Игорь Рабинер - Хоккейное безумие. От Нагано до Ванкувера

• Название: Хоккейное безумие. От Нагано до Ванкувера
• Автор: Игорь Рабинер
• Издательство: Олма Медиа Групп
• Жанр: Спорт
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-373-03339-8

Игорь Рабинер — один из немногих российских журналистов, освещавших с места событий все три зимние Олимпиады с участием звезд НХЛ: в Нагано-98, Солт-Лейк-Сити-2002 и Турине-2006. почему в Японии мы стали вторыми, в США — третьими, а в Италии вообще не попали на пьедестал? Секреты того, что происходило на олимпийском льду и за его кулисами, — в новом произведении самого популярного спортивного писателя-документалиста России, суммарный тираж книг которого уже достиг четверти миллиона экземпляров. В феврале 2010 года сборная России примет участие в очередных Олимпийских играх — в Ванкувере. Можно ли считать наших хоккеистов, чемпионов мира двух последних лет, главными фаворитами? На этот и многие другие вопросы в откровенных интервью специально для этой книги отвечают президент Федерации хоккея России Владислав Третьяк и главный тренер сборной Вячеслав Быков. Если вы хотите настроить себя на «волну» Олимпиады, то не найдете способа лучше, чем прочитать «Хоккейное безумие. От Нагано до Ванкувера».

---

Журналист «Коммерсанта» Андрей Колесников имел «право первой ночи» на общение со спортсменами в «Русском доме». После матча за третье место туда ближе к ночи пришли некоторые хоккеисты. Чуть-чуть расслабившись, они позволили себе признания, о которых до тех пор не было и речи. Процитирую отрывки из материала Колесникова «Сон в зимнюю ночь».

«Я думал, вечером никто из них не приедет в "Русский дом". Мы не видели их здесь после четверть- и полуфиналов. После катастрофы с финнами наши хоккеисты приехали в олимпийскую деревню, зашли в столовую. Говорить им было, видимо, не о чем, да и сил не было. Они удивились, когда неутомимый директор Имперского русского балета Гедиминас Таранда принес торт. Меньше других удивился Алексей Ковалев. Это же у него был день рождения. Они для приличия разрезали торт, откусили от него для вида и разошлись. Выброс адреналина во время игры такой, что ночью мало кто быстро засыпает. Почти все мучились до самого утра. Только Александр Овечкин, как потом выяснилось, неплохо выспался, что, конечно, подтверждает версию о том, что этого парня ждет великое будущее.

Я удивился, когда после игры с чехами они все-таки приехали в "Русский дом". Их было человек пять-семь: Евгений Малкин, Алексей Ковалев, Александр Овечкин, Максим Соколов, Максим Сушинский (сбрил бороду)…

Саша Овечкин устал. И не за эти две недели, а за эти 40 минут. Он устал объяснять, почему они проиграли. Он устал, потому что он не мог этого объяснить. В глазах его была мольба. Он хотел, чтобы я отпустил его на свободу. Я сделал это с чистой совестью. Я понимал: Александр Овечкин сказал не то, что мог. Он сказал то, что знал.

Он и сам это чувствовал. Иначе он не добавил бы неожиданно, когда мы уже прощались:

— Может, мы зря посчитали, что игра с Канадой — решающая. Мы так правда думали. Мы думали, все будет ясно: остаемся за бортом или проходим на нашем корабле дальше.

Даже в такой ситуации он склонялся клирике. Я не удивлюсь, если узнаю, что по ночам он пишет стихи.

Через несколько минут я беседовал с Алексеем Ковалевым. Я хотел хоть в чем-то попробовать разобраться. Д конечно, отдавал себе отчет в том, что шансов мало. Для этого надо было, чтобы они сами понимали, что произошло.

Алексей Ковалев сидел передо мной — спокойный, уверенный и гладко выбритый. В глазах — тоска. У меня не было шансов не разглядеть ее. Ведь я и сам тосковал уже два дня и нашел бы ее, если бы ее там даже не было. Но она была.

— Почему вы так играли с американцами и с канадцами и так — с финнами и шведами? — спросил я его.

— Нам туда возвращаться, — пожал он плечами, — и чтобы нам ничего не могли сказать там, мы по-другому играть не могли.

Все. На этом разговор можно было бы закончить.

Это было исчерпывающее объяснение: прежде всего насчет того, почему они так сыграли две последние игры.

Если бы я не сидел во втором ряду, за скамейкой запасных, и не видел бы, как Алексей Ковалев хотел играть и выиграть — и у финнов, и у чехов.

— Желание было, — сказал он, — а энергии не было. То есть вот как вам объяснить? Есть желание, а есть энергетическое желание. Вот энергетического желания не было.

Я снова, как и в разговоре с Александром Овечкиным, удивился. Мне казалось (и меня даже убеждали в этом), что хоккеисты так не разговаривают.

— Я виноват, — сказал он — Надо было собрать команду и поговорить перед каждой из этих двух игр. Настрой был совсем другой, чем перед канадцами. Тогда все злые были, еще в автобусе зубы точили… Я до пяти утра не спал, думал. Понял, что надо было поговорить.

— Это, может, все-таки тренеру надо делать?

