Олег Селянкин - О друзьях-товарищах

• Название: О друзьях-товарищах
• Автор: Олег Селянкин
• Издательство: Пермское книжное издательство
• Жанр: О войне
• Год: 1979

Почти все произведения писателя Олега Селянкина изображают героический подвиг советских людей в годы Великой Отечественной войны: «Стояли насмерть», «Вперед, гвардия!», «Быть половодью!», «Ваня Коммунист», «Есть, так держать!» и другие. Темы их не придуманы писателем, они взяты им из реальной военной жизни. В романах, повестях, рассказах много автобиографичного. О. Селянкин — морской офицер, сам непосредственно участвовал во многих боевых событиях.

В документальной повести «О друзьях-товарищах» (ранее повесть издавалась под названием «На румбе — морская пехота») писатель вновь воскрешает события Великой Отечественной войны, вспоминает свою боевую молодость, воссоздает картины мужества и отваги товарищей-моряков.

---

Когда я пересказал матросам наш разговор с комендантом, в результате которого от нас «уплыл» вражеский сбитый самолет и наши пулеметчики остались без наград, буквально все одобрили мое решение. Даже матрос Юрий Губанов, которому хотя бы медаль была ой как нужна.

Он пришел на катер-тральщик в самый разгар Сталинградской битвы, пришел прямо из исправительной колонии, где отбывал срок за грабеж. Некоторое время был молчалив, угрюм, на всех нас с каким-то недоверием поглядывал своими бесцветными глазищами. А потом оттаял, оказался хорошим товарищем, и все мы хотели, чтобы он поскорее отличился в бою. Тогда можно было бы и ходатайствовать о том, что он вину свою искупил.

Как пулеметчик, он еще утром имел все шансы на медаль.

Комендант Мозыря оказался хитрым, расчетливым: он через посыльного сообщил мне, что «в силу соответствующих причин переправа несколько суток разводиться не будет» и мне надлежит сделать из этого выводы. Какие? Понимай: облюбуй себе огневую позицию и стой там, помогай нам отгонять от переправы вражеские самолеты.

В то время все мы были молоды, полны сил, задора и даже излишней удали. Поэтому не всегда делали то, что, казалось бы, само вытекало из сложившейся обстановки. Вот и тут, воспользовавшись тем, что командир одной из дивизий (фамилию его забыл), державшей здесь оборону, попросил меня, сославшись на бездорожье, доставить к фронту боезапас, мы снялись со швартовых и двинулись к линии фронта, чего, конечно, не ожидал комендант Мозыря.

Фронта, как такового, не увидели: половодье набирало силу, и Припять разлилась так, что ее основное русло было трудно даже угадать; мы просто подошли к берегу в указанном месте и разгрузились.

А нам все-таки хотелось взглянуть на здешних гитлеровских вояк. Неужели такие же спесивые, самоуверенные, как и до разгрома армии Паулюса под Сталинградом?

И под покровом ночи на самом малом ходу, чтобы шум моторов не выдал, я с двумя катерами, придерживаясь тени стоящих в воде деревьев, заскользил вверх по реке.

Шли, как показалось мне, невероятно долго, уже начали подумывать, а не пора ли поворачивать обратно, когда Губанов разглядел у берега что-то, похожее на катер.

Тогда, спрятав свои катера под деревьями, я высадил десант из пяти человек, приказал им как можно ближе подобраться к неизвестному катеру и осмотреть его.

Почти по грудь матросы погрузились в леденящую воду, как только спустились с катеров. И побрели абсолютно бесшумно.

Вот они уже около того катера… Один из них заглядывает в его иллюминатор… Вот они собрались в кучку, о чем-то шепчутся… Отвязывают трос от дерева, ведут катер к нам…

Подвели под самый наш борт, подняли два пальца…

Сами понимаете, было бы просто глупостью в таких условиях отказаться от случая, и мы перепрыгнули на палубу того катера, откинули люк и втроем спрыгнули в кубрик. Два фашиста не успели и проснуться.

В Киев мы вернулись уже в середине апреля, прибуксировав трофейный катер (к сожалению, не военный), который у нас немедленно отобрали, вооружили и передали в отряд катеров ПВО.

Зато у меня, как память о той безрассудной ночи, в кобуре оказался вполне исправный парабеллум.

И еще несколько слов о «мелочи», воспоминания о которой теперь вызывают у меня чувство неловкости.

После похода во вражеский тыл на реку Дон (1942 год) и летом 1944 года работники флотской газеты не раз обращались ко мне с просьбой написать ту или иную статью, так сказать, поделиться опытом. На все предложения я категорично отвечал, что писать не способен, что моей руке автомат значительно привычнее, чем перо.

И раза два бывало так, что ко мне присылали корреспондента, я рассказывал, а он записывал, чтобы потом сделать статью и дать ее мне на подпись.

К стыду моему, бывало и такое. Но, поверьте, тогда я искренне считал, что не способен написать что-то вразумительное.

