Уолтер Саттертуэйт - Эскапада

• Название: Эскапада
• Автор: Уолтер Саттертуэйт
• Издательство: Книжный клуб 36.6
• Жанр: Классический детектив
• Год: 2005
• ISBN: 5-98697-014-4

Гарри Гудини и оперативник сыскного агентства Пинкертона Фил Бомон, нанятый великим фокусником для охраны от преступного соперника по имени Цинь Су, приезжают в старинное английское поместье. Здесь Гудини встречает другую знаменитость — сэра Артура Конан Дойла, всемирно известного автора детективных историй. Когда отца владельца замка находят убитым в запертой комнате, Гудини, Дойл и Бомон решают принять вызов Цинь Су, большого мастера по части перевоплощений. Кто раскроет не только это загадочное убийство, но и связанные с ним тайны?..

---

Мы находились в дальнем конце сада, в самой низкой части.

— Что это? — спросил я, кивнув на дверь.

— Грузовой туннель, — сказал он. — Идет под садом в дом. Выходит рядом с кухней. Они раньше доставляли по нему всякие товары. Сперва на баржах по реке, потом телегами по дороге, а отсюда по туннелю прямо в дом. Тогда так было быстрее. Сейчас им не пользуются.

На правой створке двери, на уровне живота, как раз в том месте, где она соединялась с другой створкой, виднелась ржавая железная пластина с замочной скважиной посередине. Я наклонился, чтобы получше рассмотреть скважину. Выглядела она так, будто ею давно не пользовались. Однако я не большой специалист по замкам. Я глянул вниз. Но никаких следов на щебенке не увидел. Впрочем, как я уже признался лорду Бобу, следопыт из меня тоже был никакой.

Я выпрямился.

— У вас есть ключ?

Серые глаза в белых кругах моргнули.

— С собой, конечно, нет. Да и какая разница. Там, изнутри, простой засов.

Я нажал на дверь. Она не сдвинулась.

Лорд Боб снова хмурился. Его аристократическое терпение было на пределе. Он, верно, и так всю дорогу терпел, как истый большевик.

— Что вы тут все ищете?

Я достал часы. Без десяти час.

— Давайте с вами встретимся где-нибудь в доме, скажем, через час?

— Зачем?

Он снова нахмурился. Я, очевидно, переступил какую-то черту, а простому секретарю это не пристало.

— Не могли бы вы объяснить мне, — сказал он, — в чем, собственно, дело?

— Извините, пока не могу. Через час?

Легкий вздох. Он полез в карман жилета, достал часы, взглянул на них, потом на меня.

— Очень хорошо. Через час. В моем кабинете.

— Где это?

— Вам покажут.

— Хорошо. Благодарю.

— Гарри, — сказал я, — мы должны ему все рассказать.

— Но, Фил…

— Я побывал там еще раз, — перебил я. — Прежде чем прийти сюда, я вернулся к большому дереву, под которым мы стояли. Там дырка в стволе, Гарри. — Я сунул руку в карман. — А вот это было в дырке. Увесистая такая пулька, где-то тридцать третьего калибра. Я вспомнил, где каждый из нас стоял. Если стреляли оттуда, откуда я думаю, эта пуля прошла примерно в двух дюймах от вашей головы.

Мы уже вернулись в его комнату. Он сидел на кровати, прислонившись к спинке и решительно сложив руки на груди. Я сидел на стуле у письменного стола.

— Но, Фил, — сказал он, — лорд Перли считает, что это браконьер.

— Лорд Перли не знает про Цинь Су. — Я бросил пулю на кровать.

Он сделал вид, что ее не заметил.

— Но это же мог быть браконьер. Я покачал головой.

— Звук выстрела. Резкий и четкий. Не приглушенный. Тот, кто стрелял, стоял на опушке, не в глубине леса. Он целился не в оленя или кабана, или чертового бродячего слона. Он целился в вас.

Гарри сжал губы и отвернулся. Я сказал:

— Простите, Гарри, но пора с этим кончать. Если вы не скажете, я сам скажу.

Он удивленно взглянул на меня.

— Но вы же дали слово.

— Я обещал работать на вас под прикрытием. Но если вы не расскажете все лорду Роберту, считайте, я подал в отставку. И ухожу. Но сперва я расскажу ему обо всем, и можете делать вместе с ним что хотите, — я уже буду ехать в поезде в Лондон.

— Фил… — Голос звучал заискивающе.

— Вы еще кое о чем забыли, Гарри. Если бы он взял на пару дюймов с другой стороны от вашей головы, он попал бы в госпожу Корнель. Возможно, в следующий раз он в нее попадет. Можете рисковать собой сколько пожелаете. Ваше дело. Вы этим на жизнь зарабатываете. Но я не допущу, чтобы вы рисковали жизнью других людей.

Он глубоко и медленно вздохнул. И кивнул.

— Да, да, конечно. Вы совершенно правы, Фил. Надо непременно ему все рассказать.

Вечерняя почта

Мейплуайт, Девон

18 августа

Дорогая Евангелина!

Определенно, я теряю голову. Потому как все больше убеждаюсь, что эта часть тела у меня явно с изъяном, а посему о ее потере сожалеть никто не будет. Уж я-то, вероятно, меньше всех.

