Роберт Хайнлайн - Имею скафандр - готов путешествовать!

• Название: Имею скафандр - готов путешествовать!
• Автор: Роберт Хайнлайн
• Издательство: "Книжный дом"
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1990

Знаменитый роман Р. Хайнлайна «Имею скафандр — готов путешествовать!» считается одним из шедевров жанра «научная фантастика для юношества», в 1961 г. он получил специальную «Книжную премию детей Секвойи». Научные размышления и захватывающие приключения, космические бандиты и инопланетные друзья — в этом произведении есть все.

Другое название: «Будет скафандр, будут и путешествия».

---

Римлянин был невысокого мнения о бриттах и варварах вообще, включая меня, о женщинах, о климате Британии, о начальстве и жрецах, но хорошо отзывался о Цезаре, Риме, Богах и хвастал своей воинской доблестью. Армия, говорил он, уже не такая, как прежде, и из-за того, что к вспомогательным войскам отношение такое же, как к римским гражданам.

Его патруль охранял строительство стены от вылазок грязных варваров — проклятых тварей, всегда готовых выскочить из-за угла, перерезать человеку глотку и сожрать его, что, несомненно, с ним и произошло, поскольку он вдруг очутился в аду. Я решил, что он говорит о строительстве Адриановой стены, но он имел в виду местность в трех днях пути к северу оттуда, где моря почти сходятся вместе. Климат там был просто невыносимый, а туземцы — кровожадные звери, которые раскрашивают тела краской и не ценят даров цивилизации. Можно подумать, что Римские Орлы пытаются украсть у них их вонючий остров!

Тем не менее, он купил себе в жены молоденькую туземку и ждал назначения, чтобы нести гарнизонную службу в Эборакуме, но вдруг… Иунио пожал плевами:

— Пожалуй, проявляй я больше внимания жертвоприношениям и омовениям, удача не оставила бы меня. Но я всегда считал, что если человек содержит себя и свое оружие в чистоте, то обо всем остальном голова должна болеть у его офицеров. Осторожно с этим проходом, он заколдован.

Чем больше он говорил, тем легче становилось его понимать. Пользовался он отнюдь не классической латынью, к тому же разбавленной доброй дюжиной различных наречий. Но ведь если в газетном тексте вымарать каждое третье слово, суть все равно будет ясна. Я узнал очень много подробностей о повседневной жизни и мелких интригах шестого легиона, но не узнал ничего, что было бы мне интересно. Иунио и понятия не имел, как попал сюда и почему: он считал, что умер и ожидает дальнейших распоряжений в пересыльно-сортировочных бараках ада. Я же все еще не мог принять его гипотезу. Он знал год своей смерти — восьмой год правления императора и 899 год существования Рима. Чтобы не ошибиться, я написал эти цифры римскими знаками. Но я не помнил, когда был основан Рим и не мог опознать его цезаря даже по полному титулу, потому что этих цезарей было очень много. Но Адрианова стена была уже построена, а Британия все еще оккупирована римскими войсками, следовательно, Иунио существовал где-то в третьем веке.

Пещерный человек, живший напротив него, его не интересовал, поскольку воплощал мерзейший порок варвара — трусость. Я не спорил, но вряд ли сам почувствовал бы смелость, если бы под моей дверью рычали саблезубые тигры. А были ли тогда саблезубые тигры? Ну ладно, сойдемся на «пещерных медведях».

Йунио отошел в глубь своего жилья и вернулся с твердым темным хлебом, сыром и чашкой в руках. Мне он еды не предложил, и я думаю, вовсе не из-за барьера. Прежде чем начать есть, он плеснул немного питья из чашки на пол. Пол был земляной, стены — из грубого камня, потолок опирался на деревянные балки Вероятно, для Иунио сделали имитацию жилища римских солдат времен оккупации Британии, но я, разумеется, не специалист.

Больше я там не задерживался. Во-первых, вид еды напомнил мне, что я проголодался, во-вторых, я чем-то обидел Иунио. Я так и не понял, с чего он завелся, но он с холодной тщательностью разобрал по косточкам мои манеры, происхождение предков, внешность и способы, которыми я зарабатываю себе на жизнь. Иунио был вполне приятным человеком до тех пор, пока с ним соглашались, не обращая внимания на его ругательства, и выказывали ему уважение. Такого отношения к себе требуют многие старшие, даже при покупке в аптеке тридцатицентовой банки талька. Постепенно привыкаешь оказывать им почтение автоматически, без лишних раздумий, в противном случае прославишься нахальным юнцом и потенциальным преступником. Чем меньше уважения заслуживают старшие, тем больше они требуют его от молодежи. Так что я ушел, потому что Иунио все равно ничего толком не знал.

У входа в арку я наткнулся на невидимый барьер, почувствовав его, я просто сказал тихо, что хочу пройти, и барьер исчез. Войдя в арку, я обнаружил, что он снова закрылся за мной. Благодаря своим резиновым туфлям я шел беззвучно, а звать Крошку не стал, потому что она могла уснуть. Дверь ее комнаты была приоткрыта, и я заглянул внутрь. Крошка сидела в позе портного на своем невероятном восточном диване, баюкала мадам Помпадур и плакала.

