Иван Кудинов - Яблоко Невтона

• Название: Яблоко Невтона
• Автор: Иван Кудинов
• Жанр: Историческая проза

---

Однажды он увидел, как Пелагея поднимает корыто с водой, страшно перепугался и возмутился одновременно, кинулся к ней, перехватив эту тяжесть, и с гневным укором воскликнул:

— Что же ты делаешь, Пелагеша?!.. Тебе же нельзя… неужто не понимаешь?

— Вот тебе на! А кто ж за меня будет делать? — улыбнулась она спокойно, убирая под платок мокрую прядку волос. — Может, Ермолая с Яшуткой заставим белье полоскать?

— Может, и Ермолая. А ты больше не смей этого делать, — быстро и твердо он отозвался. — Слышишь?

— Слышу, — кивнула Пелагея, тронутая столь рьяной заботой мужа. — Но как же быть-то, коль стирка приспела?

— А так, — сказал он, и сам еще толком не зная нужного выхода, но тут же лицо его оживилось и просветлело от внезапной догадки. — А так вот, — повторил и размашисто выплеснул из корыта в траву мыльную воду. — Помощница нужна тебе, Пелагеша. Нельзя тебе нынче без хорошей помощницы.

— Так где ж ее взять, хорошую-то помощницу? Небось, на дорогах они не валяются.

— Найдем, — пообещал он твердо. — Это моя забота. А ты не смей больше тяжести поднимать. Слышишь? Прошу тебя, не делай этого.

Пелагея, по правде сказать, и не приняла всерьез этого разговора. Какая там еще помощница — поговорили да и забыли о том, едва отвернувшись. Однако хваткий на скорые выдумки и решения Ползунов и не собирался забывать либо, пуще того, откладывать, оставляя втуне свою затею. Наутро он спешно собрался, сказав, что надобно отлучиться по службе, и уехал, даже и денщика с собою не взяв.

Затея и вправду была неотложной: надумал шихтмейстер приискать для жены дворовую девку, молодую и работящую, которая б взяла на себя все тяготы и заботы домашние, освободив от них Пелагею. А коли надумает что Ползунов — добьется того непременно.

Вот и на этот раз вернулся он к вечеру не один, а с девицею пригожей и крепкой, что налиток, румянец во всю щеку… Где он ее присмотрел, откуда привез — то загадка. Может, из маленького, восьмидворного сельца Чупино либо из соседней Самсоновки, что стоит на крутом берегу Чарыша… Но скорее нашел в Кособоково, куда, не поленившись и сделав хороший крюк, завернул пополудни, решив заодно и знакомого батюшку отца Кузьму Бушуева навестить. Похоже, отец Кузьма и надоумил его зайти в один из домов, стоявших неподалеку от церкви, наискосок через улицу… «Дщерь там у них, — навел батюшка, — добрая девка зело». И не обманул.

Восемнадцатилетняя Парашка и впрямь оказалась приглядной, рослой и, видать по всему, не из робкого десятка, с веселою искрой в глазах. Ползунов как глянул на нее, так сразу, без всяких излишних раздумий и колебаний, решил: она! Другой и не надо искать. Парашка тоже смотрела прямо и с интересом, по-своему понимая приезд этого статного горного офицера — смотрины устроил, а может, и сватовство! — такое пришло, втемяшилось ей в голову. И Парашка, глядя на Ползунова, думала, что человек этот, как с неба свалившийся, хорош и приятен собою — и коль тятенька с маменькой не станут перечить, поедет она с ним хоть куда, не откажется… Думать же не хотелось о том, что ни ее тут, Парашкиного, желания, ни родительского согласия и вовсе не требуется — и что помыслы у этого подбористо-ладного и серьезного офицера совсем иные, чем сгоряча ей подумалось, пригрезилось… И решение он принял самолично и безоговорочно: «Сбирайся, Прасковья, поедешь со мной».

Вот и все! А что ей сбирать? Пока шихтмейстер обедал у отца Кузьмы, на радостях, видать, и чарочку пропустив, Парашка уладила все нехитрые свои дела, попутно всплакнув вместе с маменькой, как и подобает «невесте», увязала узел — и была готова к отъезду.

И потом, когда сидела в коляске рядом с Ползуновым, взволнованная и оттого еще больше похорошевшая, и вправду чувствовала себя невестой. Так все было ново, заманчиво и неясно! «Всякое деяние доброе и всякий дар совершенный нисходит свыше», — подумала торопливо и горячо, вспомнив маменькин приговор. И едва успела оглянуться, чтобы родителям помахать рукой, как застоявшаяся пара гнедых взяла с места и мигом вынесла их за поскотину, покатив легкий плетеный ходок, в котором они сидели, по узкой затравенелой дороге вдоль Чарыша, поблескивающего на стрежах… И рыжеусый верзила-солдат, восседая на облучке, весело зыркал через плечо и негромко, вполголоса напевал, наговаривал разудалую прибаутку, словно бы намекая на что-то серьезное, отчего сердце Парашкино екало и замирало. «И-эх!» — делал солдат междометный зачин и единым духом выпаливал:

