Огюстен Берроуз - Бегом с ножницами

• Название: Бегом с ножницами
• Автор: Огюстен Берроуз
• Издательство: АСТ, АСТ Москва, Хранитель
• Жанр: Контркультура
• Год: 2007
• ISBN: 5-17-037109-8, 5-9713-3620-7, 5-9762-0683-2

Гедонистические семидесятые - в полной удушливой красе...

Время, пустившееся в исступленную, оргиастическую погоню за удовольствиями...

Юный гений, которого мать - полубезумная поэтесса-битница - отдала на воспитание в безумный дом психиатра-экстремала...

Там правил не существует.

Там желания исполняются.

Там Фрейда и Юнга читают как сказку на ночь, транквилизаторы глотают горстями, а сексуальные скандалы оказываются нормой поведения. Там можно жить - но невозможно не свихнуться!

---

Она наполнила четыре кружки молочным коктейлем, а потом наклонилась и сполоснула миксер прямо из садового шланга.

Вот уже почти неделю мы жили на улице. И хотя мы там не спали, но определенно дремали.

Все началось с простой распродажи. Хоуп предложила заработать немного денег, выставив на лужайку кое-какие вещи и прицепив к ним ценники. Поначалу идея не казалась Натали очень продуктивной.

— Ну, кто, скажи на милость, купит старый папин аппарат электрошоковой терапии?

После того как один человек заплатил десять долларов за потертую котиковую шубу Агнес, она изменила мнение.

Мало-помалу мы добавляли в свою распродажу очередные порции вещей. Старый диванчик из сарая, стиральную машину без центрифуги.

Мы принесли лишний кухонный стол, который занимал так много места в гостиной, рядом с роялем. И лишний телевизор из комнаты Хоуп, она все равно его не смотрела. В подвале нашлась даже старая мойка. Все это мы вытащили на лужайку перед домом.

Когда вещи оказались в одном месте, сразу стало ясно, что мебели вполне хватит на целую комнату. Диван встал перед телевизором, кухонный стол посредине, шкаф рядом с мойкой. И хотя старая плита уже давно не работала, она внесла свою лепту в создание семейной атмосферы и домашнего уюта.

Нам всем настолько понравилась вновь построенная декорация, что мы решили снять ценники и выехать на лето из дома.

Необходимые электроприборы — миксер, тостер, электрические нож и кофейник — работали от удлинителя, который мы протянули на лужайку из окна гостиной.

На траву постелили большой восточный ковер. Он помогал держать ноги чистыми и сухими, тем самым снижая риск гибели от удара током.

Проезжающие мимо дома машины замедляли ход. Иногда в их окнах опускалось стекло и появлялся объектив фотоаппарата. Мерцание вспышки заставляло нас чувствовать себя знаменитостями.

— Я чувствую себя королевой-матерью, — заявила, покраснев, Агнес, и величавым жестом поправила свежезавитые волосы.

Даже доктору понравилось жить на свежем воздухе. Теперь, возвращаясь после работы на Перри-стрит, он уже не вынимал из кармана ключи от входной двери, чтобы попасть в дом, а просто-напросто пересекал лужайку и плюхался на диван.

— А ведь этот диван куда удобнее, чем тот, который стоит у нас в гостиной, — заявил как-то он. — Меньше, чем за пятьсот долларов не продавайте.

Доктор даже принял на свежем воздухе пару пациентов, отгородив их от посторонних глаз старой складной ширмой Агнес. Бланки рецептов он держал в ящике прикроватной тумбочки Вики, которую мы очень удобно устроили рядом с диваном.

Под крышу нас мог загнать только дождь.

А тем временем в Амхерсте мать проводила свой собственный эксперимент с жизнью на улице. Однако ее опыт закончился приездом полицейских.

Все лето я курсировал на рейсовом автобусе между маминым домом в Амхерсте и комнатой в Нортхэмптоне. Мне нравилась возможность свободно мотаться между двумя пунктами. Когда мама и ее новая подружка Дороти начинали уж очень раздражать, я возвращался в Нортхэмптон. А когда нам с Нейлом хотелось по-настоящему побыть вдвоем, мы отправлялись в Амхерст. Мама воспринимала наши отношения куда спокойнее, чем Финчи. Особенно не одобряла наш роман Агнес.

Вот так я целыми неделями болтался у матери. Иногда даже присутствовал на поэтических семинарах, которые она устраивала для лесбиянок в собственной гостиной. Мне нравилось сидеть на потертом ковре, лениво потягивая пепси, и слушать, как растолстевшие дамочки с ко-роткими мужскими стрижками читают стихи о ранах, которые никогда не перестанут кровоточить, о собственном богатом воображении и о полнолунии.

В это время мама лихорадочно трудилась над новой поэмой. Она называлась «Мне приснилась золотая цифра пять». Поначалу работа над поэмой происходила в дневные часы, а вечера поэтесса проводила со своей любовницей, поедая сандвичи с огурцами и спаржей и сплетничая о докторе Финче, его домашних и пациентах.

Потом я начал замечать, что глаза матери меняются. Зрачки расширились, и от этого взгляд казался-темнее.

