НОРМАН МЕЙЛЕР - ЛЕСНОЙ ЗАМОК

• Название: ЛЕСНОЙ ЗАМОК
• Автор: НОРМАН МЕЙЛЕР
• Издательство: амфора
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-367-00637-7

Последний роман (2007) классика американской литературы Нормана Мейлера повествует о детстве и юности Адольфа Гитлера. Повествование в книге ведется от имени дьявола, наделяющего юного Адольфа злобой, экзальтированностью и самоуверенностью. Будущий "вождь" раскрывает свои "таланты", которым вскоре предстоит взрасти на благой почве романтического национализма Средней Европы. Мейлер рассматривает зло, развивающееся под влиянием общего увлечения метафизикой, эзотерикой и философией, но корни зла гнездятся в тех подавленных сексуальных фантазиях, о которых столько писал современник Гитлера - Фрейд. Загадочный портрет души монстра.

---

Так что юный Адольф, мысленно обнажив чело, подошел к отцу и со страхом пролепетал, что монахи сказали ему: у тебя хороший голос. А раз так, то ему хочется — если на то будет разрешение отца — оставаться после уроков на репетиции.

Если бы у Алоиса спросили, как мог он разрешить одному из своих сыновей (любому из них) якшаться с монахами и священниками, он не замешкался бы с ответом. «Я провел тщательное исследование, — сказал бы он, — и пришел к выводу, что у бенедиктинцев лучшая школа во всем Ламбахе. А поскольку мне хочется, чтобы Адольф преуспел в жизни, я решил послать его в эту школу, какие бы возражения ни имел против нее».

И Ади отдали в бенедиктинскую школу. И скоро монахи начали считать его одним из своих лучших учеников, и он сам понимал это. Алоис, в свою очередь, радовался отличным отметкам. Мальчик не только освоил все двенадцать предметов, но и получил высшую оценку по каждому из них. И этого оказалось более чем достаточно, чтобы Алоис пришел в благодушное настроение.

— Вот что я тебе скажу, — начал он. — В детстве и в юности у меня тоже был хороший голос. У меня это от матери, а она когда-то пела соло в приходской церкви в Дёллерсгейме.

— Конечно же, папа, — ответил Ади. — Я прекрасно помню, как замечательно ты пел в тот день, когда мы ехали в Хафельд из Линца.

— Да уж… Юношеские способности, они никуда не деваются. А помнишь песню, из-за которой так разволновалась твоя мать?

— Помню, — сказал Ади. — Она еще огорчилась: «Ах, только не при детях!»

Отец и сын рассмеялись. Воспоминание заставило Алоиса тут же исполнить ту самую песню еще раз.

Моим он самым лучшим был
И как никто меня любил.
Он был солдат, я был солдат,
И он любил солдата в зад.

Но пуля-дура на войне
Ему досталась, а не мне.
Меня царапнула, а он
Был ею, подлою, сражен.

Алоис снова рассмеялся, и маленький Ади тоже. Они оба вспомнили. Именно в этот момент Клара и воскликнула: «Ах, только не при детях!»

Мой друг, сказал я, мне пора,
И у тебя теперь дыра;
А если свидимся в раю
Ты вновь увидишь и мою,
Мой добрый товарищ,
Мой добрый товарищ...

Голосом, чуть охрипшим от громкого пения, Алоис провозгласил:

— Хорошо, я разрешаю. Потому что верю, что ты меня не разочаруешь. Я награждаю тебя этим за отличную учебу в новой школе!

Про себя же он произнес: «Разумеется, я не позволю мальчику зайти по этой тропе слишком далеко. Еще не хватает ему превратиться в больного на всю голову священника!»

Ади меж тем и впрямь подумывал о том, не стать ли ему когда-нибудь монахом или лучше сразу аббатом. Ему нравились черные сутаны, и рай в его представлении связывался со светом, сочащимся сквозь высокие «окна-розы». Да и зачитываемый нараспев «Отче Наш» доводил его едва ли не до слез: Да святится Имя Твое… Да пребудет Царствие Твое…

Пока он занимался хоровым пением, я исподволь внушал ему, что когда-нибудь он поднимется превыше всех этих монахов и возьмет бразды правления в свои руки: власть — в одну, тайну — в другую. И в этом отношении ему был преподан пример. Настоятель монастыря был самым представительным мужчиной, которого Ади до сих пор доводилось видеть. Высокий, с серебром в волосах и мечтательно-возвышенным выражением на лице. На взгляд Ади, он был ничуть не хуже какого-нибудь монарха.

Однажды, оставшись один в комнате, которую он делил с Анжелой, Адольф снял с крючка ее самое темное платье и накинул себе на плечи, как своего рода сутану. Встал на стул. И, понимая, что нужно говорить тихо, не то его услышат в коридоре, начал произносить проповедь, переполняющую его сердце с тех пор, как он ее впервые услышал в церкви. Вслед за проповедью пришел черед молитвы, обращенной к св. Михаилу Архангелу. Впоследствии он поступал так ежедневно, заранее предвкушая тот час, когда очутится в густом лесу и сможет всею мощью голоса обрушить те же словеса на деревья.

