Александр Амфитеатров - Паутина

• Название: Паутина
• Автор: Александр Амфитеатров
• Жанр: Русская классическая проза

Александръ Амфитеатровъ.

Паутина

Повѣсть.

[1]

Изданіе второе.

1913.

С.-Петербургъ.

---

Но, если Аглая Викторовна, въ кроткой нетребовательности своей, удовлетворялась успѣхами, которые съ грѣхомъ пополамъ оказывалъ взрослый ученикъ ея, то другіе наставники — нетерпѣливые мужчины — далеко не были такъ снисходительны. Нынѣшній споръ между Матвѣемъ и его товарищами именно и возгорался изъ за того, что Немировскій, дававшій Скорлупкину уроки алгебры и геометріи, пришелъ отъ нихъ отказываться:

— Не могу, усталъ. Даромъ время тратимъ. Совершенно дубовая башка.

Матвѣй возмутился и запротестовалъ, но остальные поддержали Немировскаго.

— Когда кто-нибудь не въ состояніи вообразить себѣ четвертаго измѣренія, — насмѣшливо говорилъ красивый Грубинъ, — то я его только поздравляю. Но если ему не удается усвоить первыхъ трехъ, дѣло его швахъ.

Матвѣй, взметывая золотые кудри свои — ореолъ молодого апостола — и сверкая темными очами, упрямо кивалъ головою, какъ норовистая лошадь, и твердилъ:

— Я далъ слово, что сдѣлаю Григорія человѣкомъ, и онъ будетъ человѣкомъ.

— Въ ресторанѣ, можетъ быть, — сострилъ Немировскій, — въ жизни — сомнѣваюсь.

Матвѣй посмотрѣлъ на него, плохо понимая каламбуръ: онъ былъ совершенно невоспріимчивъ къ подобнымъ рѣчамъ. Потомъ сморщился и сказалъ съ короткою укоризною:

— Плоско.

Немировскій сконфузился, но желалъ удержать позицію и потому еще нажалъ педаль на грубость:

— Нельзя взвьючивать на осла бремена неудобоносимыя.

— Ругательство — не доказательство, — грустно возразилъ Матвѣй.

Тогда вмѣшался Клаудіусъ, параллелограмму подобный, со спокойными, размѣренными продолговатыми жестами, голосомъ, похожимъ на бархатный ходъ маятника въ хорошихъ стѣнныхъ часахъ:

— Теоретически я высоко цѣню просвѣтительные опыты въ низшихъ классахъ общества, но, какъ педагогъ, научился остерегаться ихъ практики.

— Остановись, педагогъ, — воскликнулъ Матвѣй, всплеснувъ худыми бѣлыми руками, — еще шагъ, и ты, какъ Мещерскій, договоришься до «кухаркина сына».

Но Клаудіусъ не остановился, a покатилъ плавную рѣчь свою дальше, точно по рельсамъ вагонъ электрическаго трамвая.

— При малѣйшей ошибкѣ въ выборѣ, мы не возвышаемъ, но губимъ субъекта.

— A обществу даримъ новаго неудачника, неврастеника, пьяницу, — подхватилъ Грубинъ.

— Либо сажаемъ на шею народную новаго кулака, — язвительно добавилъ Немировскій.

Но Матвѣй зажалъ ладонями уши и говорилъ:

— Ненавижу я интеллигентскую надменность вашу. Барѣ вы. Важнюшки. Гдѣ вамъ подойти вровень къ простому человѣку!

Грубинъ пожалъ плечами.

— Какъ тебѣ угодно, Мотя, но — что тупо, того острымъ не назовешь.

— Хорошо тебѣ съ прирожденною то способностью! — возразилъ Матвѣй.

— Не доставало еще, чтобы мы увязли въ прирожденности идей! — захохоталъ Немировскій, a Клаудіусъ, молча, улыбнулся съ превосходствомъ. Но Матвѣй стоялъ посреди комнаты и, потрясая руками, говорилъ:

— Вы дѣти культурныхъ отцовъ. Ваши мозги подготовлены къ книжной и школьной муштрѣ въ наслѣдственности образовательныхъ поколѣній. За васъ ваши батьки и дѣды сто лѣтъ читали, учились, писали. А, когда какой-нибудь Григорій Скорлупкинъ ползетъ изъ тьмы къ свѣту, онъ — одинъ, самъ за себя работаетъ, никакихъ тѣней помогающей наслѣдственности за нимъ не стоить, его мозгъ дѣвственный, мысль прыгаетъ, какъ соха на цѣлинѣ: здѣсь — хвать о камень, тамъ — о корень.

— Позволь, Матвѣй! — остановилъ Грубинъ. — Двоюродный брать Скорлупкина, Илья, — такой же темный мѣщанинъ. Однако, съ нимъ — говорить ли, читать ли — наслажденіе.

— То есть, тебѣ нравится, что вы распропагандировали его на политику! — возразилъ Матвѣй.

— Положимъ, не мы, a твой брать Викторъ, — поправилъ точный Клаудіусъ.

Матвѣй же, грустно усмѣхаясь, продолжалъ критиковать:

— Ленина съ Плехановымъ разбираетъ по костямъ, Чернова съ Дѣлевскимъ критикуетъ, какъ артистъ, a «весело» черезъ два ять пишетъ.

— Велика бѣда! — равнодушно замѣтилъ Грубинъ. — За то — товарищъ.

— Для меня это человѣка не опредѣляетъ, — возразилъ Матвѣй. — Я самъ соціалистъ лишь на половину…

— На которую, святъ-мужъ? — ехидно отмѣтилъ Немировскій. — Съ головы до живота или отъ пупка до пятокъ?

