Арон Тамаши - Абель в глухом лесу

• Название: Абель в глухом лесу
• Автор: Арон Тамаши
• Издательство: Радуга
• Жанр: Современная проза
• Год: 1989
• ISBN: 5-05-002000-0

Арон Тамаши — один из ярких и самобытных прозаиков, лауреат государственных и литературных премий ВНР.

Роман «Абель в глухом лесу», действие которого происходит в буржуазной Венгрии, — подлинная поэма в прозе, воспевающая мужество и жизнелюбие народа. Его герой — бедный крестьянский мальчик, отданный отцом на работу в глухое лесничество, умом и сметкой преодолевает невзгоды, в самих трудностях жизни обретает душевную стойкость и жизнеутверждающий юмор; он добр и отзывчив к чужим бедам.

---

— И вот гости мои монахи уж так проворны, что и молоко их проворнее.

— Так мы не закипели еще, с чего нам бежать, — пошутил отец настоятель.

— Еще не поздно, — сказал я ему, — ведом и мне кое-кто, кому и не терпится на огне вас поджарить.

— Кто ж такой? — спросил отец настоятель.

— Да кто же еще, как не дьявол!

Фуртунат прямо оторопел, но, увидевши, что настоятель от всего сердца смеется, смягчился тоже.

За разговором я не сидел без дела, собравшись их теплым молоком угостить. Поставил на стол две кружки, одну доверху налил, гляжу — а на вторую-то осталось всего ничего. Подумал я малость и говорю Фуртунату:

— Вот хочу я спросить вас… ответите?

— Чего ж не ответить, только каков вопрос?

— А вот каков, — говорю. — Хотел я спросить: была ли господня воля на то, что сбежало молоко давеча?

— Ясное дело, была, — отвечал Фуртунат.

— Вот и ладно, — сказал я и полную кружку отцу настоятелю поставил, а ту, недолитую, к Фуртунату придвинул. Фуртунат посмотрел сперва на кружку настоятеля, потом в свою да и спрашивает:

— Это ж почему здесь едва половина? Где другая?

— Другая-то убежала по воле господней, — повторил я его слова.

Еще некоторое время вели мы беседу по той же дорожке, так что по закону божьему экзамен я вроде как выдержал, пора было о другом говорить. Да я-то больше хотел гостей своих поразвлечь, а им было нужно другое — дрова сторговать. В полдень вышли мы на делянку, поленницы оглядели. Настоятель оказался человек сведущий, желал собственными глазами видеть, что покупает. Одну саженную кладку даже разобрать приказал — нет ли, мол, в середке пустоты или другого какого обмана. Наконец успокоился и объявил:

— Пятьдесят саженей нам надобно.

— Надобно, так здесь они, — отвечал я.

— И какая ж цена?

— Двести за сажень.

— Это дорого.

Моя б воля, я отцу настоятелю и за сто пятьдесят продал бы, со священниками я покладистей, чем с мирянами. Да только хозяин-то был не я, так что пришлось держаться двухсот. Наконец дело сладилось, отобрали мы пятьдесят саженей. Каждую буквой «М» пометили. Пока закончили и повернули обратно, одежа наша совсем отсырела. Настоятель, поежившись от холода, заметил даже:

— Экая непогода, так и давит, с ног человека валит.

Я такого прежде не слыхивал и потому сказал:

— Непристойно все ж таки с ее стороны.

Фуртунат погрозил мне пальцем:

— Погоди, ужо я тебе язычок обрежу!

— А что, я не прочь, — говорю ему, — ежели сумеете другим заменить.

— Это ему запрещено, — смеясь, сказал отец настоятель, и так удачно это у него сказалось, так просто, что я сразу душою к нему прикипел.

— Счастлива та мать, — говорю, — что вас родила.

И сразу понял: обрадовали его эти слова, он даже обнял меня, словно родной отец. Фуртунат смотрел на нас с завистью, видел, что пришлись мы друг другу по нраву, характерами оказались под стать. И таким теплом меня обдало от этой сердечной близости, что и поддразнивать больше их не хотелось.

— Ладно уж, я вас помилую, — сказал я им.

— Это как же ты нас помилуешь? — удивился отец настоятель.

— А так, что больше не стану каверзные вопросы вам задавать.

Блоха, конечно, все время была с нами; когда мы уж близко были от дома, она вдруг остановилась и зашлась лаем. До этого, как обычно, бежала впереди нас шагов на двадцать, но вдруг поглядела на дерево и прямо осатанела.

— Какую-нибудь большую птицу увидела, — предположил отец настоятель.

Я бросился вперед: что Блоха видит, то и мне видеть нужно!

— Ого, а птица-то и впрямь велика! — крикнул я, оборотясь к моим спутникам, да так захохотал, что и Блоху заглушил. А как же было не смеяться-то, когда я увидел на том дереве не птицу, а Маркуша! Он сидел на крепкой ветке, до шеи задрав сутану; мне даже было видно, что штаны его там и сям собственной его кожей залатаны. Так я стоял, снизу глядя на Маркуша и помирая со смеху, и вспомнился мне один случай, когда в четырнадцатом году отца моего взяли в солдаты. Он тогда повез меня и матушку в город, к фотографу, чтобы сняться вместе, пока мы все трое живы. Фотограф поставил нас перед своей машиной, а сам напялил на голову черное покрывало, вроде сутаны, и, скособочась, влез в него чуть не весь целиком. Маркуш выглядел сейчас точь-в-точь так же, словно у того фотографа выучку проходил.