Сначала ему было страшновато произносить вполголоса текст самой проповеди. Адское пламя пронижет каждую пору твоего тела. Расплавит кости и легкие. Чудовищный смрад вырвется у тебя из горла. Отвратительно запахнет все тело. И это пламя будет бушевать во веки веков.

Он покачнулся и едва не упал со стула, на котором стоял. Сила слов была такою, что у него закружилась голова. Ему пришлось продышаться, прежде чем он смог прочитать молитву. О Господень Великий Архангеле Михаиле! Помоги нам, грешным, и избави нас от труса, потопа, огня, меча и от напрасной смерти, от великого зла, от врага льстивого, от бури поносимой, от лукавого избавь нас всегда и во веки веков. Аминь!

Он чрезвычайно разволновался. Я сделал все, что в моих силах, чтобы внушить ему: он получил знак свыше. Но тут же — словно для того, чтобы нарочно все испортить (не были ли задействованы в игре и другие силы?), — мальчик испытал первую в жизни эрекцию. И вместе с тем почувствовал себя женщиной. Должно быть, дело заключалось в запахе, которым было пропитано платье Анжелы. Он сорвал его с плеч, швырнул на пол, спрыгнул со стула, дал даже платью пинка, прежде чем поднять его, вновь понюхать и выпустить ветры. И опять-таки почувствовать себя женщиной.

И в этот миг он понял, что ему надо заняться тем же, что уже попробовали его соученики. Ему необходимо было сравняться с ними. А для этого — начать курить. Трубочный дым, выпускаемый ему в лицо, он запомнил и возненавидел еще в младенчестве, но теперь он был готов на что угодно, лишь бы вновь почувствовать себя мужчиной. Стопроцентным мужчиной, а не так — серединка на половинку!

 3

Над входом в монастырь, представляющим собой арочные ворота, красовалась высеченная в камне большая свастика. Это был фамильный герб предыдущего аббата, фон Хагена, ставшего настоятелем монастыря в 1850 году, — фон Хагену, должно быть, нравилось, что название его герба совпадет со звучанием имени[18].

Спешу добавить, что из этого не стоит делать слишком далеко идущие выводы. Свастика фон Хагена была чрезвычайно изящна и менее всего способна навести на мысль о грозных легионах, Которым предстояло впоследствии маршировать под этим символом. И все же это была она, свастика.

В день, когда ему исполнилось девять лет, Адольф стоял один у монастырских ворот и курил. Пребывать в одиночестве ему оставалось, впрочем, уже недолго. Самый подлый из облаченных в сутану наставников, известный среди школяров своим умением подкрасться совершенно незаметно, именно так и поступил — и застукал Адольфа с дымящейся самокруткой (щепотка табаку из трубки Алоиса, завернутая в клочок газетной бумаги). Цигарка была мгновенно конфискована, брошена наземь и расплющена каблуком. Вид у священника был при этом такой, словно он давит таракана.

Ади изготовился зареветь.

— Не исключено, — услышал он, — что в тебя вселился сам Дьявол. А если это так, ты умрешь в чудовищной нищете.

Священник язвительно усмехнулся. Он припоминал слова и силу проклятий, произнесенных им за долгие годы служения Господу.

Едва собравшись с духом для ответа, Адольф начал:

— Отец, я знаю, что был не прав. Я попробовал, и мне не понравилось. Я больше никогда не прикоснусь к табаку.

В это мгновение ему, однако же, пришлось стремительно сорваться с каменных ступеней при входе и броситься на лужайку, где его тут же и вырвало. Отвращение, испытываемое наставником, подействовало на мальчика, как углекислый газ: он задыхался. Все в этом человеке было зловещим: длинный нос, тонкие, как лезвие ножа, губы. И тем не менее, испытывая невыносимые муки, Ади уже мысленно прикидывал, каким образом лучше всего попросить прощения у аббата. Он понимал, что, как только иссякнет рвота, его препроводят в начальственный кабинет.

Оказавшись перед аббатом, он вновь расплакался. У него хватило смекалки (и вдохновения) заявить, что он надеется только на одно: этот отвратительный проступок не лишит его возможности стать впоследствии священником, о чем он-де только и мечтает. И готов понести любое покаяние. Когда он закончил, настоятель, на которого искренность мальчика произвела большое впечатление, сказал: «Что ж, со временем из тебя получится превосходный служитель Господа».

Чем сильнее лгал Ади, тем искреннее звучал его голос. И все же анафема в известном смысле прозвучала. Отныне он раз и навсегда отказался от мысли стать священником. И только его восхищение аббатом как было, так и осталось неподдельным.

По моему ощущению, денек выдался удачный. Поскольку клиентов в этой части Австрии у меня тогда хватало, мне не всегда удавалось оказаться на нужном месте в нужное время. Однако на сей раз я не оплошал. Подлый наставник — и удивляться тут нечему! — был одним из моих лучших людей во всем Ламбахе и, разумеется, получил своевременное указание прогуляться к воротам, осененным свастикой фон Хагена.