— Тренеры могут дать установку на игру, — ответил он. — А мы — это те, кто выполняет работу. Совсем другое дело, когда мы между собой говорим. Я еще на тренировке перед финнами почувствовал: нет настроя.

— То есть тренер вообще, что ли, ни при чем в такой ситуации?

— Этот тренер вообще не имеет понятия, как вести команду, — спокойно сказал он. — Я это увидел еще на последнем чемпионате мира. Можно любого человека с улицы с секундомером в руках поставить — и он ничуть не хуже будет.

Я вспомнил, как после игры за бронзовые медали на нашей скамейке запасных остались одни только тренеры. Все уже давно ушли, даже с поля, а они все дописывали в свои блокноты какие-то циферки. Они были очень озабочены этим.

Ну вот, что-то стало проясняться ни с того, ни с сего, подумал я.

— Ко мне ребята всю игру с финнами подходили: "Скажи ему, что надо переходить на три звена! В полуфинале в четыре звена не играют! Ни чехи, ни финны, никто!" А у него четыре. И он говорит: "Все нормально, играем!" Договорились, что каждое звено играет по минуте — "пошел следующий на лед, пошел следующий!" Он великий тренер? А почему, а? Бронза на чемпионате мира? Дали заслуженного тренера России? Мы, когда получали в свое время заслуженных мастеров спорта, что-нибудь должны были выиграть. Олимпиаду, например, в 1992 году. Я не люблю лезть в чужие дела: дали и дали. Но мне обидно, когда я сижу на скамейке и ничего не могу поделать.

— Но вы же с ним у канадцев выиграли, с этим тренером, — сказал я, тоже почему-то начиная избегать называть Владимира Крикунова по имени и фамилии.

— В игре с канадцами Борис Михайлов вел игру, — отмахнулся он — Менял составы, думал, делал, а он…

Алексей Ковалев говорил так же невозмутимо, но вещи он говорил, конечно, возмутительные.

— Если ты нам не доверяешь, возьми свою динамовскую команду на Олимпиаду, и посмотрим, что ты выиграешь. Он сегодня перед игрой собрал нас и всех, каждого, такими словами… А нам за бронзовую медаль надо играть. Я хотел ему сказать: "Играйте сами за свою бронзовую медаль!". Мы что, заслужили это? Или просто метод настройки на игру такой? Приглашать нас и делать из нас идиотов? Говорить нам: "У нас есть четыре звена, и мы играем всеми ими по очереди". Мы сидим на скамейке в полном шоке. Удаление у нас — играет то же звено, которое нарушило. В большинстве играют те же, кто заработал удаление. Потому что договорились играть по минуте!

Он посмотрел на мое лицо.

— Ну! А мы представляешь как себя чувствуем на скамейке! У нас все играют по очереди! И с финнами, и с чехами…

— Я понял, кажется, вас, — сказал я. — Но расскажите все-таки, почему вы не забиваете впятером против троих?

— Ну, просто бывает так, что не забиваем. Иногда кажется: чем больше хотим, тем меньше шансов. А особенно когда в большинстве играет наше четвертое звено против их первого, — упрямо повторил он — Это, может, последняя моя Олимпиада. Я решил попробовать. Хотел выиграть. Самая большая проблема для меня: как смотреть в глаза людям?

— До сих пор не научились после проигрыша смотреть в глаза людям? — спросил я. — Этому в НХЛ не учат?

— Этому я научиться не могу, — сказал он. — Это что там, что здесь — самая большая проблема.

Мы разговаривали уже больше часа, было почти пять утра, и он не хотел прекращать этот разговор.

— Правда очень хотелось выиграть Олимпиаду? — спросил я.

— А ты как думаешь?

— Уже ведь есть одно золото, из Альбервилля.

— Мы выигрывали его для другой страны (в Альбервилле под олимпийским флагом выступала команда СНГ. — Прим. И. Р.)

— В Ванкувере, может, свое возьмешь.

— Если меня самого в тридцать семь лет возьмут.

— Может, в качестве тренера возьмешь.

— Тренерам медаль на Олимпиаде не дают, — убийственно посмотрел он на меня.

В кафе "Русского дома", куда мы вернулись, Сюткин-бэнд играл ретро. Под руку попался шлягер "А нам все равно!". Кто-то его заказал. Хоккеисты переглядывались, пока не замахали руками протестующе. Сюткин-бэнд остановился.

Это все-таки была не их песня».

Вот как оно бывает. Пока турнир идет — тишь, гладь да божья благодать. Но как только все заканчивается, наружу вылезает все, что в действительности творилось в команде.

Точнее, между командой и тренером.

* * *

Начатое Ковалевым продолжил полтора месяца спустя Набоков. С ним мы встретились и очень откровенно поговорили там, где он и по сей день играет, — в Сан-Хосе.

По раздевалке «Шаркс» после матчей регулярного первенства НХЛ Набоков щеголял в ярко-красной бейсболке нашей олимпийской сборной, а когда оказывался в резерве, сидел в том же головном уборе на скамейке запасных. Сам себе, получается, не давая забыть о Турине, в котором провел три сухих матча, включая четвертьфинал с Канадой (а, к примеру, олимпийский чемпион швед Лундквист — ни одного), но не завоевал медали.