Андрей Буровский - Вся правда о российских евреях

• Название: Вся правда о российских евреях
• Автор: Андрей Буровский
• Издательство: Яуза-пресс
• Жанр: Публицистика
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-9955-0055-1

Наверное, ни об одном народе не врут так, как о евреях. Юдо­фобы пугают народ страшными сказками о «еврейских кознях» и жи­домасонском заговоре». Юдофилы потчуют публику душещипательными историями о «богоизбранных» страдальцах, вечно обиженных и потому требующих к себе особого отношения.

Это издание вызовет ярость и у тех, и у других. Эта сенсацион­ная и скандальная книга никого не оставит равнодушным. Главный «возмутитель спокойствия», автор бестселлеров «Арийская Русь» и «Гражданская история безумной войны» уже поведал читателям «всю правду о русских». Теперь очередь дошла и до российских евреев.

---

Первым в России такого Пушкина представил читателю Ю.Н. Тынянов («полуэтот» — по определению языческого «Союза венедов», и еврей — по законам раввината).

Его Пушкин — напряженный, неловкий мальчик с обычными детскими проблемами, с потными ладошками, страдающий от холодности и отстраненности матери — очень раздражал многих русских интеллигентов24.

Тем не менее, именно роман Тынянова «Пушкин» (1935-1943 гг., не окончен) положил начало современной трактовке образа Пушкина — как человеческой личности.

В трактовках образа Пушкина до сих пор борются разного рода идеологические установки. При коммунистах Пушкин в основном «боролся с царизмом»25, а теперь он то становится православным монархистом26, то жертвой масонов, то его вдруг принимаются «разоблачать», объ­являя чуть ли не пособником сатаны27.

В этом безобразии линия максимально взвешенного анализа представлена почти исключительно еврейскими именами. Лучшая из книг о Пушкине, которую мне доводи­лось держать в руках, написана Л.М. Аринштейном28. Есть много частных исследований, в которых появление отдель­ных стихов умело связывается с биографией поэта, с его жизненными встречами и впечатлениями, прочитанными книгами — на семантическом уровне. Но это — частные исследования узких специалистов.

В книге же Леонида Матвеевича Аринштейна вся жизнь Пушкина и его личность становятся сплошным «семантическим полем», и результат обнадеживает — уже не литературно-художественное (как у Тынянова), а научное исследование показывает нам Пушкина — сложно устроенное, порой мятущееся, проблемное человеческое существо с его взлетами духа и походами по публичным домам, высокой дружбой и мелкой пакостливостью, силь­ной любовью и вздорным снобизмом.

Со страниц книги Аринштейна встает Пушкин-человек, ценный и интересный нам именно своей человеческой сущностью. Не говоря ни о чем другом, очень ценен как раз опыт преодоления быта, безденежья, личных проблем, способности увидеть в повседневной жизни источник высокого вдохновения, способность преодолевать пов­седневное и низкое, чтобы подняться до стихов, до сих пор остающихся не взятой никем вершиной русской словесности.

Осмелюсь утверждать — трактовка Л.М. Аринштейном Пушкина целиком лежит в русле еврейской культурной традиции. То самое пронзительное видение частного и бы­тового как не снижающего, а объясняющего, пристальное внимание к личности и к ее динамике.

Культурный парадокс — но особенности еврейского мировосприятия помогают нам поднять пушкиноведение на новый, действительно научный уровень. И позволяют увидеть биографию Александра Сергеевича Пушкина действительно «непричесанной» — то есть максимально приближенной к реальности. На евреев мало впечатления производят «житийные» описания любых великих людей. Для русских порой отказ принимать эту «житийность» означает неуважение к великому человеку. Но это не так. Евреи скорее готовы уважительно относиться к ре­альной человеческой личности. Такой, какова она есть. И недоверчивы к попыткам идеализации или чрезмерно «возвышенным» описаниям.

Это различие сказалось и в эпоху «перестройки». Для этнических русских часто казалось страшным неуваже­нием к Сахарову или к лидерам белогвардейцев то, что для евреев представлялось скорее доброжелательным интересом.

Полиглот поневоле

Уже в Вавилонии еврей вынужден был знать два языка: бытовой арамейский и язык богослужения, иврит. Языки эти близкие, но разные: как русский и церковно­славянский.

В Персии Мордухай, Даниил и Эсфирь говорили с персами, уж конечно, не на иврите, а на персидском. Третий язык...