Знаю, я обещала рассказать тебе о привидении. Но беру свое обещание назад, во всяком случае, касательно этого призрака. Я больше не хочу ни говорить, ни писать, ни даже думать о нем. Честно сказать, он мне опостылел. Что бы он ни говорил и ни делал, если это и правда было, надо все забыть. Если не навсегда, то хотя бы до тех пор, пока я не разберусь со всем остальным.

Все остальное?

Ты вправе так спросить. После завтрака, кроме того, что я наткнулась на двух других призраков, меня облапали и вдобавок сделали непристойное предложение; я вся в синяках и ссадинах; лошадь подо мной понесла, и меня совершенно неприлично мотало в седле; я снова вела себя как последняя дура; на меня глазел, а после ощупывал австрийский психоаналитик. И я куда-то подевала мою любимую старинную черепаховую гребенку.

И еще, как бы не забыть, в меня стреляли.

Пуля предназначалась не мне, во всяком случае, меня в этом Убедили. Но она угодила в дерево совсем рядом, так что понятно, отчего я так разволновалась. А после, когда выяснилось, что я ошиблась, мне показалось, что меня надули.

Такие вот обычаи в Девоне. Разумеется, для нас, закаленных путешественниц, все это пустяки. Потому что на самом деле, если ты увидишь одного призрака, можно считать, что повидала их всех, n’est-ce pas?[9] Впрочем, и одного наверняка вполне достаточно, а уж два (или три, или даже четыреста) — явный перебор.

И потом, что, кстати сказать, означают эти непристойные предложения и ласки? Когда тебе в жизни выпадает столько тягот, сколько выпало мне, Ева, когда ты повидаешь столько, сколько довелось повидать мне, от головокружительных высот Найтбриджа до… скажем, головокружительных высот Кенсингтона, начинаешь понимать, что наша жизнь в высшем порядке вещей, в бесконечности пространства и времени всего лишь крошечная пылинка.

Что же касается пуль… Да и что такое пули, в конце концов? До чего они мелки, до чего ничтожны, ординарны эти крошечные свистящие кусочки свинца, грубо вонзающиеся в кору дерева рядом с тобой.

Что же касается гребенки, скорее всего, я задевала ее куда-то, когда пыталась собраться с мыслями. Засунула куда-нибудь. Или, может, съела.

Если честно, я здорово расстроена из-за гребенки.

Я уже сказала, что теряю голову. Ну и пусть — наплевать. Не хочу изображать из себя простушку с широко раскрытыми глазами (пусть стареющую), даже если эта роль, по всеобщему мнению, мне больше всего подходит.

Но довольно. Пора продолжать повествование с того места, где я прервались в прошлый раз.

Я уже рассказывала, что совсем не спала прошлой ночью после того, как увидела первого призрака. И мне кажется, я говорила тебе, что бросила писать письмо, заслышав возню в комнате Аллардайс. Сложив письмо и запечатав конверт, я встала с кровати, накинула халат и на цыпочках пошла к двери, которая соединяет наши комнаты. Мне вовсе не хотелось попадаться ей на глаза, тем более что она все еще в гневе по поводу моего выступления прошлой ночью.

Она сидела у туалетного столика в халате, жирное тело расползлось в кресле, руки вяло лежали на подлокотниках, кисти свободно болтались. Она смотрелась в зеркало.

Косметики на ней не было. Разумеется, я и раньше видела ее в таком виде — без красок, помады и пудры. Я видела ее такой несколько часов назад, когда показала, какую истерику могу закатить. Но этим утром почему-то ее лицо показалось мне совершенно незащищенным, ранимым.

Ранимость — последнее слово, которое я в нормальном состоянии употребила бы применительно к Аллардайс. Возможно, потому, что утро выдалось солнечным. Впервые за несколько недель на небе ни облачка. Холодный желтый сноп света прорезал комнату и осветил ее круглое белое лицо, словно луч фонаря.

Кажется, я уже говорила, что у нее нет ни бровей, ни ресниц. Этим утром в ослепительном солнечном свете ее лицо из-за этого обрело удивленное выражение, как будто всего лишь несколько мгновений назад она взглянула в зеркало и поняла, что постарела, растолстела и осталась совсем одна.

Потому что когда-то, еще до конфет, вафель и плюшек, Аллардайс была маленькой девочкой. Гонялась по лугам за бабочками. Изумлялась красоте заката и радуги. Смеялась и визжала.

Я не хочу сказать, что я все это придумала специально. В те несколько секунд меня охватила глубокая грусть и сочувствие к ее утратам, неважно, случайным или вполне осознанным (что еще хуже), и я поняла, что все это время предавала то лучшее, что в ней есть, потому как и подумать не могла, что в ней есть что-то хорошее. И соответственно предавала то лучшее, что есть во мне.

Как я уже сказала, эти мысли заняли у меня не больше двух-трех секунд. Тут она заметила, что я в комнате, повернулась ко мне и нахмурилась. Из-под бледного безбрового лба, из жирных складок над щеками выглядывали маленькие темные глазки.