Владимир Рецептер - Ностальгия по Японии

• Название: Ностальгия по Японии
• Автор: Владимир Рецептер
• Жанр: Биографии и Мемуары

 Владимир Рецептер - необычайно разносторонняя личность: актер, чья творческая биография долго была связана с БДТ и его великим создателем Г.А.Товстоноговым, режиссер, поэт, литературовед-пушкинист. И автор интересной художественной прозы о театре, где герои (всем известные, действующие и под своими собственными, и под вымышленными именами) живут, не различая, где `кончается искусство`, а где начинается `почва и судьба`. Театр дает неисчерпаемый материал для писателя: страсти и интриги, амбиции и неудачи, дружба и предательство, любовь и ненависть, зависть к таланту и искреннее благоговение перед ним... Здесь все, как в жизни, но более ярко, выпукло - ведь `театр - не отражающее зеркало, а увеличивающее стекло`.

---

Значит, вывод.

Кто стыдится своего "невыдавленного" рабства, тот все равно раб и к тому же дурак.

А кто им гордится, тоже, конечно, раб, но зато - настоящий умница!..

Да, в любых обстоятельствах лучше терпеть, а не горячиться. В японских обстоятельствах - тем более.

Цветок лотоса - символ рая, и если такой красивый цветок, как лотос, растет в болоте, то человек должен стерпеть все. Вот японский ответ на вопрос Гамлета "Что благородней духом?", вот почему хотя бы в Японии нужно было учиться сносить и терпеть. Если мы вообще могли научиться чему-нибудь еще...

Но Слава Стржельчик не мог больше терпеть и страшно горячился. Особенно при мне. Кроме остального, нас связывала теперь сцена вербовки в обкомегоркоме и наш безрассудный отказ. "При народе" он еще как-то сдерживался, а тут мы чуток отстали от компании по пути из "Сателлита" на Акихабару, и он давал выход своему темпераменту. Каких-то вещей он вообще не мог терпеть.

- Хулиганство!.. Просто хулиганство! - объявил он и, таким образом обозначив тему, перешел к подробностям, которые я опускаю.

Тот, чьим поведением возмущался Слава, легкомысленно вышагивал впереди и даже не оглянулся. Во-первых, он никак не мог услышать ни рассказа, ни вывода, а во-вторых, те нравственные глубины, которые волновали Стржельчика, не были предметом его забот.

А Славу постоянно заботила актерская порядочность, чистоплотность и, конечно же, моральный климат в коллективе, театральном обществе, городе и во всей стране.

Он и прежде был настоящим гражданином, а, вступив в партию, принял свой поступок всерьез и стал посильно помогать людям уже не только по доброте душевной, как прежде, но и по долгу партийного гражданина.

Каким удовольствием было играть с ним в "Мещанах", когда монолог моего Петра упирался в стену его великолепного презренья.

- Мещанин! - припечатывал Тетерев-Стржельчик и добивал: -Бывший гражданином полчаса!..

И - с последним слогом - удар по клавишам!..

И - аплодисменты нам на пару!..

Правда, это он всегда играл хорошо, независимо от членства в партии.

Еще два года назад, в Буэнос-Айресе, Стриж рассказал мне на авеню Либертад мрачную историю о том, как первый секретарь обкомгоркома Гришка Романов, рассвирепев из-за Славиных проволочек, вызвал на ковер Володьку Вакуленко, предыдущего директора, и приказал ему в течение десяти дней оформить вступление Стржельчика в КПСС, иначе Вакуленке несдобровать. И выгнал его из кабинета. А когда бледный Вакула рассказал это нашим первым сюжетам, они все заволновались и стали сокрушенно кивать головами и делать сочувственные глаза, и все стали брать Стржельчика под руку и говорить: "Что делать, Слава, придется тебе вступать... Надо же подумать о театре!.. Если ты не вступишь, у театра будут большие непрятности. Ты же знаешь, какой злопамятный этот Гришка, как он преследовал Юрского и выжил, наконец, Сережку из города и из театра!.. Что делать, Слава, такие времена, тут уж не отвертеться, придется тебе вступать...". А когда он поддался на их уговоры, и Володька на рысях побежал оформлять его членство, и он, ради общего дела, все-таки вступил, те же сюжеты стали морщить носы и отворачиваться, как будто он вступил прямо в дерьмо и от него уже воняет...

А потом все стали за глаза мыть ему кости: мол, смотрите, и этот туда же, мало ему "народного СССР", он еще метит в депутаты горсовета и прочее, и прочее, и так далее... Трах-тибидох-тибидох-трам-там-там!.. Там... та...

Положение и впрямь получалось поганое: и партийцы не больно-то держали его за партийца, и беспартийцы перестали считать своим. Хоть и член, однако не стойкий. Хоть и поляк, но почти еврей. И это, несмотря на самого Гришку Романова и его принудительную рекомендацию... Полного доверия, которого Стриж, как никто другой, безусловно заслуживал, он и не мог добиться ни у тех, ни у других...

Мы стояли у "Зоомагазина", как раз на полпути от "Сателлита" до Акихабары, и смотрели на попугаев. Я здесь всегда застревал...

Серо-белый, изящный, с красным хохолком, был сердит и выкрикивал какие-то японские грубости.

Другой, чуть крупнее, совершенно белый, с желтым тюрбаном и красным клоунским пятном на щеке, наоборот, вроде всегда улыбался.

