Екатерина Матвеева - История одной зечки и других з/к, з/к, а также некоторых вольняшек

• Название: История одной зечки и других з/к, з/к, а также некоторых вольняшек
• Автор: Екатерина Матвеева
• Издательство: ШиК
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1993
• ISBN: 5-86628-038-8

Издательство «ШиК» представляет роман Екатерины Матвеевой, первое художественное произведение автора, прошедшего трудный путь сталинской каторги — «История одной зечки и других з/к, з/к, а также некоторых вольняшек».

Опять Гулаг, опять сталинские лагеря? Да. — Гулаг, сталинские лагеря, но здесь, прежде всего, произведение в жанре русской классической прозы, а не воспоминания, ограниченные одной судьбой, это итог долгих раздумий, это роман с художественными достоинствами, ставящими его в ряд редкостной для нашего времени литературы, с живыми образами, с мастерски раскрытыми драматическими коллизиями. Это полифоническое произведение, разрез нашего общества в его зеркальном отражении в Гулаге и зеркальное отражение Гулага в «вольной жизни». Автор ищет ответ на жгучий вопрос современности: почему в одночасье рухнул, казалось бы, несокрушимый монолит коммунистического режима, куда и почему исчезли, как тени, «верующие» в его справедливость и несокрушимость. И все же, прежде всего, это роман, развитие сюжета которого держит у читателя неослабевающий интерес с первых и до последних страниц.

---

— Я попрошу тебя выбирать выраженья! — угрюмо процедил сквозь зубы Володя. — Я тоже не железный и был на пределе! Объяснимся после.

— Мерзавец, фашист! Он на пределе! Бериевское охвостье! — крикнула она, вылезая из машины, и бросилась в свой подъезд.

Дома она повалилась ничком на кровать, едва скинув платье, и только тогда осознала всю непристойность своего поведения. «Что я наделала? — замерла она от отчаяния. — Как могла так надраться, как девка гулящая без стыда, без совести? Еще других осуждала, да я хуже всякой твари подзаборной. Напилась до бесчувствия. Целовалась! Дралась, как блатнячка! А что было делать, если слов не понимал? Дубина я стоеросовая! Возомнила себе, что этот кобель может быть для меня чем-то больше, чем простой кобель!» Остаток ночи она провертелась волчком, задремав лишь к рассвету. Проспала и опоздала на работу.

— Ну и видок у тебя! Ну и причесон! В какой канаве ночевать угораздило? — спросила бригадир Аня, неодобрительно оглядев ее растрепанную голову и плохо отмытые от черной туши покрасневшие глаза. — Ты чего это? Иль переспала с кем?

Надя недовольно мотнула головой:

— Нет!

— Смотри! Будь осторожна, тут сифилюга и трепак у многих!

— Да нет же! — закричала со страху Надя. — Еще чего не хватало!

Ни слова не говоря, она набросилась на ящик с плитками и к обеденному перерыву закончила свою норму. Обедать с девчатами в столовую не пошла, а после перерыва стала помогать другим.

— Ты что? Рехнулась, что ли, иль тебе нормы мало? Хочешь, чтоб добавили? Добавят! — возмущенно зашумели девушки.

— Делать ей дома нечего, выдрыхнется, как корова, вот и бесится на работе!

Надя в сердцах швырнула об пол тряпку, которой затирала плитку, сняла перчатки и пошла переодеваться. «Пойду домой! Ставить чайник и дочитывать «Шагреневую кожу»».

— Погоди! — остановила ее на лестнице Аня. — Дело есть к тебе!

Аня тоже была в злобном настроении. «Старая сука», жена Степана Матвеевича, никак не соглашалась на развод, угрожая парткомом, райкомом и прочими подобными организациями, способными раздавить человеческую личность, превратив в живой безгласный труп.

— Ты не хочешь в отпуск пойти? — спросила она.

— В отпуск, сейчас?

— Да, с десятого, с завтрашнего дня! Учти! Летом тебя не отпустят. Начнутся новостройки по Большой Калужской, по Профсоюзной, на новые объекты я всех не возьму. Как? Путевку достанем… хочешь в Кисловодск или под Москву, на двадцать четыре дня?

— Поеду! — обрадовалась Надя.

— Ключ от квартиры мне оставишь? — застеснявшись, спросила Аня. — Квартплату и свет оплачу.

— Конечно, какой разговор!

— Тогда быстро валяй в контору! Пиши заявление.

Вечером она позвонила Елизавете Алексеевне, ожидая, что придется кое-что наврать о горящей путевке, но Елизавета Алексеевна живо откликнулась:

— Обязательно, вы так трудно работаете! Далеко ли собираетесь?

— К тете в Калугу. Она у меня одна, пожилая уже.

— В Калугу! Как я вам завидую, прелестный город. Увидите на другой стороне Оки церковь с колокольней — это село Ромоданово, родина моя.

Рита слегка огорчилась:

— Ой! Тут Шотик мне все уши прожужжал про тебя. Договорился в театре тебе прослушивание устроить!

— Прослушивание в следующий раз! Передай ему пламенный привет! — сказала польщенная Надя.

Завернув за угол своего дома, она увидела у подъезда Володину машину и немедля повернула обратно. Постояв за углом и изрядно продрогнув, она решила пойти в общагу, но на всякий случай выглянула еще раз. Машины не было. Быстро проскочила к себе и, открывая ключом дверь, увидела записку: «Надя! Если я тебе не безразличен, нам необходимо объясниться; Заеду позже; В.».

Не включая свет, она прошла на кухню, а записку воткнула обратное дверь и легла спать.

Утром, оформив отпуск и не ожидая отпускных, она поручила их получить (если сможет) Ане, отдала ей запасной ключ от квартиры.

