Олег Селянкин - О друзьях-товарищах

• Название: О друзьях-товарищах
• Автор: Олег Селянкин
• Издательство: Пермское книжное издательство
• Жанр: О войне
• Год: 1979

Почти все произведения писателя Олега Селянкина изображают героический подвиг советских людей в годы Великой Отечественной войны: «Стояли насмерть», «Вперед, гвардия!», «Быть половодью!», «Ваня Коммунист», «Есть, так держать!» и другие. Темы их не придуманы писателем, они взяты им из реальной военной жизни. В романах, повестях, рассказах много автобиографичного. О. Селянкин — морской офицер, сам непосредственно участвовал во многих боевых событиях.

В документальной повести «О друзьях-товарищах» (ранее повесть издавалась под названием «На румбе — морская пехота») писатель вновь воскрешает события Великой Отечественной войны, вспоминает свою боевую молодость, воссоздает картины мужества и отваги товарищей-моряков.

---

И дело, конечно, не в том, что кто-то из речников посмел не поверить мне или кому-то из моих товарищей. Страшно и обидно было то, что это иногда вело даже к трагическим последствиям. Так, мы точно установили, что фашисты ставят мины, ориентируясь по огням речной обстановки, и приказали всем бакенщикам на ночь не зажигать огней бакенов, створов и перевальных знаков (к тому времени по ночам на Волге судоходства уже не было).

Кажется, сказано яснее ясного, но один ретивый обстановочный старшина втихомолку зажег обстановочные огни. В результате — вся Волга в эту ночь была затемнена, кроме того участка. Ну, фашистские летчики и сыпанули сюда свой груз.

Почти два года потом мы расхлебывали ту «минную кашу».

Или взять тех же вражеских ракетчиков, которые периодически появлялись на берегах Волги и пакостили нам как только могли. Были они добротно вооружены, хорошо обучены и разнообразны в выборе средств нападения и сигнализации. Один из них, например, с противоположного берега воложки (метров с трехсот) сумел выстрелом из винтовки убить нашего вахтенного.

Оберегая караваны, мы обязательно и по возможности тщательно осматривали оба берега в районе нашей стоянки. Вроде бы ничего подозрительного не обнаружили, только самый обыкновенный рыболов (документы у него были в полном порядке) сидел с удочкой на противоположном от каравана берегу. И вел он себя как все подобные рыболовы: ловил рыбку большую и маленькую, а с наступлением ночи разжег костер, чтобы ушицей побаловаться. Ну, разве могли мы предполагать, что этот костер — сигнал немецким самолетам-бомбардировщикам?

И специальным приказом все ночные огни на берегах Волги были объявлены вражескими, мы получили право стрелять по ним без предупреждения. Кажется, невозможно сказать точнее, и вдруг, пока ты обследуешь противоположный берег, костер разводит команда того самого каравана, который ты охраняешь!

Но особенно запал мне в память такой случай.

На катере-тральщике я шел по Солодниковским перекатам, где было особенно много вражеских мин, когда сигнальщик крикнул, что пароход такой-то втянулся на минное поле. Я оглянулся. Действительно, спрямляя путь, пароход уже миновал линию минных бакенов. Его нужно было немедленно остановить, чтобы не случилось непоправимого, и я приказал ударить из пулемета по воде перед его носом.

Помогло, пароход попятился, встал на якорь за пределами вражеского минного поля.

Злее некуда — влетел я на его мостик и сразу же потребовал журнал, чтобы проверить, сделал ли там лоцман специальную запись о том, как нужно идти по этому участку реки. Запись была. Тогда я, сдерживаясь из последних сил, снова рассказал капитану минную обстановку на участке, показал все это на лоцманской карте и спросил:

— Понятно?

Капитан молчал.

— Вопросы есть?

Опять угрюмое молчание.

Может быть, мне следовало остаться на пароходе, постоять рядом с упрямым капитаном, пока он не пройдет этот особо опасный участок, но я торопился в Чертовский Яр, где на песках нашли обсохшую вражескую мину, ну и перепрыгнул на палубу своего катера-тральщика.

Не успели мы пробежать и половины Солодниковской излучины, как сигнальщик крикнул:

— Он опять залез на минное поле!

Ни вернуться, ни даже дать пулеметную очередь мы не успели: огромный столб воды развалил пароход.

Я умышленно обхожу молчанием название парохода: он принадлежал Камскому речному пароходству, и пусть детей и родственников капитана-упрямца не мучает совесть, и пусть им не будет стыдно за него.

Повторяю, хотя и, редко, а подобное упрямство, нежелание понять сегодняшнюю обстановку — все это, к сожалению, встречалось.

Но моя память больше впитывала в себя героического, о чем только и писать, о чем только и рассказывать.

Взять того же Мараговского, вернее, прорыв его катера-тральщика в Сталинград.