Нравился мне и зеленый, среднего роста упитанный попка, который постоянно что-то раскусывал красным клювом и пожевывал, показывая черный язык; и два огромных гладиатора с мощными хвостами и в пестрых доспехах; и попугайные лилипуты, тоже разноцветные и веселые, вечно свистящие и поющие, как будто они живут не в клетках, а в раю; и черный дрозд с розовым клювом и желтыми очками; и щемящие душу колибри, совершенные крохи, никогда прежде не виданные...

Но обезьяна на цепи, сероголовая и белолицая обезьяна с длинным хвостом, сильная и грациозная, как женщина-вамп в кровавой драме, белолицая японская красавица, следящая за ходом продаж, - вот кто покорил мое беспутное сердце...

Я думал, что Слава успокоился, но оказалось, что это был только разгон.

- А тот? - грозно спросил меня Стриж и показал головой на северо-запад. Ты-ы его-о не зна-аешь, - зловеще пропел он. - И я, оказывается, его не знал...

Мы уже отошли от "Зоо", но он снова меня остановил. - Володька, только ни-ко-му!.. Клянись!..

Мне стало неуютно, и я сказал:

- Если не доверяешь, я обойдусь...

- Доверяю, - глухо сказал он, и я понял, что тайна, от которой он жаждет освободиться, может его разорвать. - Он взял меня с собой на "Черную речку", на дачу... На "спец-дачу"... - И Слава сделал роскошную паузу, давая мне хотя бы отчасти вообразить себе "его" и "спецдачу". - Я спросил, куда мы едем, но он ничего не сказал... Он сказал: "Увидишь...". Встречали нас... такие... Коля... И Сережа... И еще один... Не знаю, как его звали, но - референт... Значит, пятеро мужчин, а их - четырнадцать... Четырнадцать девок... Слушай. Тут Стржельчик взял меня под локоть и заставил идти с ним в ногу, а голос понизил, не доверяя даже встречным японцам. - "Кадры" - отборные, можешь мне поверить. Стюардессы с зарубежных рейсов, в основном. - Теперь я понял, по какой причине назначен конфидентом: рассказ о стюардессах Люлечка могла неверно истолковать. - И вот этот Коля наставляет на меня палец, вот так, как пистолет, и спрашивает его: "Будет молчать?". И он говорит: "Будет". Тогда референт наставляет на меня палец и опять его спрашивает: "Ручаешься?". И он поворачивается ко мне и спрашивает: "Ты понял?". Я говорю: "Понял". А он мне опять: "Ты понял, что этого не было?". И я вижу, что это - другой человек, я его не знаю!.. И я ему говорю: "Я понял, это - сон!". И он - смеется... И эти тоже... И тут начинают подходить девицы... И все смеются, понимаешь?.. Всем весело... Всем, кроме меня... Ну, я здороваюсь с ними, а Коля стоит рядом и говорит: "SOS! Эту - нельзя!.. И эту - тоже... А эту - можно...". А референт улыбается. А он - смеется, представляешь?! - Тут Слава меня отпустил, и некоторое время мы шагали молча.

Потом я задал глупый вопрос:

- А эти - Коля и референт - они партийцы?..

- Они? - тревожно переспросил Слава. - Они же охраняют...

- И девки? - спросил я. - Как ты думаешь, они - члены партии?.. Или сочувствующие?..

- Черт их знает! Какое это имеет значение? - нервно спросил Стриж.

- Ну, если им доверяют летать за рубеж и давать начальству, неужели беспартийные?..

- Можешь мне поверить, Володька, я нарочно не оставался ни с кем наедине!.. Ну выпили, потанцевали...

- Конечно, - сказал я, - на хрен тебе это нужно, только свистни!..

- В том-то и дело, - обрадовался Стриж.

- А ему зачем? - спросил я.

- Лестно, понимаешь, - объяснил он. - Где эти, там и он!..

Квартала два мы прошагали молча, а когда показалась Акихабара, я спросил:

- Слава, зачем ты это рассказал?

- Не понял...

- Зачем мне знать, если это такая тайна?

Он хитро посмотрел на меня и объяснил:

- Потому что ты можешь не послушаться...

- Ну, вот, - сказал я, - теперь понятно...

Чувствую, что любознательный читатель опять огорчен неполной ясностью, а может быть, даже и ярится против автора: кто же все-таки увлек бедного Стржельчика в притон партийного разврата на берега Финского залива, в устье речки Черной, именуемой ранее Ваммельйоки, но отвоеванной в боях Иваном Пальму и победоносной Красной Армией? Какой мерзавец задумал лишить его невинности с помощью коварных референтов и бесстыдных стюардесс?..

Но и тут роман не дает ясного ответа.

И тут уклончивый автор не называет точного имени.

Почему?..

Во-первых, обещал.

А во-вторых, сам не помнит. То есть, конечно, помнит, но...

Если он жив, сам вспомнит и застесняется.

А если не застесняется, Бог ему судья.

Главное ведь что? Что у него ничего не вышло, и Стриж остался чист, как слеза...

21

Читатель, не переживший наших времен, должен учесть, что мы десантировались на японские острова не при Брежневе, а при Андропове. Меньше чем за год до описываемых гастролей до нас донесся скрип исторического колеса в покорной ноябрьской Братиславе. "Глубокий славянский поклон" в адрес ушедшего лидера заслуживает особого внимания...