— Если кто будет меня спрашивать, говори, что больше здесь не живу! Поняла? — многозначительно наказала Надя.

— Поняла! Все поняла! — со вздохом ответила Аня.

В тот же день она достала с антресолей чуть тронутые молью пимы, поцеловала их и, накупив всяких продуктов и большой торт, уехала двухчасовым поездом в Калугу.

Тетя Варя не ждала ее и страшно обрадовалась. Здесь, в этом стареньком, о четырех окошках, бревенчатом домике, Наде все напоминало ее дом в Малаховке. И скрипучий, облезлый бархатный диван, и жарко натопленная, к утру остывающая, изразцовая печь, и старые на стенах фотографии с мушиными следами, и даже репродукции известных картин «Март» и «Большая вода». Все это было ее полузабытое детство. Среди Алешкиных книг, какие смогла увезти с собой из Малаховки тетя Варя, в старинном, изъеденном червоточиной шкафу Надя обнаружила маленькую красную книжечку Киплинга из серии «Золотая библиотека». Опять перечитала «Рики-Тики-Тави» и «Маугли». И загрустила, вспомнив Клондайка. «Там», в лагере, все было просто: были враги и были друзья. Здесь, на воле, не было ни друзей настоящих, ни открытых врагов. Только что она чуть запустила в свою израненную душу, думалось ей, друга, как он сразу залез грязным сапогом.

Ей очень полюбился этот милый город. С его церквами и старинными особнячками, каким-то чудом не разрушенными революционной стихией, и безликими новостройками. Иногда с тетей Варей они ходили на крутой берег Оки, откуда далеко окрест, вдоль берегов, синели лесные массивы и виднелись колокольни церквей. Ромоданово, родное село Елизаветы Алексеевны, стояло напротив, через Оку, и Надя старалась угадать, в каком из покосившихся домишек могла родиться ее Елизавета Алексеевна. С удовольствием бегала в своих пимах за водой на обледенелую колонку, за хлебом и на рынок, не жалея денег. Молоко приносила молочница прямо на дом.

За три недели она очень хорошо отдохнула, посвежела, а самое главное, отоспалась после прогулок на свежем воздухе. Обиды не казались ей теперь такими жгучими и оскорбительными. Поразмыслив в одиночестве, на досуге, она пришла к выводу, что с сильным полом надо держать «ухо востро», не допуская никаких вольностей.

Дома Аня встретила ее радостным известием. В конце марта сдают новый дом, где для строителей выделены две квартиры. Одна из них обещана ей. Наде очень хотелось услышать, приходил ли кто к ней в ее отсутствие, но Аня, как нарочно, говорила о своих делах, о разводе, который наконец должен состояться на этой неделе…

— Писем мне не было? — спросила Надя, отлично зная, что писать ей некому.

— Нет, писем не было, жди, когда напишут. Приходил тут после твоего отъезда раза два один в пыжиковой шапке и меховой куртке, я сказала, что ты здесь больше не живешь.

— А он?

— Не знаю! Зашагал отсюда. Ты же сама велела так сказать!

Во вторник Надя уже была на уроке у Елизаветы Алексеевны и подарила ей целый набор открыток современной Калуги. Свежим, отдохнувшим голосом она опять пела свои вокализы и гаммы.

— Тебе на пользу! — милостиво похвалила Елизавета Алексеевна. — Как тебе понравилась Калуга?

— Влюблена! — искренне, с восхищением сказала Надя.

— Следующий раз возьмешь меня с собой. Я из Калуги уехала во время революции и с тех пор ни разу не удосужилась побывать.

Она с интересом просмотрела открытки, называя знакомые ей места. На одной из них был Калужский Дом пионеров.

— А вот этот — Дворянское собрание, — указала она на открытку. — Я там пела несколько раз на благотворительных вечерах, — мечтательно сказала она, потом лицо ее снова стало суровым и строгим. — Ступай сейчас в наш нотный и купи, пожалуйста, себе две новые вещи, пора переходить к небольшим ариям.

Надя застыла, как сеттер на стойке, почуяв дичь.

— Моцарта, обе арии Керубино, и еще что-нибудь посмотри в среднем регистре для меццо.

Надя взвизгнула от радости и захлопала в ладоши:

— А Марфу можно?

— Мусоргского? Нет, еще рано, этому еще поучиться надо. Посмотри Шуберта «Баркаролу». Ты немного тяжеловато поешь, мало подвижна, как муха в кислом молоке. — Она на миг задумалась. — Да, вот еще что! Вспомнила! Рита мне сказала, Георгадзе хочет тебя Кемарской, в театр Станиславского и Немировича-Данченко показать, как ты?

— А вы мне как посоветуете?

— Но ты же все равно по-своему поступишь?

— Нет! — горячо воскликнула Надя. — Слово даю, как скажете, так и сделаю!

Суровое и замкнутое лицо Елизаветы Алексеевны озарилось доброй, милой улыбкой:

— Мой совет, иди учись в консерваторию. У тебя еще вся жизнь впереди. А я позабочусь, чтоб ты попала к хорошему педагогу.

Не чуя ног от радости, отправилась Надя в свой любимый нотный магазин на улицу Герцена. Продавщица, на этот раз не прежняя, пожилая, а молоденькая девушка, услужливо достала ей с полки целую кипу нот. Арии из опер, романсы русских и зарубежных композиторов, недозволенная ей цыганщина. Баркаролу отыскала тут же, и одну арию Керубино, другой не было. Она уплатила в кассу, взяла свернутые в трубочку ноты и направилась к двери. Тяжелая дверь с толстым стеклом отворилась — и навстречу ей вошла Татьяна в сопровождении Серафимы Евгеньевны. Нельзя было не поздороваться, столкнувшись с ними нос к носу. Да и настроение было радужное.