Я попятился назад, потом вернулся, громко насвистывая и громко зовя ее. Крошка высунула из двери улыбающееся личико без малейших следов слез.

— Привет, Кип! Ты что так долго пропадал?

— Болтливый тип попался. Что нового?

— Ничего. Я поела, а тебя все не было, так что я решила поспать. Ты меня разбудил. А у тебя что нового?

— Дай-ка закажу ужин, а потом все тебе расскажу.

Я доедал последние капли подливки, когда за нами явился робот-коридорный, почти такой же, как и первый, только спереди на нем светился выложенный золотом треугольник с тремя спиралями.

— Следуйте за мной, — сказал он по-английски. Я взглянул на Крошку.

— Разве Мэмми не говорила, что за нами вернется?

— Говорила.

— Следуйте за мной, — повторила машина, — вас ожидают.

В своей жизни я выполнял много распоряжении, многие из которых вовсе не стоило выполнять. Но подчиняться автомату мне еще не доводилось.

— Катись ты… — грубо ответил я. — Не пойду, хоть…

Нет, роботам так отвечать не стоит. Он понял мой слова буквально.

— Мэмми! — завопила Крошка. — Где вы? Помогите!

Из динамика робота послышалось ее чириканье:

— Не бойтесь мои милые, слуга ведет вас ко мне.

Я перестал сопротивляться и пошел за этой консервной банкой. Она доставила нас к лифту, затем мы быстро подошли к гигантскому проходу-арке, увенчанному треугольником со спиралями, а потом машина привела нас в небольшой загон. То, что это был загон, стало ясно, когда я попытался шагнуть в сторону и путь мне преградил все тот же барьер из плотного воздуха.

В жизни не доводилось мне бывать в более просторном помещении: треугольной формы огромное пространство нигде не было разорвано ни колоннами, ни сводом; потолки настолько высокие, а стены так далеко друг от друга, что я не удивился бы, разразись здесь ураган. Я сам себе казался муравьем в этом зале, хорошо еще, что очутился подле стены. Однако зал не был пуст, в нем находились сотни существ, пустым он показался вначале, потому что все разместилось вдоль стен, оставляя свободным голый гигантский пол.

В самом центре стояли трое червелицых — шел процесс. Не знаю, был ли среди них наш мучитель. Я вряд ли сумел бы узнать его, окажись даже совсем рядом с ними, потому что один червелицый отличается от другого не больше, чем отрезанная голова от отрубленной. Но как нам объяснили, присутствие или отсутствие того или иного конкретного преступника не имело никакого значения для этого суда. Судили червелицего — и все тут, неважно, живого или мертвого, очно или заочно.

Говорила Мэмми. Я видел издалека ее крохотную фигурку в центре зала, но поодаль от червелицых. Ее чириканье еле долетало до того места, где стояли мы, но я отчетливо слышал все, что она говорит, в английском переводе — звуки английской речи лились из стены над нашими головами, и в них так же ясно чувствовалась Мэмми, как если бы она пела по-вегански подле нас.

Она излагала все, что знала о поведении червелицых так же бесстрастно, как дающий показания регулировщик уличного движения: «В 9 часов 17 минут пятого числа, находясь на дежурстве в районе…» Сухой перечень фактов. Свой рассказ о событиях на Плутоне Мэмми ограничила моментом взрыва.

Еще один голос заговорил по-английски. Ровный голос, с гнусавым выговором, напомнивший мне одного бакалейщика янки, у которго мы покупали продукты как-то летом, когда я был маленьким. Он никогда не улыбался и никогда не хмурился, говорил мало, ж все одним и тем же тоном: «Она хорошая женщина», или «Он родного отца продаст», или «Яйца стоят восемьдесят пять центов». Вот и этот голос бесстрастный, как звон кассового аппарата, был того же сорта,

— Вы закончили? — спросил он Мэмми.

— Да.

— Сейчас будут выслушаны другие свидетели. Клиффорд Рассел!

…Я дернулся так, как будто тот бакалейщик застукал меня в тот момент, когда я залез в ящик с конфетами.

Голос продолжал:

— …Слушайте внимательно.

И вдруг послышался другой голос. Мой собственный. Это звучали записи, начитанные мной, когда я выздоравливал на Веге.

Но прокручивали не всю запись, а только ту ее часть, которая касалась червелицых. Да и то не полностью, излагались лишь факты, а мое мнение о них было опущено.

Мой рассказ начинался с того, как на пастбище, позади нашего дома приземлились корабли, а кончался тем, как последний ослепший червелицый свалился в яму. Рассказ не занял много времени, потому что и из него немало вырезали, в частности наш марш по Луне. Мое описание червелицего оставили, но поджали так, как будто я говорил о Венере Милосской, а не о безобразнейшей твари на свете.