Жизнь в государствах Птолемея и Селевка потре­бовала знания как минимум арамейского и греческого (иврит тоже никуда не исчез). На мусульманском Востоке надо было знать арабский и иврит, персидский и иврит. Появляется персидско-татский, но ведь не на нем пишут официальные документы средневековой Персии. Сефарды Испании говорили на спаньоль... Но ведь и знание испанского оставалось необходимым. И арабского. На каком, по-вашему, языке, говорил Маймонид с другими придворными и с самим калифом? На иврите? Но и ив­рит многие знали, писали на нем стихи и философские трактаты. Переводили Аристотеля с греческого на латынь, и на латыни беседовали с европейскими книжниками про Цельса, Авиценну и Феофраста. То есть я не утверждаю, что каждый из евреев Испании знал ВСЕ эти языки в пол­ном совершенстве, но даже самый низко поставленный, коснеющий в полном убожестве иудей вынужденно знал два-три языка — хотя бы на уровне бытового, повседнев­ного общения. А еврейская интеллигенция была, и тоже поневоле, полиглотной.

В христианских странах Европы — местный язык, ив­рит, а для образованных еще и латынь. Если заниматься торговлей, то местный язык нужен не один. Если торговля международная, то нужны языки еще восточные.

Ашкеназский еврей Польши, русских княжеств, Ве­ликого княжества Литовского и Русского, позже — Речи Посполитой, говорил на идиш, знал иврит, польский и западнорусский (много позже назовут его украинским). Желательно было знать и немецкий, а с вхождения Польши в состав Российской империи — и литературный русский; язык, на котором объяснялась администрация, который стал официальным языком делопроизводства. Язык — это ведь тоже верное средство для тренировки мозгов. Даже не выученный до конца или плохо выученный язык от­крывает человеку новую систему представлений о мире, ценностей, взглядов, сравнений, образов. Это и само по себе будит мысль, пришпоривает воображение, толкает ввысь и вперед. А тут еще включается сравнение... У нас вот так... У испанцев вот так... А у поляков — вон оно как... А у русских...

Еврей волей-неволей знает несколько языков. Живя среди других народов, он вынужден говорить на языках тех, кто вокруг. Женщины еще могли не учить языков гоев, особенно если община большая и все необходимое можно купить-починить-заказать внутри общины. Но и еврейки часто вынуждены были знать языки. А уж мужчины просто обрекались на знание нескольких языков.

Еврей поневоле должен был объясняться с людьми разных народов, разных культур и языков. Всю свою историю он оказывался в межкультурном пространстве. От общения с разными людьми и на разных языках растет неуверенность в «единственно правильных» способах реагировать на окружающее. Ширится понимание, что каждую Проблему можно увидеть по-разному, предло­жить много решений... То есть происходит расширение сознания, растет умение смотреть на явление со стороны.

Двойное зрение

Еврей живет в данное время и в данном месте. А од­новременно — вне пространства и времени в виртуальном пространстве еврейской истории. А нужно — посмотрит на «здесь и сейчас» с позиции другого народа.

Так Норберт Винер, основатель кибернетики, был уверен: доминирование в мире стран Запада — дело временное и случайное! Он смотрел на историю Запада с высоты птичьего полета, из разреженных высей тыся­челетней истории евреев. Такое двойное зрение вообще исключительно выгодно. Способность быть одновременно европейцами и неевропейцами сделала русскую интел­лигенцию XIX века людьми, которые смогли поставить под сомнение саму европейскую цивилизацию: причем в формах, которые сама эта цивилизация приняла.

Русский интеллигент был европейцем и неевропей­цем в Европе. Еврей в России был европейцем, русским, евреем. Это еще более сложная, но и более продуктив­ная, исключительно выигрышная позиция. Взгляд еврея оказывался многограннее, точнее, чем взгляд русского. Еврей был одновременно здесь и не здесь. Он был одним из нас — русским европейцем, привязанным к жизни местом и временем рождения, познававшим мир через призму русской истории и с помощью русского языка...

Но одновременно он был не здесь. И мало того, что был он не только не в России — он был и вне Европы! Еврей легко мог «выйти» за рамки нашего общего опыта, общей судьбы, и посмотреть на них со стороны. С позиции «Европы вообще», взглядом восточного человека, не обя­занного разделять предрассудки ференги, или с позиции мировой истории.

Я много раз убеждался в том, что мои еврейские кол­леги лучше умеют видеть любую ситуацию со стороны. То есть у нас, европейских интеллектуалов, это тоже неплохо получается, но видеть столкновения народов с «птичьего полета», понимать, кому и что надо друг от друга, евреи в целом умеют гораздо лучше. Случайно ли лучшие культурологи России, а пожалуй, и всей Евро­пы — Лотман и Гуревич?

Борьба за жизнь

Жизнь в диаспоре... В ней неизбежно жесткое давление окружающего мира, постоянная и беспощадная борьба за жизнь. Еврей совершенно точно знает, что он должен быть не просто умным и хорошо помнить Талмуд. Он должен уметь делать что-то такое, за что ему заплатят деньги. Причем он должен уметь делать это так хорошо, чтобы деньги платили именно ему.