Пять суток непрерывного подвига

К моему приходу из рейса под Мозырь приказом командования база и штаб нашего дивизиона уже покинули Киев и размещались чуть пониже города в деревушке, которую одни называли Коник, а другие — Мышеловка; какое из этих названий правильное — в то время не удосужился узнать.

Чтобы попасть на базу, с Днепра мы свернули в извилистую протоку, прошли метров пятьсот и оказались в маленькой бухточке, берега которой поросли каштанами, акациями — высоченными, каких я еще не видывал, и другими такими же впечатляющими деревьями.

Среди этой благодати и стоял двухэтажный дом — мок новые владения. А когда вечером зазвенели в песнях девичьи голоса, когда по берегу заливчика начали прогуливаться улыбающиеся Наталки и Ганночки, нам с замполитом — старшим лейтенантом А. Гриденко (тем самым, который является прототипом одного из героев романа В. Рудного «Гангутцы») — стало ясно, что если мы не примем каких-то срочных мер, не загрузим матросов настоящим делом, то нам с ним очень скоро придется барахтаться в потоке рапортов с просьбой об отправке на фронт или присутствовать на многих свадьбах.

Что рапорты с просьбой об отправке на фронт посыплются, это мы знали точно. Но в каком количестве? Дело в том, что наши матросы и раньше еле переносили вынужденное пребывание в тылу, и раньше, как только перепадала передышка, сразу же начинали одолевать нас подобными просьбами, а в эту весну сама обстановка на фронтах толкала на это.

Действительно, в прошлом, 1943 году, Советская Армия разгромила немцев под Курском, освободила бóльшую часть Украины.

Единственное, что несколько успокаивало нас, — мы в это время очищали Волгу от вражеских мин.

Потом были долгие зимние месяцы, которые мы убили на ремонт катеров и боевую подготовку.

А Советская Армия за это время развернула наступление Волховского и Ленинградского фронтов и окончательно сняла блокаду Ленинграда;

войска Украинских фронтов блестяще провели Корсунь-Шевченковскую операцию;

из района озера Ильмень перешли в наступление войска 2-го Прибалтийского фронта;

28 марта войска 2-го Украинского фронта вошли в Румынию!

Наконец, в апреле начались активные действия Советской Армии в районе Крыма и Одессы.

10 апреля была освобождена Одесса!

9 мая — Севастополь!

Согласитесь, что, когда кругом творилось такое, даже самая серьезная боевая подготовка не могла удовлетворить нормального человека. А если добавить, что наши матросы к этому времени служили уже по седьмому и даже восьмому году, то и вовсе станет ясно, каково было их настроение. И сколько ты ни внушай матросу, что мы тоже не бездельничаем, что командование не забыло о нас, он смотрит на тебя исподлобья и одно твердит:

— А чем я хуже товарищей? Почему им можно врага лущить, а мне нельзя?

Еще спасибо командованию флотилии, что оно хоть один наш отряд, но держало на тралении. Однако и это было сравнительно малой радостью: ведь пока на Днепре и его притоках мы ни одной мины не обнаружили.

Правда (кажется, в конце мая), в наши сердца вкралась надежда на перемены к лучшему, но…

Тогда телефонограммой мне с четырьмя катерами-тральщиками (но без тралов) приказали к стольким-то часам прибыть в Киев и пришвартоваться рядом с пароходом «Полина Осипенко»; особо подчеркивалось — «с полным боекомплектом».

В Киеве и узнали, что на «Полине Осипенко» делегация республики пойдет в Канев на могилу Тараса Шевченко, а мы — конвой парохода и несем полную ответственность, если он подорвется на мине или будет уничтожен ударом с воздуха.

Конечно, задание было почетным, красноречивее всяких слов говорило о том доверии, которым мы пользовались, но все равно это было вовсе не то, что в бой идти.

Весь поход мы провели образцово, по окончании его получили благодарность, и о нем сейчас, возможно, не стоило бы даже упоминать, если бы тогда не случилось вот этого эпизода, показывающего, насколько мы были находчивы, смелы и, я бы сказал, даже нахальны.

Еще на Волге, когда нам приходилось сопровождать караваны, мы одним или даже двумя катерами обычно швартовались к ним, чтобы сэкономить горючее и хоть чуть-чуть сберечь силы личного состава. Поэтому, едва Киев скрылся за кормой, два моих катера-тральщика подошли к пароходу, намеревались закрепить на его корме свои швартовы, но какой-то товарищ в гражданском немедленно появился там и тихо, но весомо сказал:

— По инструкции не положено.

Обидно стало — слов нет, чтобы высказать — как. Обидно за нелогичность, за какое-то половинчатое доверие нам. Действительно, мои люди стояли у крупнокалиберных пулеметов, держались мы от парохода всего метрах в сорока или пятидесяти, кажется, куда уж больше доверять? А вот к корме парохода подойти не смей!

А разве не сообща, не общими усилиями мы должны были обеспечивать безопасность парохода и его пассажиров?