Владимир Рецептер - Ностальгия по Японии

• Название: Ностальгия по Японии
• Автор: Владимир Рецептер
• Жанр: Биографии и Мемуары

 Владимир Рецептер - необычайно разносторонняя личность: актер, чья творческая биография долго была связана с БДТ и его великим создателем Г.А.Товстоноговым, режиссер, поэт, литературовед-пушкинист. И автор интересной художественной прозы о театре, где герои (всем известные, действующие и под своими собственными, и под вымышленными именами) живут, не различая, где `кончается искусство`, а где начинается `почва и судьба`. Театр дает неисчерпаемый материал для писателя: страсти и интриги, амбиции и неудачи, дружба и предательство, любовь и ненависть, зависть к таланту и искреннее благоговение перед ним... Здесь все, как в жизни, но более ярко, выпукло - ведь `театр - не отражающее зеркало, а увеличивающее стекло`.

---

- Тут наши живут довольно обособленно, - продолжал он, - на первых порах было совсем тяжело... А тут мы попали на такое посольское собрание, где разбирали семью, которая кормит своих детей консервами...

- Это мне знакомо, - сказал я, - хотя мы, конечно, не дети...

- Вы в загранке от случая к случаю, - прощающе сказал Ирик, - а мы здесь живем. Так вот, эти ребята из Союза завезли несколько ящиков консервов и весь год бомбили бедных детей только ими... Конечно, дети заболели, их пришлось лечить, тут и выяснилось... Это на нас произвело такое жуткое впечатление!..

- А у нас был случай, - сказал я, - когда мы играли в Праге, в "Театре на Виноградах", а наш директор все речи перед чехами заканчивал текстом: "С глубоким славянским поклоном...". При этом он едва кивал головой, так что сам "глубокий славянский поклон" выглядел неубедительно...И вот дело идет к концу, и на последнем банкете один наш актер ему советует: "Геннадий Иванович, скажите так: с глубоким славянским поклоном "Театру на Виноградах" от "Театра на консервах".

- Смешно, - сказал Ирик и принял лекарство.

Я уже знал, что в Пакистане он заработал язву, а в Афганистане - орден.

- Вот мы с тобой в Ташкенте встретимся и там приготовим настоящий ош.

"Ош" по-узбекски значит "еда".

- Что ты принимаешь? - спросил я.

- Гастроинтестинал, - сказал Ирик. - Зачем тебе?

- Помогает? - спросил я.

- Вскрытие покажет, - сказал Ирик. - Вообще-то это хорошее лекарство, не химическое, а натуральное. Китайское. У тебя что, тоже язва?

- У меня - нет, - сказал я, - у отца...

- Язву нельзя долбать химией, - сказал он, - а то она при переменах воды опять открывается... Нет, все, теперь домой... Мне предлагали Англию, предлагали Париж... Хватит... Кстати, у японцев очень хорошие лекарства, имей это в виду... Там, у нас в верхах, любят японские...

- Да? - спросил я. - Какие?

- Гаммалон, ангинин...

- А это от чего? - спросил я.

- От склероза, - сказал Ирик и посмотрел на телефонный аппарат.

Съев steik, мы пошли гулять по вечернему Токио.

Респектабельные японцы делали зарядку у императорских прудов.

Самое интересное, что все они были страшно похожи на узбеков. Или Гога был прав, и это узбеки походили на японцев?

Однажды я прилетел в Ташкент, и университетский однокашник, окончивший узбекское отделение филфака и работавший в ЦК Компартии Узбекистана, спросил меня, не хочу ли я посмотреть на Ташкент из Старой Крепости. В Старую Крепость, как на военный объект, в мое время было не попасть, а теперь ее снесли и на этом месте воздвигли беломраморное здание ЦК. Я сказал, что хочу. Он заказал мне пропуск, и, поднявшись на третий этаж, я полюбовался на речку Анхор и ее берега с точки зрения Центрального Комитета Компартии Узбекистана.

- А где сидит Рашидов? - спросил я, имея в виду Первого секретаря, писателя и лауреата Государственной премии, автора романа "Сильнее бури" Шарафа Рашидова.

Однокашник, которого звали Адхамом, сказал:

- Рашидов - шестой этаж. Хочешь смотрет? - и, демонстрируя свое могущество, снял трубку. - Михаль Иванович, здрастуте, это Адхам Адхамов говорит... Исдес у нас гостях наш друг Владимир Ресептор, - от внезапного волнения его акцент усилился, - знаете, который универстет Ташкенте кончал, театральный тоже, Гамлета играл, тепер работает Лениграде, у Товстоногова... А, знаете!.. - Адхам радостно кивнул мне и выразительно поднял брови. - Вот, говорит, был бы здорова с шестой этаж СеКа Ташкент увидет!.. Можно это сделат для гостя, с вашево позваления?.. Харашо... Ожидаем... - Адхам прикрыл трубку другой ладонью и послал в мою сторону шепотом: - Это - помощник Рашидова, товарищ Косых Михаль Иванович, он другому телефону спросит охрана, мы с приемной Рашидова будем смотрет вид из окна... Да, да! Михаль Иванович, слушаю... Да... Да-а!.. Да-а-а!.. Счас?.. - Адхам потрясенно положил трубку и с недоверием посмотрел на меня. - Тебя, оказываесся, товарищ Рашидов хочет видет. Идем самому Рашидова...

