое неудобство в заднем кармане джинсов. Дискета. Совсем забыл. Последнее прибежище дрОчливого нонконформизма родом с диска С. Неактуально. Поставив скотч на плитки, Вадим нехотя поднялся, добрел до чугунной ограды и кинул пласмассовый квадратик в воду. Кидать в воду — это тоже из новообретенных привычек. Концы в воду… Он вернулся, сел, хлебнул. Даже глаза закрыл от удовольствия… В принципе, если быть точным, это ведь не я затормозил. Наоборот: именно я сорвался с предписанного шестка, и, внося гравитационные возмущения, грозя катастрофическим столкновением законопослушным небесным телам, вертящимся вокруг своей оси, наматывающим осторожненькие орбиты в плоскости эклиптики, безбашенно пру через пространство… Даже не так. Пуля. Bullet. Меня выстрелили, пульнули, я уже не сверну с траектории. А куда она упирается… В стену. В чью-то башку. В мишень. В молоко… В жопу, в жопу! Глоток.

— Так, ну и чего мы тут делаем?

Опаньки. Опять доеб. Кстати, о привычках и традициях… Ментов было два. Одинаково неторопливые, одинаково разбухшие от зимней формы, одинаково — профессионально — наглые. Только один как полтора второго, и у меньшего мордочка остренькая, паскудненькая, хорьковая, а у большого — эталонно широченная, красная, полузаплывшая фискальная ряха.

— Пьем, — объяснил Вадим очевидное. — Точнее, пью. Количеством один.

Ясен хрен, муниципалы. Замечетельная в своем роде, только дорожников числящая в аналогах, категория правоохранителей, для которой именно доеб — главная и основная функция. Доеб и развод.

— Гля, бухой уже, — злорадно сообщил хорьковидный мент ражему напарнику. Тот, не отвечая и глядя не на Вадима, а с флегматичной тоской в никуда, медленно, очень медленно поволок из кармана блокнот. Вадим молчал и ждал, что будет.

— Вы знаете, — устало (сразу вспомнился покойный Пыльный — вот оно, единство «органского» стиля!), брюзгливо и брезгливо, но с автоматически не дающей заподозрить в этом возможности снисхождения априорной неумолимостью осведомился у пейзажа ражий, — и опять же не столько осведомился, сколько констатировал, — что распитие в общественных местах запрещено?

— Я кому-нибудь мешаю? — вкрадчиво поинтересовался Вадим в ответ. — Создаю неудобства? Оскорбляю религиозные чувства?

— За распитие! — злорадность в хорьковидном переросла в какой-то уже зловосторг, злоликование, — крепких алкогольных напитков! В общественных местах! Штраф!!

— Ты че пьешь? — ражий таки посмотрел на Вадима, но все равно (столь велика была брезгливость) не по прямой, а по касательной. Числа личных местоимений он употреблял по собственной системе: индивидуализируя нарушителя, переходил с ритуально-ментовского на просторечно-хамский. Вадим развернул «Лагавулина» этикеткой к муниципалам. Те, как и ожидалось, подвисли. Теперь злорадство испытывал Вадим. — О, виски, — не слишком уверенно сказал хорьковидный и тут же опять возликовал. — Крепкий алкоголь! Штраф!

— Нет у меня денег, — совершенно честно признался Вадим. — Ни сантима.

— А на виски есть? — Вадима поразило явственно классовое чувство, скользнувшее в интонации хорька. — Ты поищи, поищи!…