А. Сахаров (редактор) - Николай II (Том I)

• Название: Николай II (Том I)
• Автор: А. Сахаров (редактор)
• Издательство: Армада
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1995
• ISBN: 5-7632-0020-9

Николаю – Александр III: «Я завещаю тебе любить всё, что служит ко благу, чести и достоинству России. Охраняй самодержавие, памятуя при том, что ты несёшь ответственность за судьбу твоих подданных пред Престолом Всевышнего. Вера в Бога и в святость твоего царского долга да будет для тебя основой твоей Жизни».

В первый том произведений о правлении Николая II вошли следующие произведения:

И. Сургучёв «Детство императора Николая II»

Д. Вонляр-Лярский «Грех у двери (Петербург)»

Л. Жданов «Николай Романов – последний царь»

---

Кем из двух и почему была предложена эта досадная оговорка – император, в сущности, не помнил. В то время он озабочен был другим: отгородить Германию в случае новых русско-японских осложнений. Впоследствии, однако, он убедил себя, что изменение внесено в текст царём. Стало даже казаться, будто Николай II сделал это умышленно, чтобы подорвать значение данного обязательства, в особенности в условиях, когда вскоре русские министры заговорили о полной недействительности биоркского соглашения, противоречившего основам франко-русского союза[175].

Нынешним летом монархи виделись опять. Николай II был, как всегда, застенчив, родственно любезен и полон, казалось, лучших чувств. Но о союзном договоре больше – ни звука. Словно забыл совсем, что в Биорке подпись дал и клятвой царской перед Богом поклялся…

Император ещё раз перечёл письмо. Искренно ли это обращение? По привычке он решил проверить.

Рядом на столе лежал не распечатанный ещё канцелярский конверт с толстой, выстуканной на машинке тетрадью, озаглавленной: «Сводка донесений заграничной тайной разведки». Император раскрыл этот любимый справочник.

Сведения личного характера о Николае II оказались на этот раз скудными. В Царском Селе жили недоступно; за целый месяц царь выезжал на люди всего два раза: на полковые праздники гвардейских частей. В обоих случаях он обедал в офицерском собрании, а вечером подвыпившие офицеры провожали самодержца восторженными заверениями в неизменной преданности престолу…

Император отвёл взгляд от утомившего его мелкого, убористого шрифта. Пришла на память случайная фраза всё того же Бисмарка. В тот день доживавший свой век в отставке престарелый князь сидел с ним рядом за шампанским, на военном празднике. Это была их последняя встреча…

– Пока по-прежнему надёжен корпус офицеров, – с сумрачной иронией заметил мстительный старик, – ваше величество может безопасно всё себе позволить…

Император судорожно захлопнул тетрадь. Как всегда при вспышке раздражения, в ухе вдруг зашумело и болезненно задёргало.

У него была привычка днём после чая прилечь. Но чуть приляжешь – ухо разболится нестерпимо; всё равно не уснёшь, пожалуй…

Чтобы рассеяться, император взял одну из начатых недавно книг: мемуары канцлера князя Меттерниха[176], том четвёртый. Усевшись в удобное кресло с выдвижным пюпитром, он принялся её перелистывать.

В глаза бросились следующие слова:

«Император всероссийский – самый могущественный из монархов наших дней. В его лице слились два вида высшей земной власти: он самодержец и вместе верховный глава Церкви. Царь не только единственное объединяющее начало для миллионов разноплемённых подданных; это единственный нравственный устой русского человека…»

Император машинально продолжал читать страницу за страницей.

Послышался осторожный стук в дверь. Вошедший гайдук доложил, что подан чай; её величество, сказал он далее, изволят спрашивать, угодно ли его величеству ехать вместе прокатиться до обеда.

Император сидел, засунув по привычке руки в боковые карманы венгерки. Концы пальцев поцарапывал шершавый мох. Здесь, в деревне, подсказывало ему благоразумие, надо дышать чистым воздухом и развлекаться.

Он отломил веточку мха, заложил ею страницу и, нехотя вставая, закрыл книгу.

По возвращении с прогулки император прошёл опять в уборную переодеться.

Несколько минут спустя он появился на верхней площадке лестницы в особом охотничьем наряде из бутылочно-зелёного сукна. Император сам его придумал, чтобы вечером в Роминтене надевать к обеду. На груди были только баварские орденские знаки св. Губерта, покровителя охоты[177].

Одновременно отворилась на площадку и другая дверь. Из неё вышла императрица, крупная и краснощёкая, в вечернем платье берлинского изделия, с тяжёлыми нитками жемчуга на шее. Пышные, рано побелевшие волосы были взбиты в высокую причёску.

– Ich habe die Ehre…[178] – конфузливо улыбнулась она, поджимая подбородок.

На пухлых щеках появились ямочки. Взгляд старался уловить, в каком расположении духа император.

Они молча сошли по лестнице.