Я разволновался настолько, что даже предупредил доктора:

— По-моему, у мамы назревает новый психический срыв.

Он ответил лишь, что я чересчур чувствителен, и он лично уверен, что срывы ей больше не грозят.

Словно коза или собака, умеющие предугадывать землетрясение, я всегда чувствовал приближение маминого безумия. Речь ее убыстрялась, она переставала спать по ночам и начинала есть всякую дрянь, например, свечной воск.

В то лето я почувствовал близящуюся катастрофу, когда мать начала без конца крутить одну и ту же песню — Фрэнки Лэйн, «Ты разбиваешь мое сердце, потому что уходишь». Одновременно ей заприкалывало обклеить кухон-ный стол журнальными вырезками.

— Хочу создать в доме творческую атмосферу, — заявила она. — Эти образы должны окружать меня во время работы.

— Но ведь это всего лишь реклама сигарет, — пытался я ее урезонить.

— Сигареты значат для меня очень много. Они — символ.

— Символ чего?

— Ш-шш, — прервала мать. — Мне нужно слышать биение собственного сердца. — Она провела пальцами по столу, явно что-то разыскивая. — Ты случайно не сидишь на моем клейком карандаше?

Вместе с Дороти в мамин дом пришли отличные диски. Мне нравилось приезжать в Амхерст еще и потому, что там можно было слушать Карлу Бонофф и курить сигарету за сигаретой.

В тот вечер, едва свернув на Дикинсон-стрит, я сразу заметил неладное. Жалюзи в доме оказались подняты, и во всех окнах горел свет. На улице перед домом было светло, как в полдень.

Медленно, ощущая неизбежность страшных событий, я приблизился к двери, открытой настежь.

Во всю мощь стереоколонок распевал Леонард Коэн. Я прошел по коридору и в кухне увидел Дороти. Смеясь, она мазала на хлебцы горчицу.

— Привет! — возбужденно воскликнула Дороти, не в состоянии скрыть истерическое настроение. — Я вот делаю... — От смеха она не могла договорить фразу.

Дверь во двор тоже стояла настежь.

— А где мама?

— Я здесь, — раздался из ванной ее певучий голос.

Я осторожно обошел неуемно хохочущую Дороти и направился на голос. Заглянул в ванную.

Мать расслаблялась в наполненной розовыми пузырьками воде.

Дороти подошла ко мне.

— У твоей мамы случилась небольшая неприятность.

Она разбила в ванне стакан.

Смех матери звучал глубоко и зловеще. Он привел меня в ужас.

— Я истекаю кровью, — сказала она. — Только стакан разбила не я, а Дороти.

Коэн продолжал петь.

Я вышел из ванной, остановился в кухне и вдруг увидел, что на лужайке перед домом что-то блестит. Направился в столовую и там обнаружил, что дверцы буфета распахнуты настежь, а сам буфет совершенно пуст. Я снова пошел к распахнутой двери во двор.

Падавший из окон свет открыл мне поле битвы. Тарелки и блюдца, телевизор, стулья, книги, чашки, вилки, ложки и ножи — все валялось на траве, тускло поблескивая.

— Какого черта вы тут творили? — вне себя закричал я. Меня сразила паника. Все начинается заново, опять случилось самое страшное.

Рядом со мной оказалась Дороти. Она по-прежнему хохотала.

— Мы немножко повеселились.

Ее глаза тоже казались ненормальными. Я понял, что мать не только сошла с ума, но на сей раз прихватила с собой подружку.

— Вы обе совершенно не в себе, — заметил я. Сердце мое бешено стучало; больше всего на свете хотелось повернуться и убежать прочь. А еще лучше не убежать, а убить мать. Лицо горело, словно конфорка плиты, а сам я трясся от ненависти и злобы. Потом, так же внезапно, пришло отупение. Словно на миг приоткрылась дверь, показав ужасные чувства, которые теснились в моей душе, и я немедленно ее захлопнул, не желая знать, что творится внутри. Я жил, словно врач в отделении неотложной помощи. Научился блокировать все эмоции просто для того, чтобы справляться с любой ситуацией, будь то очередное мамино помешательство или смерть кота в бельевой корзине.

Мать вышла из ванной в халате. С нее стекали розовые струйки.

— Это сделала Дороти, — заявила она, прикуривая и показывая сигаретой во двор.

Дороти подскочила и шлепнула мать по руке.

— Неправда, обманщица!

Мать рассмеялась и сказала торжественным тоном мудрой женщины:

— Да, ты.

— Врешь! — жизнерадостно завизжала Дороти. Я сказал:

— Пойду наверх. Нужно кое-что взять.

— Что взять? — Дороти очень хотелось все выяснить.

— Просто кое-что, — сердито огрызнулся я, выскакивая из комнаты и бегом взлетая по лестнице. Тут же набрал номер Хоуп. — Мама снова спятила, и Дороти, кажется, тоже.

В случае кризиса Хоуп была безупречна, впрочем, как и все Финчи. Времени даром она не теряла.

— Сейчас позвоню папе. Следи за ней.