Такого эффекта от своего лихого звонка Адхам явно не ожидал и всю аудиенцию томился в приемной.

Когда Р. вошел в кабинет Рашидова, тот, сидя за длинным столом для совещаний, цветными карандашами подчеркивал что-то в многостраничном тексте и поздоровался не прежде, чем Р. осознал всю степень его огромной занятости и государственной ответственности. Р. приветствовал его бодрым тоном неисправимого оптимиста и баловня судьбы.

- Доклад пленуме готовлю, - буднично объяснил Рашидов и показал, где Р. может сесть. С указанного места Р. увидел, как он то красным, то синим карандашом подчеркивает в тексте цифры и цитаты.

- Сечас Нишанов подойдет, секретар по идеологии, - сказал Рашидов и, оторвавшись от своего труда, посмотрел на Р. Очевидно, встреча с представителем искусства должна была по протоколу протекать в присутствии главного партийного идеолога.

- Ну, как жизнь, - запросто спросил Рашидов, - как работа?

Р. не понял, задан ли вопрос по существу или из восточной вежливости, и в ответе был предельно краток.

- Очень хорошо, Шараф Рашидович, спасибо.

И спросил:

- А у вас на литературу время остается?

Этим Р., очевидно, хотел подчеркнуть, что видит в Рашидове прежде всего человека искусства, а уж потом - государственного деятеля. Его романа Р., конечно, не читал, но не станет же он спрашивать о романе... Гнусную лесть Рашидов, видимо, оценил и с глубоким вздохом ответил:

- Сожалению, сожалению...

Р. не стал выражать ему сочувствия и переменил тему:

- Какой у вас вид из окна, Шараф Рашидович! - сказал он.

Рашидов посмотрел в окно, как бы оценивая пейзаж чужим взглядом, и скромно сказал:

- Да... Стараемся... Строим...

И спросил:

- Как вам Ташкент?

Р. сказал:

- Да, Шараф Рашидович, производит сильное впечатление... После землетрясения - другой город...

Тут вошел Нишанов, и Рашидов познакомил нас.

- Слышал, слышал, - сказал Нишанов и покровительственно улыбнулся.

Секретаря по идеологии Нишанова я хорошо знал по рассказам одной балерины из театра имени Алишера Навои, за которой он властно охотился, но которая почему-то отдавала предпочтение мне. Во всяком случае, в тот мой приезд. Но Нишанов не знал, что я о нем знаю, и держался как ни в чем не бывало. "Красивый мужик", - отметил я и подумал, что с балкона нашей общей знакомой, голубоглазой балерины из театра имени Алишера Навои, по странному стечению обстоятельств, как и Рашидов, обитающей на шестом этаже, Ташкент выглядел намного лучше, чем из широких окон Первого секретаря.

- Все-таки у нас вы не остались, - прервал мои размышления Рашидов. То ли это был упрек, то ли констатация факта.

- Шараф Рашидович, я же не мог работать в театре Хамзы. Я должен был работать в русском театре... И меня позвал к себе самый крупный режиссер страны - Товстоногов, можно ли было такую перспективу отвергать?.. В конце концов, я в его театре представляю все-таки Ташкент. И в Москве, и в Ленинграде знают, откуда я появился.

- Расскажите нам, как работает товарищ Товстоногов? - спросил Рашидов, и в его вопросе Р. послышался оттенок настоящего интереса.

Тут, забыв о времени, Р. увлекся и стал рассказывать, какой это замечательный режиссер, и как творчески применяет он систему Станиславского и его метод действенного анализа, и в каких зарубежных поездках театр побывал, и как много он успел почерпнуть за эти годы. Впрочем, он не забыл добавить, что многому научился именно в Ташкентском театральном институте, где тоже творчески применяют систему Станиславского, и какой это прекрасный институт, не говоря уже о Среднеазиатском университете.

Рашидов слушал внимательно, время от времени переглядывась с Нишановым. Здесь творилась легенда о встрече бывшего ташкентца с самим Шарафом Рашидовым, которую деятели культуры скоро будут передавать из уст в уста. И, выдержав паузу, он сказал:

- И все-таки, когда было землетрясение, вас с нами не было.

Это был уже явный упрек, если не обвинение. Стало быть, из любви к Шарафу Рашидовичу Р. должен был отказаться от ленинградской перспективы и стоически ждать будущего землетрясения.

А если бы он уехал из Ташкента после землетрясения, он поступил бы патриотичней?

- Ну, знаете, Шараф Рашидович, - сказал Р., не затягивая паузы, землетрясение, к несчастью, никто не мог предсказать, не только я, но даже и вы, признайтесь!..

Ответ, видимо, его удовлетворил как признанием высоты его положения, так и констатацией независимости природы, и Рашидов усмехнулся.

- Это вы правильно заметили, - сказал он, глядя на Нишанова, и, подумав еще, диктующим тоном начал формулировать:

- Если кто-нибуд будет вас упрекат, вы никого не слушайте. Ты - наш. Мы считаем тебя нашим полномочным представителем Ленинграде. Недаром вы бываете Ташкенте, не забываете нас. Приезжайте еще, что-нибудь сделайте для нас. Мы будем вам помогат, - и, посмотрев на Нишанова, закончил: - Передайте от нас привет товарищу Товстоногову.