В большой центральной комнате с охотничьими трофеями все приглашённые к обеду были в сборе. Гофмаршал поспешил представить её величеству незнакомых ей иностранцев Адашева и Репенина. Император подошёл к престарелому боннскому профессору и сам подвёл его к императрице.

– Германия гордится вашими обширными трудами по… естествознанию, – неуверенно проговорила она.

– Я исключительно ботаник, – счёл должным уточнить старый учёный.

Императрица взглянула на мужа. Ей хотелось угадать, как он прикажет ей обращаться с непривычным гостем.

– Ботаника – интереснейшая отрасль человеческого знания! – нравоучительно воскликнул император, как бы давая камертон.

Чтобы утвердить ещё нагляднее высокий смысл отечественной науки, он покровительственно взял профессора под руку и проследовал с ним в столовую.

Императрица отыскала глазами синюю, высоко препоясанную фигуру рыжебородого Тирпица.

– Zu Befehl[179], – расшаркался министр и с грузной неуклюжестью подставил ей согнутый локоть.

– Meine Freunde[180], – дружески подхватил обоих русских бодрящийся свитский генерал, обдавая их запахом холодного сигарного никотина.

За столом Адашеву было указано место справа от императора, Репенину – слева от императрицы.

Стол был загромождён массивными канделябрами в виде декоративных деревьев и оленей. Между ними на тяжёлой подставке высилась монументальная корзина цветов. Через стол было едва видно друг друга, и это исключало возможность общего разговора.

Император ел быстро и молча. Ему подавали первому, и, как только он кончал, у всех разом отбирались тарелки. Адашев, привыкший к величавой неторопливости русской придворной челяди, едва успевал прикоснуться к блюдам; он всё время следил за хозяином.

Когда подали седло дикой козы, флигель-адъютант полюбопытствовал, как будет император резать мясо одной рукой. Оказалось, что взамен ножа у него особая вилка с острым режущим краем, вроде тех, которыми едят устриц. И одинокая рука, сверкая кольцами, безостановочно мелькала над тарелкой в избытке жизненной энергии…

Адашеву становилось досадно: император посадил рядом с собой, но не удостоивал ни словом. По рассеянности он даже наложил себе с козой каштанов, которых никогда в рот не брал.

Внезапно император повернулся к нему и спросил:

– Кто придумывает названия русским броненосцам?

Гайдук как раз просовывал между ними руку за тарелкой Адашева. Он так и замер в искривлённом положении.

– Августейший генерал-адмирал, я полагаю… – ответил Адашев с предусмотрительной сдержанностью, которую даёт навык придворной жизни.

Он краем глаза заметил в просвете между канделябром и корзиной, что Тирпиц, напротив, поднял голову и внимательно прислушивается.

– А кто такой был Сисой Великий[181]? – спросил опять император.

Адашев растерялся, как первый ученик, пойманный экзаменатором на самом простом вопросе. Император, подождав несколько секунд ответа, круто отвернулся в сторону другого соседа, профессора.

Адашева бросило в краску. Он знал, что так назван один из русских броненосцев, но самое имя «Сисой Великий» не напоминало ему ничего. А он считал себя начитанным и образованным…

Боннский учёный, поглощавший пищу со старческой прожорливостью, схватил салфетку, чтобы обтереть скорей усы и бороду. Между ним и императором завязалась оживлённая беседа. На каждый вопрос польщённый профессор отвечал пространно, сочно и восторженно. Император, против обыкновения, выслушивал, не перебивая. Сзади него гайдук терпеливо стоял с очередным блюдом в руках, не смея потревожить монарха.

Оправившись от смущения, Адашев захотел узнать, о чём идёт речь. Он прислушался. Тема разговора опять поставила его в тупик: император подробно выпытывал у ботаника о разновидностях и разрушительном действии мха.

Репенин по другую сторону корзины чувствовал себя не лучше. Сесть за стол без водки и закуски было уже достаточно, чтобы отравить для него обед. К тому же он любил ясно видеть сразу, что подают. А кушанья, как нарочно, были все замысловатые, залитые соусами и точно жёваные.

Императрица до самой козы с каштанами не проронила вообще ни слова, то и дело озираясь на императора. И только когда он заговорил с профессором, она рискнула перекинуться незначащими фразами с сидевшим рядом адмиралом.

Искать собеседницы в другой соседке, перезрелой камер-фрейлине, Репенину не приходилось. Её целомудренно опущенные глаза, наивные брови и поджатые губы ясно показывали, что здесь она по долгу службы и разговаривать ей неуместно.

Репенин невольно стал глядеть по сторонам. Замороженная принуждённость остальных обедающих, неуклюжая бронза на столе, тусклые охотничьи ливреи усатых гайдуков – всё это окончательно испортило ему настроение. У обеда не было и тени той нарядности, к которой глаз его привык, даже у себя дома, когда бывали гости.