Подошли монахи, увидели на дереве Маркуша и тоже не выдержали, засмеялись.

— Это что ж ты там делаешь? — спросил отец настоятель.

— Землю фотографирует, — не утерпел я.

А Маркуш сказал:

— Я белку увидел.

— Ну так что же? — допытывался отец настоятель.

— Он хотел поближе ее разглядеть, не фальшивая ли… как монета к примеру, — опять я встрял в разговор, и Маркуш на этот раз отозвался, сказал мне, смеясь:

— Да она и вправду фальшивой оказалась.

Настоятель знаком велел нам с Фуртунатом помолчать — он сам, мол, желает беседу продолжить.

— Почему же фальшивая? — спросил он.

— Так ведь убежала она, — сказал Маркуш, посмеиваясь.

— А я уж подумал, потому что с дыркою.

— Дак пятьдесят банов монетка тоже с дыркой, а не фальшивая, — рассудил Маркуш.

— А ты, оказывается, и в деньгах разбираешься, Маркуш? Где научился?

— Я-то? А на дороге.

— Как на дороге?

— Да я давеча на дороге такую монетку нашел.

Настоятель оглянулся на нас — понравилась ли нам их беседа? Но тут и спрашивать было нечего, так мы были довольны.

— С этакими познаниями Маркуш, того гляди, в министры финансов выйдет, — вставил словцо Фуртунат.

— Очень даже просто, — подхватил я. — И прикажет белок чеканить.

— И мы тогда белками за дрова уплатим, — нашелся отец настоятель, на что я ему тут же, да радостно так:

— Эк славно-то! Ведь деньги-белки еще и приплод принесут!

Вот так-то ловко да складно мы отвечали друг дружке, как если бы сам господь с нами был — а где ж и быть ему, как не там, где три монаха сошлись.

— Ну что ж, пора и под крышу, — сказал я.

Пока разговор сверху вниз да снизу вверх, на дерево, перескакивал, Блоха много раз пыталась нас домой увести — очень она стыдилась, что сперва не признала на дереве Маркуша. Так что, когда и я гостей в дом позвал, она весело вперед побежала, сама дверь отворила. На радостях еще игру с кошкой затеяла — та дремала, свернувшись клубком, под печуркой. Я подложил в печку дров, а настоятель с Фуртунатом сели, как прежде сидели, и наблюдали, видно, как Блоха с кошкой заигрывает, только вдруг слышу, настоятель говорит:

— Ишь как она лежит, прямо старая дева.

— Это вы про кого? — спросил я.

— Про кошку твою.

— Ну, тогда навряд ли похоже.

— Отчего ж?

— Оттого, что кот это, а не кошка.

Тут Фуртунат вступился:

— Не это важно!

— Еще как важно-то! — не согласился я.

Настоятель слушал нас, видно, вполуха и понял только, что мы говорим о кошке.

— Да, может, она хворая? — спросил он участливо.

— А как же, хворая.

— И какая же хворь у нее?

— А такая, что все, кто мил ей, в селенье остались.

— Так у ней и котята есть?

Тут даже Фуртунат не выдержал, очень его насмешила промашка отца настоятеля. В подробности вдаваться мы больше не стали, да и не до того было, потому как в двери появился Маркуш. Он смотрел на отца настоятеля с блаженной своей ухмылкой, словно гордился, что ловкий такой, сам с дерева слезть сумел. Волосы у него все вздыбились, словно улететь собрались, лицо в грязи, сутану хоть выжимай — можно подумать, он не одно, а три мокрых дерева обтер сверху донизу.

— А ну, повернись-ка, Маркуш! — сказал отец настоятель.

Маркуш повернулся, да только и со спины выглядел он не краше.

— Ладно, Маркуш, самое время твои именины справлять, — улыбнулся настоятель. — Ступай принеси, что там у нас припасено.

Я-то думал, Маркуш вернется с котомкой, с какой-нибудь торбой, а он притащил целый сундук. Так и вошел с сундучком на плече, словно мой дом — казарма, а он новобранец, рекрут. Настоятель знаком указал ему, чтоб поставил сундучок возле стола. Маркуш сделал, как было велено. Отец настоятель встал, из кармана сутаны выудил ключ и, наклонившись, отпер замок, крышку откинул; выпрямился не сразу, постоял так, согнувшись, не шевелясь, в молчании, словно творил молитву, потом сказал тихо:

— Что съедим, то и наше.

— Да еще жизнь вечная, — добавил я.

Маркушу мои слова, видно, понравились, потому как он подошел и стал трясти мне руку.

А настоятель, времени не теряя, уже выкладывал снедь на стол, и скоро он весь был уставлен знатными яствами. Чего там только не было: жареное мясо, коржи со шкварками, сыр, улыбчивые спелые фрукты. А посреди стола, как два бравых солдата, вытянулись две бутылки — одна с можжевеловой палинкой, другая с вином. Привезли они с собой и стаканы, да только две штуки. Поэтому настоятель разбил нас на пары: из одного стакана пил он сам и Фуртунат, из другого — мы с Маркушем. Для разгону сделали по глотку можжевеловой палинки, да больше ее и нельзя — что за напиток особенный, жар для души, а не палинка! У меня даже слезы на глазах выступили, и я утер их тыльной стороной ладони.