Но Матвѣй, не чувствительный къ насмѣшкамъ и трудно и поздно ихъ понимавшій, стоялъ на своемъ:

— Я не считаю себя вправѣ тянуть въ соціализмъ человѣка, который не имѣетъ выбора доктринъ.

Клаудіусъ засмѣялся торжественнымъ гулкимъ смѣхомъ, точно теперь величественные часы, въ немъ заключенные, стали полнозвучно бить:

— Да ужъ не вернуться ли намъ ко временамъ культурной пропаганды?

— Вербовка въ партію — не просвѣщеніе! — сказалъ Матвѣй.

— Равно какъ и фабрикація полуграмотныхъ буржуа, — возразилъ Грубинъ.

A y окна зеленолицый гимназистъ Ватрушкинъ уныло гудѣлъ:

— Ты пришла съ лицомъ веселымъ.
Розы — щеки, бровь — стрѣла.
И подъ небомъ-нѣбомъ голымъ
Въ пасти улицы пошла.
Продалась кому хотѣла.
И вернулась. На щекахъ
Пудра пятнами бѣлѣла,
Волосъ липнулъ на вискахъ.
И опять подъ желтымъ взоромъ
Въ тѣнь угла отведена,
Торопливымъ договоромъ
Цѣловать осуждена… 1

amp;nbsp; 1 Per Aspera, г. С. Городецкаго

— Задерните меня! — вдругъ испуганнымъ шепотомъ приказала Зоя, сильно пошевелившись на окнѣ, студенту Васюкову.

— Чего?

«Санинъ» выпучилъ глаза, не понимая, a Зоя торопливо командовала:

— Задерните меня… Боже, какой недогадливый… занавѣскою задерните… Я слышу: въ залѣ ходитъ Симеонъ… — пояснила она, исчезая за синимъ трипомъ.

Матерія еще не перестала колыхаться, когда на порогѣ комнаты, дѣйствительно, показался Симеонъ. Онъ былъ въ пальто и шляпѣ-котелкѣ, съ тростью въ рукахъ, и — неожиданно — въ духѣ. Причиною тому была, какъ ни странно, грубая сцена, происшедшая между нимъ и Викторомъ. Оставшись одинъ, Симеонъ внимательно перечиталъ расписку Виктора и трижды вникалъ въ послѣднія ея строки, что «все причитавшееся мнѣ изъ наслѣдства дяди моего Ивана Львовича Лаврухина получилъ сполна и никакихъ дальнѣйшихъ претензій къ брату моему, Симеону Викторовичу Сарай-Бермятову, по поводу сказаннаго наслѣдства имѣть не буду». И чѣмъ больше онъ вчитывался, тѣмъ яснѣе просвѣтлялся лицомъ, ибо эта категорическая расписка неожиданно оставила въ его карманѣ — чего Викторъ, конечно, и не подозрѣвалъ, — не малый капиталецъ…

— «Все»… — думалъ Симеонъ, саркастически оскаливая зубные серпы свои. — То-то «все»… Юристы тоже! И чему только ихъ въ университетѣ учатъ?… Напиши онъ даже «всю сумму», «всѣ деньги», и вотъ уже — другая музыка… Все!.. съ этимъ «все» ты y меня, другъ милый, на недвижимости то облизнешься!.. Поздравляю васъ, Симеонъ Викторовичъ, съ подаркомъ. Теперь я этому мальчишкѣ покажу, какъ брать за шиворотъ старшаго брата, права свои, видите ли, осуществлять чуть не съ револьверомъ въ рукахъ. Изъ недвижимости, что хочу, то и вышвырну негодяю — и все будетъ съ моей стороны еще милостью, благодѣяніемъ, потому что — могу и ничего не дать: расписка-то вотъ она, право-то за меня… Ахъ, мальчишка! мальчишка!

Эти соображенія настолько развеселили Симеона, что онъ даже не особенно разгнѣвался, узнавъ, что Епистимія, вопреки его приказанію ждать новой бесѣды, убоялась идти къ нему и убѣжала домой.

— Ну, и чортъ съ ней! — рѣшилъ онъ. — Въ концѣ концовъ, можетъ быть, къ лучшему. Я слишкомъ много нервничалъ сегодня. Съ возбужденными нервами вести новый отвѣтственный разговоръ — того гляди, попадешь въ ловушку… Епистимія — не Викторъ… Холодная бестія, вьющаяся змѣя… Съ нею держи ухо востро: эта безграмотная троихъ юристовъ вокругъ пальца окрутитъ…

Вмѣсто того, онъ рѣшилъ поѣхать къ Эмиліи Ѳедоровнѣ Вельсъ, разсчитывая въ салонѣ этой дамы, какъ въ центральномъ бассейнѣ всѣхъ городскихъ вѣстей и слуховъ, «понюхать воздухъ», — авось, ненарокомъ, и нанюхаетъ онъ волчьимъ чутьемъ своимъ какой-нибудь слѣдокъ къ источнику обезпокоившихъ его клубской болтовни и анонимокъ…

Проходя заломъ и слыша горячій споръ молодежи, Симеонъ пріостановился, послушалъ и, презрительно улыбнувшись, хотѣлъ пройти мимо, но Клаудіусъ замѣтилъ его въ дверь и издали раскланялся. Симеону пришлось войти къ Матвѣю, чтобы пожать руки Клаудіусу и Немировскому, которыхъ онъ еще не видалъ…

— О чемъ шумите вы, народные витіи? — спросилъ онъ, прислоняясь къ притолкѣ и посасывая набалдашникъ палки своей — художественную японскую рѣзьбу по слоновой кости, изображавшую женщину съ головою лисицы: японскую ламію.

Клаудіусъ объяснилъ:

— Матвѣй громитъ насъ за то, что мы отказываемся непроизводительно тратить трудъ и время на занятія съ его протеже Скорлупкинымъ.