Когда фашисты перерезали Волгу выше Сталинграда, катер-тральщик Мараговского находился в Горном Балыклее, то есть оказался в своеобразном затишье, что претило всему складу натуры Мараговского. И он добился, чтобы ему дали приказ на прорыв в осажденный город.

Скептики только покачивали головой: чтобы тихоходный вчерашний речной трамвай, не имеющий ни маломальской брони, ни мощных пушек, способных смести с гористого правого берега вражеские танки, да прорвался? Чтобы его утопить, врагу одного снаряда за глаза хватит!

Однако Мараговский, как и предписывал боевой приказ, с наступлением ночи отошел от берега в Горном Балыклее.

К линии фронта, намереваясь проскочить незамеченным, Мараговский подошел на самом малом ходу. Не помогло: услышали, осветили реку ракетами да так долбанули из многих стволов, что катер-тральщик сразу потерял ход, закачался на поднятых им же волнах; похоже, еще и загорелся: густой желтоватый дым повалил из машинного отделения. И вроде бы — ни одного живого человека на верхней палубе, только тела неподвижные.

Для очистки совести фашисты выпустили еще несколько снарядов и прекратили огонь: зачем тратить боезапас, если катер-тральщик и так течение прибьет к берегу, занятому ими? Только изредка выпускали ракеты, чтобы взглянуть, где он.

И вдруг, когда фашистам казалось, что катеру некуда деваться, матросы включили мотор, выбросили за борт дымовую шашку, которая до этого отравляла воздух в машинном отделении, и сразу увели тральщик за стену спасительного дыма.

Или чем хуже подвиг личного состава катера-тральщика, которым командовал старшина 1-й статьи К. В. Трушкин?

Его катер, миновав зону, где и ниже Сталинграда немцы тоже вышли к Волге, резво бежал вниз по течению, когда сигнальщик доложил Трушкину о том, что на правом берегу слышит автоматную перестрелку и пулеметные очереди.

С каждой минутой стрельба становилась все слышнее, явственнее. Вот она, похоже, на траверзе катера-тральщика.

Прикажи Трушкин добавить оборотов на винт и поспеши к начальству с докладом об услышанной стрельбе, никто не осудил бы его, все признали бы его действия правильными.

Однако Трушкина не устраивало такое половинчатое решение, он не мог докладывать только о том, что слышал стрельбу. А если спросят, кто и почему стрелял? Ответить, что били русские и немецкие автоматы? Нет, на такое он, Трушкин, не согласен, он должен знать все до мелочей!

И он подвел катер-тральщик к берегу, вскарабкался к кромке почти отвесного яра и там замер на несколько секунд.

Потом скатился с кручи, приказал на катере остаться только рулевому и мотористу, а всем прочим вооружиться и следовать за ним.

Менее десяти человек с двумя ручными пулеметами, с карабинами и автоматами было в том десанте, который повел за собой Трушкин. Но в сердце каждого из них клокотала ненависть к врагу, и поэтому они ударили дерзко и дружно во фланг фашистским захватчикам, обратили их в бегство.

Как выяснилось позднее, здесь какая-то сравнительно небольшая немецкая часть прижала к береговой черте группу наших солдат. Скорее всего, дело кончилось бы полным уничтожением этой группы, если бы не Трушкин и его отважный десант.

Среди нас, командиров, было много разговоров об этом эпизоде Сталинградской битвы. Кое-кто действия Трушкина склонен был считать даже глупостью, которая по счастливой случайности закончилась так, а не иначе. Лично я в его действиях видел и вижу тонкий расчет, если хотите, полное понимание психологии врага: фашисты, разумеется, не могли предполагать, что силы десантников так ничтожно малы, ну и отступили, как они думали, спасая свою шкуру.

Трушкин по ходатайству командира этой группы наших солдат был награжден орденом Красной Звезды.

А вот мой приятель Василий Михайлович Загинайло — один из тех лейтенантов, с которыми я прибыл в Сталинград, — был награжден даже сразу двумя орденами — Красного Знамени и Красной Звезды.

За все время Сталинградской битвы мы с ним встретились только раз, да и то случайно: Василий как отличный артиллерист, почти все время находился на наблюдательном пункте, откуда и корректировал огонь наших батарей, а меня то туда то сюда бросали, но только не в корректировщики артиллерийского огня. Про искусство лейтенанта Загинайло управлять артиллерийским огнем наша флотильская газета сказала кратко и предельно, точно: «Он так корректирует огонь, словно сам своими руками кладет снаряды в цель».

Встретились мы с ним у КП полковника С. Ф. Горохова как раз в тот день, когда Василий кончил сидение на «ничьей» земле под брюхом подбитого немецкого танка, откуда и корректировал огонь. Несколько суток пробыл Загинайло в непосредственной близости от врага, и все это время рядом с ним был только один наш человек — старшина 2-й статьи Николай Пурыкин.

Навсегда врезался в мою память и подвиг командира отряда бронекатеров старшего лейтенанта Бориса Николаевича Житомирского.