Тятька рыжий
и я рыжий,
рыжу в жены себе взял,
рыжий поп нас обвенчал,
Рыжка по дому домчал…

Ползунов, слушая вполуха этот нехитрый (а может, и хитрый) напев, рассеянно улыбался. А Парашка, млея от какого-то странного нетерпения (что-то ждет ее впереди?), поглядывала сбоку на шихтмейстера, щуря крушинного цвета глаза, и еще крепче, теснее прижимала к горячим коленям тугой узел с пожитками — все ее приданое. И мысленно вторила, переиначивая на свой лад: «рыжий в жены меня взял, Рыжка до дому домчал…»

Так и явились они под вечер на пристань.

И когда вышли из коляски, ступив на землю и двинувшись не спеша к дому, там их уже поджидали, раскрыв рты от удивления, и Яшутка с Ермолаем, и денщик Семен… Последний был столь ошарашен пригожестью новоявленной молодицы, что и глаз отвести не мог, остолбенев у крыльца. Ползунов, поравнявшись, глянул на полорото застывшего денщика, усмехнулся и походя бросил:

— Солдат Бархатов, притвори ворота. — Слушаюсь! — разом очнулся денщик и кинулся было исполнять приказ, но, пробежав несколько шагов, остановился и виновато растерянно доложил: — Дак они, ваше благородие, закрыты.

Похоже он так и не понял, какие «ворота» подразумевал шихтмейстер. А Ползунов и не слушал уже денщика, поднимаясь на крыльцо и входя в сенцы вместе с Парашкой, шедшей рядом и двумя руками, словно грудного ребенка, державшей перед собою узелок с пожитками…

Пелагея же встретила ее, на удивленье, спокойно, приветливо и чуточку деловито, как будто они давным-давно были знакомы — да все не случалось повидаться. Потому и доверились друг другу с первого дня, без лишних испытков и оговорок. Да и Парашка не сплоховала, не подвела, сполна оправдав это доверие проворством своим и усердием — и вскоре стала своим человеком в доме. Чему Ползунов был особенно рад. Теперь-то, когда Пелагею — в столь тягостном для нее положении — опекала эта старательная и умелая девица, готовая упредить любой каприз и любое желание хозяйки, шихтмейстер мог с головою уйти в свои дела, а то и отлучиться на день-другой по тем же делам на завод, не боясь за жену и зная наперед, что в доме будет порядок.

13

Остаток осени Ползунов потратил на обустройство черной избы, сопряженной со светлицей не только общей стеной, но и печным блезиром, выступающим в горницу заподлицо — скорее для пущего обогрева, чем для праздной красы. А измыслил шихтмейстер еще и кожух истопной, этакий хитро замкнутый горн, чертежом обозначив контуры… Зазвал двух ладных печников, Зеленцова да Вяткина, и те не столько по чертежу, сколько по его, шихтмейстера, подсказкам сотворили к зиме глинобитный чувал посреди комнаты; а для чего он понадобился шихтмейстеру, этот странный чувал, толком не знали да и дела им до того было мало, хотя Ползунов и говорил о каких-то медных, чугунных ли трубках, кои сбирался здесь выплавлять, в избяном горне…

Однако замысла своего не успел осуществить. Сбитый печниками кожух долго стоял бездельно, поскольку другие, более спешные и неотложные дела отвлекли шихтмейстера; теперь он целыми днями пропадал в гавани, где после навигации изрядно помятые и побитые коломенки подняты и поставлены на зимовку — и надо было тщательно их осмотреть да ощупать, прикинув и определив, какие справы нужны тому или другому судну и что можно сделать сейчас, не ожидая весны.

И только в конце февраля, немного освободившись, шихтмейстер вспомнил о вовсе пока неиспользованном, впусте торчавшем посреди черной избы глинобитном горне. Осмотрел его заново, велел денщику разом — одна нога здесь, другая там! — найти Парашку и принести воды.

— Да помоги девке, — кинул вдогонку, — а то ж не догадаешься…

Однако вскоре денщик вернулся и виновато доложил:

— Парашка, ваше благородие, как и велено, убегла за водой…

— А ты? — глянул на него шихтмейстер.

— А я?.. — помялся денщик, отводя глаза — Меня, ваше благородие, она отринула… обойдусь, говорит, без помоги.

— Ну, ну, — усмехнулся шихтмейстер и более ничего не сказал, а только подумал: и вправду, наверное, силой милому не быть! Такой вот расклад получается: солдат Бархатов души в ней не чает, глаз не спускает с нее, а Парашка, зная об этом, ноль внимания на него, лишь посмеивается, пресекая всякий шаг, любую с его стороны попытку так или иначе приблизиться, оказать ей какую-нибудь услугу… Куда там! И видеть того не желает. Отвергнутый Семен мучается, переживает, кусая губы от бессилия, а ей — хоть бы хны!